Настоящий текст [1] обязан своим появлением тому, что после просмотра фильма К. Серебренникова [2], мне довелось прочесть немало рецензий, хотя разумеется не все, и я не нашел в них понимания этой вещи, которое совпало бы с моим. Посему я, не будучи киноведом или кинокритиком, все же решился взять слово.

Кто ключевой герой?

Фильм К. Серебренникова «Ученик» снят по пьесе Мариуса фон Майенбурга «[М]ученик» [3] (пьеса сейчас ставится почти во всех странах цивилизованного мира, а значит поднимает общие для всех проблемы).

Изменений К. Серебренников внес немного, но они весьма существенны. Наиболее важные изменения я проанализирую, чтобы лучше понять фильм. В оригинале пьеса называется «Märtyrer», т.е. «Мученик». Никакой двусмысленности в названии нет, и это упрощает трактовку произведения. Факт тот, что уже русский переводчик пьесы, А.О. Филиппов внес замечательную двусмысленность в ее название, переводя Märtyrer как [М]ученик (так называется и спектакль), а в фильме режиссер сдвинул название еще на один шаг от первоначального, отбросив «М» и оставив: «Ученик». Казалось бы, это обеднило и даже исказило произведение, но в действительности, в его трактовке появилась новая объемность за счет новой загадки.

Кто этот «ученик», которого поставил в центр режиссер? Казалось бы, все ясно, это главный герой — школьник Веня Южин (играет Пётр Скворцов), впавший в религиозный фанатизм на почве чтения Библии в пубертатном возрасте на фоне семейного неблагополучия — безотцовщины. [Здесь впору оговорить, что сюжет я пересказывать не буду и пишу для тех, кто фильм смотрел]. Но в фильме есть и еще один важный персонаж — Гриша Зайцев [играет Александр Горчилин. Фамилия «Зайцев» — говорящая и неоднократно обыгрываемая в фильме], «любимый ученик» (в евангельской парадигме) Вени, как он сам себя понимает (Веня же это благосклонно принимает). И, хотя тут возникает некая — вполне творческая — двусмысленность, я разрешаю ее в пользу Гриши, потому, что он-то и оказывается в фильме мучеником, ну, или жертвой (в этом еще предстоит разобраться), потому что фанатик Южин его убивает.

Вероятнее всего, и фон Майенбург имел в виду именно этого героя (у него его зовут Георг), когда называл свою пьесу «Märtyrer», хотя, надо сказать, в его пьесе есть и еще один претендент на «мученика», точнее мученицу, атеистка учительница биологии Эрика Рот, которая одна из всей школы попыталась что-то сделать, чтобы спасти Беньямина Зюделя (так зовут у него Веню) от захватившего его духа фанатизма, а в результате вступила с ним в борьбу. В оригинальной пьесе, проигравшая эту борьбу Эрика Рот, изгнанная преподавательским коллективом (тот занял страусовую позицию и в конечном счете поддался манипуляциям фанатика Беньямина), доходит до настоящего умопомрачения; она приколачивает себя стопами к полу в школе со словами: «Я здесь на своем месте». Казалось бы, и она тоже мученица. Но К. Серебренников не оставляет ей такого шанса — у него эта героиня, Елена Львовна Краснова (Рот=Краснова. Ее играет Виктория Исакова), приколачивает к полу не свои стопы, а свои кроссовки, таким образом ее жест становится чисто символическим, да и на сумасшествие он не похож, по крайней мере, она не произносит ту полу безумную тираду, которую Эрика Рот, приколотившая себя к полу, произносит в пьесе.

Жест Елены Львовны в конце фильма ближе к какому-то просветлению или к лютеровскому: «я здесь стою и не могу иначе», чем к безумию. По крайней мере, зрителю дается шанс его так понять. Не случайно, многие критики считают, что именно эта учительница является положительным героем пьесы. Например, Стас Тыркин так и написал: «Кирилл Серебренников перенес в кино свой знаменитый спектакль “(М)ученик» и в этот странный период, когда общество и культура, кажется, уже отчаялись найти “позитив” и “героя нашего времени”, такого героя, точнее героиню, нашел, такой позитивный пример дал. Эту героиню играет Виктория Исакова» [4]. Эти слова кинокритика в сокращенном виде вынесли даже на заднюю обложку опубликованного перевода пьесы «[М]ученик” фон Майенбурга, и, надо сказать, очень многие отзывы о пьесе содержат мнение, что эта героиня и является в пьесе главной положительной, наряду с главным «отрицательным героем» — Южином.

Такое впечатление, что СМИ (только либеральные или вообще все?), ожидают от К. Серебренникова, именно такого главного мессаджа — героем фильма (как и спектакля), причем единственным по-настоящему положительным, объявляют противостоящую религиозному фанатизму и подпавшему под его влияние конформизму большинства учителей, учительницу-атеистку, носительницу либеральных ценностей. Вот только некоторые примеры такого понимания (речь о спектакле, но это не имеет значения): «Героиня Исаковой отбегает в сторону, прибивает к полу свои кроссовки и отчаянно кричит, что она никуда не уйдет и останется здесь. Так что спектакль Серебренникова заканчивается сильнейшей гражданской деклараций, под которой зрительный зал подписывается своей овацией: если театр не сдастся, мы тоже никуда не уедем и будем бороться здесь» («Новая газета», 24 июня 2014 г.) [5]. То есть спектакль толкуется злободневно, мол, он о том, что «мы не уедем», будем бороться здесь — со всяким религиозным мракобесием, диктатурой и поповщиной (напомню, что к остальным учителям в деле изгнания Елены Львовны примыкает преподаватель ОПК, о. Всеволод).

Или другой отзыв: «У Майенбурга она [т.е. учительница биологии — Г.Б.] кончает самоубийством [6]. В русской версии — стоит перед педсоветом, уже готовым изгнать ее из школы, глотая слезы и твердя с лютеровским пылом: “Я отсюда не уйду, потому что мое место — здесь. Я отсюда не уйду, потому что здесь мое место…” Самоощущение “русской демократической интеллигенции” в Москве-2014 зафиксировано и сыграно очень точно» (Газета.ru 16 июня 2014 г.) [7].

Наконец, в еще одной рецензии эта учительница биологии уже прямо называется мучеником: «Учительница отказывается уходить — и прибивает кеды гвоздями к полу, как будто отвечая этим жестом на двухметровый крест, сколоченный ее недоброжелателем и оказавшийся наутро на школьной стене. И становится ясно, что вынесенное в название слово “мученик” относится только к ней» («Известия», 17 июня 2014 г.) [8].

Как видно из этих отзывов, почти все единодушно считают Елену Львовну главным положительным героем, а некоторые утверждают, что она единственный мученик, при этом не обращают внимание, что мученик вообще-то слово мужского рода, да и в спектакле К. Серебренникова, она даже и крови-то не проливает, а приколачивает свои кроссовки! Роль Елена Львовны во всей пьесе и фильме, безусловно, весьма значимая, и мне бы не хотелось принижать ее. Она, конечно, символизирует один весьма важный этический и нравственный, как и мировоззренческий полюс в этой вещи. Но все же считать ее мучеником, да еще единственным, как в отзыве в «Известиях», неверно. Совершенно ясно, что на имя мученика, куда с большим основанием претендует «мальчик для битья» и изгой класса, хромой Гриша Зайцев, убитый фанатиком Веней за то, что он отказался убивать Елену Львовну. Мы еще вернемся к этому эпизоду и разберем его детальней, пока же мне хотелось бы ясно высказать свое мнение о том, какой же герой является ключевым (слово «главный» здесь не очень подходит) в фильме К. Серебренникова.

В интервью «Новой газете» режиссер и сам слегка раскрывает свои карты, указывая на то, как следует понимать название фильма, то есть к кому по преимуществу относится его название «Ученик»: «Обозреватель “Новой” — Ты изменил претенциозное название “Мученик” на “Ученик”. Трудный подросток Вениамин с его бунтом телесным и духовным, с его агрессивными проповедями — ученик не Бога, но дьявольски незрелого общества?

— В большей степени имеется в виду сверстник Вениамина, его одноклассник Гриша, для которого Веня — Учитель. Хотя в названии есть некоторая общность. Ученик — это любой» [9].

Как мы видим, К. Серебренников, в духе идеи своих 3D интерпретаций фильма [10] дает множество толкований, но среди них почетное место занимает то, что «Ученик», вынесенный в название фильма, это, прежде всего, Гриша Зайцев. Этот же герой (под именем Георг Хансен), как я понимаю, является мучеником (Märtyrer) в пьесе фон Мейенбурга (не назвал же тот пьесу: «Märtyrerin», «Мученица»). Так что русский режиссер при всем творческом прочтении немецкой пьесы сохранил, как мне кажется, ключевой характер этого персонажа. Между тем, в подавляющем большинстве отзывов о фильме и спектакле, которые мне довелось читать, весь акцент перенесен на главного отрицательного героя — Южина и на его антипода — Елену Львовну, а ключевая, хоть и не главная, роль Гриши Зайцева не оказывается в фокусе. Между тем, без понимания роли этого персонажа, невозможно правильно понять и других главных героев, прежде всего Елену Львовну и то, что произошло с ней в финале.

Такое впечатление, что геройство последней в фанатичном отстаивании либеральных ценностей, как и сама приверженность этим ценностям критиков и рецензентов спектакля и фильма, не позволили объективно оценить эту вещь. От режиссера, который неоднократно в последнее время выступал с довольно смелых гражданских позиций, ожидали, видимо, лишь очередное такое выступление, но уже в форме фильма. Между тем, в том же интервью «Новой газете» К. Серебренников недвусмысленно заявил: «Сегодня я не уверен ни в чем, в том числе в либеральной интеллигенции» [11]. Это фраза режиссера может помочь избавиться от лишних иллюзий на счет слепой приверженности К. Серебренникова «стану либералов». Если он и отстаивает либеральные ценности, то не закрывая глаза на некоторую ущербность однобокого и слишком идеологизированного либерализма, атеизма и прочего в том же роде. И его героиня — Елена Львовна выведена вовсе не как однозначно положительный герой, но как герой, который сам в своем фанатичном противостоянии духу мракобесия, поповщины и всяческой несвободы не добился желаемого результата и чуть не сломался [12]. Вспомним, что она бы оставила поле битвы, ушла бы из школы, будучи изгнанной всем педагогическим коллективом, если бы ей не явился убитый Южиным Гриша. Только после этого явления Елена Львовна возвращается на изгнавший ее педсовет и заявляет, что она на своем месте, и никуда из школы не уйдет, а затем утверждает это символическим приколачиванием кроссовок в классе. Ее дело и ее позиция оказывается спасенной никем иным, как явившимся ею мучеником Гришей. Вот почему именно его я считаю, если не «главным», то ключевым героем этого фильма — той жертвой, которой (по Рене Жирару, «Насилие и священное») держится вся конструкция этого произведения.

Не убий!

Финал фильма К. Серебренникова, от понимания которого зависит понимание всей вещи, содержит несколько загадок и заметно отличается от финала пьесы фон Майербурга. Я уже упоминал об одном отличие — Елена Львовна не приколачивает свои стопы к полу в школе и не сходит с ума, а скорее, напротив, утверждается в понимании своего места и своего дела. Другое отличие связано с характером и описанием смерти ключевого героя. У фон Майенбурга он приходит в школу сам, с проломленным черепом, чтобы предупредить учительницу биологии о готовящемся Беньямином покушении на ее жизнь, и уже здесь, в школе умирает со стихом из «Песни Песней» на устах: «Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него» (Песн. 5:4). [О каком возлюбленном здесь идет речь? С кем мистически соединяется Георг, по замыслу фон Майеринга? С Христом или со своим возлюбленным Бениамином? Хотел бы я знать! Факт тот, что ничего подобного нету в фильме К. Серебренникова, и это знаменательно]. Итак, Георг в пьесе умирает с этими словами, не выдавая своего убийцу, ведь предупреждение Эрики Рот это еще не обвинение в том, что Беньямин убил его, Георга.

У К. Серебренникова Гриша является после смерти Елене Львовне, в своем человеческом облике и даже в своей обычной светлой одежде (Южин всегда одет в черное), на лестничной площадке в школе [13], при этом говорит, что он был без шлема и «это все–таки случилось». Можно подумать, что его сбила машина (так это поняли поначалу и в школе, когда сообщили о ЧП). Действительно, Елена Львовна за несколько дней до этого предупреждала Гришу, что он зря ездит на мотороллере с отцом без шлема и просила никогда этого не делать, даже подарила ему свой. Но на самом деле, «без шлема» в устах убитого (но значит не умершего!) Гриши, я думаю, это метафора для беззащитности. Гриша не берег себя, доверился Вене, вообще был открыт. Однако, в фильме Гриша проговаривается, предупреждая Елену Львовну о грозящей ей гибели: «он Вас тоже убьет». Так что никаких сомнений, что Гришу не сбила машина, а убил Южин, быть не может.

Как бы то ни было, после этих слов мальчика Елена Львовна находит в себе силы и возвращается на педсовет, а затем, вновь изгнанная оттуда после заявления, что «не уйдет!», символически приколачивает кроссовки к полу в классе, повторяя: «я здесь на своем месте, а вот вы [т.е. все остальные учителя — Г.Б.] — нет». Если религиозный фанатик Южин, которому она противостала, — убийца, то права была она, а не все остальные учителя. Знание это было куплено кровью Гриши, который и убит-то был из–за того, что отказался убивать Елену Львовну по наущению своего духовного учителя, Южина.

Как Южин пошел на это убийство? Как таковые, убийства он разрешил себе давно — решив убить Елену Львовну как врага Божия. Что касается решения убить Гришу, то в фильме его созревание показано очень точно — сначала, после поцелуя, Южин «понял», что Гриша — педик и достоин небесной кары. Затем он узнал, что Гриша его обманывал, обещая убить Елену Львовну, и даже не попытавшись это сделать (т.е. подлить воду в тормоза на ее мотороллере, как они собирались). Теперь же, ровно напротив, противясь Южину, требующему исполнения задуманного, Гриша закричал: «нельзя никого убивать»! Так «ученик» окончательно вышел из–под гипнотизирующей власти своего духовного учителя, под которой в той или иной степени (хотя бы и поддакивая ему) находился до самого этого момента. Вместо этого он явил себя учеником не Южина, но давшего заповедь: «не убий!».

Вот после этого Южин, бросив Грише: «Иуда!», то есть назвав своим предателем, — понятно, что при этом сам себя он поставил на место Христа, — убивает его ударом камня по голове, дав при этом Грише читать стих Писания: «Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения» (Евр. 9:22). То есть Южин поставил себя на место Христа (фактически стал антихристом) и присвоил себе суд. В то же время Гриша окончательно вышел в этой финальной для их отношений сцене из–под очарования своего «учителя», став мучеником за Господню заповедь: «Не убий!» и умерев с теми словами на устах, которые относятся к жертве Христовой. Так он стал причастен этой Жертве.

Характерно, что в фильме Южин убивает Гришу за городом, и в этом явное подражание жертве Христовой, которая была «вне врат» города (Евр. 13:12), что имеет известный символический смысл — аллюзии к козлу отпущения (Лев. 16:20-22). К. Серебренников, судя по всему, сознательно провел этот параллелизм, который не до конца проведен у немецкого драматурга; у того Георг умирает, придя раненный в школу. В фильме можно заметить и множество других параллелей с Евангелием. Перед поцелуем Южин дает с ладони вино Грише — явная параллель Тайной Вечери (в немецкой пьесе ее тоже нет, друзья пьют пиво из бутылки). Далее, поцелуй учителя и ученика, где Иудой оказывается, как раз, Южин, наконец явление Гриши после смерти Елене Львовне — параллель явления Христа Марии Магдалине.

Именно благодаря мученичеству Гриши, в конечном счете, обрела уверенность в своей правоте и правильности своего противостояния духу мракобесия, тирании и поповщины и учительница биологии Елена Львовна. Кроме того, Гриша ей и просто спас жизнь. Таков финал фильма, каким он мне представляется. Настоящее толкование фильма не сводит его к однобокому пониманию как исключительно отстаивающему т.н. либеральные ценности (как трактует этот фильм большинство критиков). Сами либеральные ценности и его носитель, в данном случае, Елена Львовна, как оказалось, нуждаются в ком-то, кто готов умереть за заповедь любви к ближнему в ее минимальном выражении: «не убий!».

Про геев

Не случайно, конечно, и то, что «положительным героем», едва ли не христианским мучеником, оказывается у К. Серебренникова юноша с признаками гомосексуальности. Впрочем, здесь следует обратить внимание на важные тонкости. В пьесе фон Майенбурга «гейская тема» звучит во весь голос — хромой Георг, изгой в классе, над которым смеются и издеваются все парни, выведен как человек, имеющий однозначную половую ориентацию и невольно проявляющий ее. Красноречивее всего это видно из эпизода, когда после признания Георга Беньямином «любимым учеником», выпивший Беньямин задремал, а Георг поцеловал спящего в губы, от чего тот очнулся и обрушился на Георга с гневной обличительной тирадой. Ну как же — его «любимый ученик» оказался по библейским нравственным меркам носителем порока, который достоин Божией кары! Бедный Георг пытается оправдываться и проговаривается, объясняя свой поцелуй: «Я не знаю, но ты лежал, и у тебя губы еще блестели от пива» [14]. Чувственный момент, прорывающейся помимо воли Бениамина гомосексуальности, в немецкой пьесе однозначен, он подчеркивается и выделяется в ней еще в нескольких местах. Я не буду на этом останавливаться, кто хочет, найдет их сам. Отмечу лишь, что в фильме К. Серебренникова ряда из этих эпизодов нет или они выстроены несколько иначе.

Можно, конечно, все списать на желание режиссера «не дразнить гусей», чтобы его фильм не закрыли, как закрыли до этого фильм о Чайковском, из–за гейской темы. То есть можно все эти смягчения проявлений гомосексуальности Гриши объяснить желанием К. Серебренникова вписаться в российское законодательство. Но какой бы не был первоначальный повод к такой модификации образа Георга/Гриши, у К. Серебренникова, он получился вполне цельным, и нельзя сказать, что на нем лежит печать «зацензурированности» [15], он просто несколько другой, чем у фон Майенбурга. Это касается и того характера проявления любви к своему учителю, Вене, который мы видим в фильме.

Так, в ключевой сцене поцелуя, Гриша целует Веню не спящего, и, объясняя свой поступок ничего не говорит о привлекательности его губ; да и в целом, его действие вполне сознательное. Это Южин воспринял поцелуй Гриши как проявление порочной, проклятой Библией сексуальности (скрывавшейся, а теперь обнаружившейся), но мы совершенно не обязаны смотреть на этот поцелуй глазами Южина. Особенно, если иметь в виду, что на его восприятие этого поцелуя наложил отпечаток случай, когда незадолго до этого сам Южин был оскорблен в лучших чувствах пытавшейся соблазнить его Лидой (играет Александра Ревенко). Та, застав его в классе, когда Южин пытался исцелять хромоту Гриши путем наложения рук на обнаженное бедро [16], бросила ему, что, мол, теперь ей все понятно, почему Южин (в отличие от остальных парней) «так зажат» — он оказывается просто «педик». Южина это обвинение страшно оскорбило — как же, он, проповедник библейской нравственности, и обвинен в страшном грехе! После этого Южину целование Гриши было как гром с ясного неба — его ученик пошел за ним не из–за веры в него и его идеи, а из–за своей, неявной доселе, склонности к мужеложству! Что поцелуй мог быть искренним проявлением любви, в которой нет разделения на плотское, душевное и духовное, нет ничего подавленного, Южин даже не подозревает.

Надо сказать, что и фанатичная атеистка Елена Львовна, когда она набрасывается на Библию, штудируя ее и стараясь «побить тем же оружием» религиозного фанатика Южина, доходит до именно такой, «гейской» трактовки заповеди любви, данной Христом ученикам. Заповедь «да любите друг друга» (Ин. 13:34) она трактует в разговоре со своим любовником, учителем физкультуры, в том смысле, что Христос создал общину гомосексуалистов, которой и дал заповедь однополой любви друг к другу. Это все и объясняет! Сюда же у нее попало и описание того, как любимый ученик Христа возлежал у Его груди (Ин. 13:23). Ясное дело — гей. Разумеется, Елена Львовна, будучи либералкой, не считает гомосексуальность каким-то страшным грехом. Но для нее, атеистки, это вполне возможное объяснение любви, царившей в апостольской общине — вся суть той «христианской любви» для нее сводится к плотским отношениям.

Итак, К. Серебренников, в отличие от фон Майенбурга, оставляет самому зрителю возможность посмотреть на Гришу либо взором фанатика Южина (мало чем отличающимся в этом от взгляда на апостолов просвещенной Елены Львовны) и увидеть в нем «педика», который пошел за Южиным и уверовал в Евангелие исключительно из–за своей вытесненной гомосексуальности, либо совсем другими глазами, и увидеть «целование» Гришей Вени как проявление евангельской любви, как ее Гриша на тот момент понимал [А понимал он ее не противопоставляя телесную любовь, душевную и духовную. Согласуется ли это с учением Церкви — отдельный вопрос, который я здесь обсуждать не буду]. Об этом говорят (буквально взбесившие Южина) слова Гриши, объясняющие его целование: «Это не разврат, я уверен, что Бог поступил бы так же». Богом он здесь, конечно, называет Христа, что весьма знаменательно! Выбор за зрителем — каждый решает сам. И в этой неоднозначности — замечательная (может быть, инспирированная российским законодательством) находка К. Серебренникова, который ведь снимал фильм не как какое-то житие святого, где никакой двусмысленности быть не должно, а как проблемное кино, заставляющее зрителя занять ту или иную нравственную позицию. В данном случае, он может либо осудить вместе с Южиным проявление Веней любви, сочтя ее заслуживающей библейского проклятия похотью (ну, или обычным плотским влечением, как это понимала Елена Львовна применительно к апостолам), или увидеть ее в той перспективе, о которой свидетельствует сам Гриша.

Герои и не-герои

После того, как мы нащупали основные линии напряжения и прочертили сюжетные линии в этом фильме, остановимся кратко на его главных и второстепенных героях. О ключевом же герое, как наиболее сложном (хотя в чем-то и самом «простом»), речь пойдет отдельно.

Южин. В то время, как его одноклассники ведут свободную в сексуальном отношении жизнь, не ограниченную ничем и никем, он читает запоем Библию и знает ее уже так хорошо, что может цитировать наизусть почти по всякому поводу. При этом он хранит девство (не путать с целомудрием!) и даже онанизмом, как все «нормальные подростки в его возрасте» (вопреки желанию его мамы), не занимается.

Цену такой добродетели мы знаем — он презирает своих одноклассников, да и вообще едва ли не всех людей, с которыми имеет дело в школе. Презирает и грозит им Божиим Судом. Его первое столкновение с социумом в фильме связано с отношением к плоти и сексуальности — он отказывается плавать в бассейне в плавках вместе с девицами в бикини, протестуя против смешения тел под водой и т.д. Его явно одолевает похоть при виде девиц в бассейне, особенно доступной, заигрывающей с ним Лиды, и он пытается подавить похоть чтением Библии. При этом он нуждается для этого в самых суровых отрывках из нее — про скорый Суд и наказания Божии. Весь этот внутренний конфликт духа и плоти в Южине идет «за счет» плоти, и, в конечно счете за счет любви к ближним, которых он все больше и больше презирает.

Антиподом Южина в фильме выступает учительница биологии Елена Львовна, которая попутно преподает и «половое воспитание». Для нее не составляет проблемы раздать морковки и учить довольно уже взрослых школьников, как одевать на них презервативы. Во всем, что связано с плотью и сексуальностью, она, что называется, «без комплексов». Ни гомосексуальность (ведь наука доказала, что даже у животных некоторые особи рождаются с такой ориентацией, а люди — часть животного мира), ни нормальная сексуальность у нее никаких проблем не вызывает. Сама она сожительствует с учителем физкультуры вне всякого брака, а до этого у нее был другой партнер, от которого ей остался мотоциклетный шлем. К религии, тем более монотеизму, христианству, к какой-либо мистике она совершенно слепа.

Верить в Бога Отца в наше время, значит потворствовать диктаторской модели, как бога, так и земного правления. Елена Львовна не понимает и того, что такое христианская любовь, община Христа ей представляется какой-то однополой мужской коммуной. Одним словом, в фильме в несколько даже утрированном виде, она представляет собой полюс полной слепоты к миру духовному, к какой-либо мистике, к Св. Писанию, религии и т.д. В результате, она вступает в фанатичный по форме, да и по сути спор с Южиным и стреляет в него цитатами из Библии как заправский лектор по «научному атеизму», только с куда большей страстью.

В отличие от этих двух «полюсов» — Южина и Елены Львовны, теплохладную середину в фильме в наибольшей степени олицетворяет православный священник о. Всеволод. С одной стороны, он не видит ничего плохого в увлечении Южина Библией, с другой, — когда ему не удается вписать Южина в церковную жизнь, как-то «смирить» и сделать полезным для Церкви, он говорит ему, что тот впал в гордыню, обуян бесами. Но предложить Южину что-либо привлекательное он не может, т.к. по сути предлагает угасить свой пыл, свое, как кажется Южину, духовное горение. Сам о. Всеволод, как не без оснований считает Южин, — теплохладен, и вариант христианства, который он предлагает, — для слабых духом, это какая-то вялая религиозность (ее наглядно изображает группа прихожан о. Всеволода, совершающих молебен в спортзале. [Лучше всех удались в этой группе два охранника. В другом эпизоде, увидев самодельный крест, который Южин приколотил в школе, вместо того, чтобы снять его, как просит Елена Львовна, ведь школа — светское учреждение, они сами осеняют себя крестным знамением и, палец о палец не ударив, благочестиво удаляются]). Понятно, что такая теплохдадность совершенно не отвечала тому духовному горению, которое чувствует в себе Южин.

Любопытно отметить, что его «немецкий оригинал», пастор Дитер Менрат, преподаватель «религиозного воспитания», мало чем отличается от этого препода ОПК (ну, или тот от него). Речи у них процентов на 70-80 совпадают. Так что пастыри человеческих душ, хорошо встроенные в систему общества и школы, оказываются похожими друг на друга независимо от конфессии и государства [17], по крайней мере, в некогда исторически христианских странах. Как мало чем отличаются «библейские начетники» и религиозные фанатики в разных пост-христианских культурах (почему и можно было довольно органично вложить в уста русского Вени слова немца Бенни [18]).

Как бы то ни было, о. Всеволоду со всей его «рассудительностью» не удается ни увлечь Южина, ни нейтрализовать ту опасность, которую таил в себе его полный презрения к людям духовный пыл. В фильме он опрыскивает его святой водой, словно так можно исцелить от гордыни! Когда же на последнем педсовете приходит решительный момент, сам о. Всеволод сначала снова пытается «переманить» Южина на сторону Церкви, читая нечто из грозных предупреждений Иоанна Кронштадтского и Ладожского (sic! [19]), что может быть, как ему кажется, созвучно апокалиптическому пафосу Южина, а, когда не находит ни отклика в Южине, ни поддержки среди учителей, замолкает. Далее он уже оказывается ведом Южиным, сам того не сознавая. Так, он «ведется» на банальный «христианский антисемитизм» Южина, который у того служит объяснением, почему Елена Львовна противостоит Южину и Кресту Христову, мол, она же еврейка. О. Всеволод (вслед за историчкой и директрисой) фактически поддерживает эту «все объясняющую» гипотезу, выдавая в себе тем самым этот столь распространенный и потому уже как бы и простительный у православных грешок, точнее не грешок, а добродетель, что он подтверждает, цитируя к случаю из антииудейского трактата Златоуста [в немецкой пьесе пастор до этого не дошел]. Ведется он и на клевету Южина, что Елена Львовна «трогала» его с сексуальными домогательствами (сам он, заметим, любит «касаться» своих прихожан (ок) и чтоб они благочестиво касались его). В результате, о. Всеволод участвует в ее изгнании и не находит ничего лучшего, чем предложить позвать охрану, чтоб ее вывели или обещать ей «молиться за нее». Более постыдного и лицемерного поведения трудно представить. Теплохладность о. Всеволода обернулась полным сотрудничеством с антихристовым духом дьявольской гордыни, который на тот момент олицетворял Южин.

Остальные представители педагогического коллектива в большей или меньшей мере олицетворяют тот же топос «теплохладности». Все они так или иначе пытаются балансировать, сохранять «золотую середину», не впадать в крайности. Даже жлобоватый учитель физкультуры, у которого, конечно, нет никаких сексуальных комплексов, говорит своей любовнице, когда та трактует общину Христа, как гомосексуальную: «Ленка, тебя посадят!» [20], т.е. предупреждает от таких крайних взглядов. Он сбегает от нее, когда она с головой уходит в изучение Библии, в фанатичном противостоянии Южину. Это для него слишком, он не хочет во все это вникать.

Так же точно пытается балансировать где-то посередине директриса. В немецком оригинале это, правда, слегка пошловатый мужчина, а в русской адаптации «строгая», еще советского образца директриса, которой нужно, и чтобы учение Дарвина преподавалось, и чтобы православие было не в обиде, да и во всем остальном пытается найти «разумную середину». [Например, вопрос Южина по поводу греховности совместного плавания девиц и юношей в бассейне она «решает», заменив бикини на закрытые купальники. Но Южин и после этого своих обличений не прекращает, и уроки плавания игнорирует. Или, другой пример, не отказываясь от уроков полового воспитания, директриса предлагает их проводить прилично, как «теоретические», без практических занятий с презервативами. Елена Львовна не без оснований считает, что толку от такой теории не будет, и это может привести в реальной жизни к настоящим трагедиям. «Разумная середина» не устраивает ни одну из «крайних сторон»]. «Взвешенный взгляд» на историю, в том числе на Сталина (жестокий, но эффективный менеджер), излагает на уроках и прививает детям историчка…

Но вся их взвешенность и рассудительность пасует в ответственный момент перед наглостью, ложью и клеветой Южина, который к моменту последнего педсовета уже убил Гришу. После этого он ни перед чем не останавливается, врет и клевещет напропалую, и все разумные и не теряющие, казалось бы, до конца самообладание учителя, оказываются на его стороне в конфликте с Еленой Львовной. Дьявольская гордыня находит себе союзника в лице теплохладной «середины», точнее посредственности и сервильности (кому охота из–за скандала потерять свое место!). Директриса, то ли поверив в клевету, то ли испугавшись пощечины, которую биологичка влепила за нее Южину, взрывается и изгоняет Елену Львовну из школы.

Гриша

Теперь обратимся к образу Гриши. Веня, несомненно, сыграл огромную роль в его жизни, ведь до этого он, в самом деле, вел довольно жалкое существование. Веня же пробудил его к новой жизни, и в этом смысле стал для него духовным учителем, открыл ему Евангелие, вселил веру. Здесь особый интерес представляет переломный момент, когда это пробуждение Гриши к новой жизни происходит. В фильме есть эпизод (51-52 минута) борьбы, когда Веня передает Грише, который пуглив (он же Зайцев!) и не имеет силы духа, свою, т.е., как он говорит, Божию силу, вселяет в него мужество, объясняя, что бояться нужно не тех, кто может убить тело, но могущих ввергнуть душу в геенну. В этой борьбе и передаче силы, мне кажется, присутствует аллюзия к борьбе Иакова с Богом (Быт. 32:24) (с нею же можно связать и символ хромоты). Так происходит пробуждение Гриши, посвящение его Богу, в конце которого Веня обнимает Гришу. С этого момента Веня становится не просто учителем Гриши, но фактически Богом для него, что обрывается лишь в тот момент, когда сам Веня, после поцелуя Гриши, обвиняя его в порочности, отвергает.

Кто-то может сказать, что отношения с Веней, конкретно указанный выше эпизод, лишь пробудили в нем сексуальность, которая в его случае была гомосексуальностью. Но отделять плотское влечение от душевного и духовного в данном случае, мне кажется, было бы ошибкой. Чувство, которое испытал Гриша, потрясенный этой борьбой и этими объятиями с Веней, было целостным, не просто плотским желанием, но любовью, какую сам Гриша в этот момент мог испытать.

Как бы то ни было, вера у Гриши не была куплена ценой вытеснения и подавления плоти, сексуальности, как и душевной жизни, как это произошло у Южина. Это видно хотя бы по сцене с поцелуем, да и по другим. Гриша не считает, что обнять или поцеловать своего друга и учителя — это сколь-либо греховно и постыдно. Он говорит, что уверен, что Сам Бог, т.е. Христос, бы это сделал. Не только страха или презрения к плоти и плотскому, но и никакой дьявольской гордыни, никакого презрения к людям Гриша, уверовав, не приобрел.

Даже страшный дух человекоубийства, как говорят в аскетической литературе, приразившись к нему под влиянием его учителя, укорениться в нем не смог. Приражение состоялось, когда он, стараясь угодить Вене, придумал этот план — залить воды в тормоза у мотороллера Елены Львовны. В виде игры воображения, опять же стараясь угодить Вене, Гриша даже живописал, как Елена Львовна разобьется на мотороллере. Но, приразившись к его сознанию и воображению, этот дух, не смог поразить центра личности Гриши, его сердца, его совести, и он так и не пошел на это убийство, а, когда Южин возмутился, что он еще этого не сделал, сам закричал: «убивать никого нельзя!», за что Гриша и поплатился своей жизнью. Дух дьявольской гордыни, человекоубийца столкнулся в лице Гриши с настоящим противником, который ему сумел противостать и вышел из-по его власти, точнее, избавился от этого приражения, став причастником жертвы Христовой.

Гриша в конце концов занимает в ходе перипетии драматического (или просветляюще-трагического?) действия, место той сердечной «середины», которая в отличие от теплохладной посредственности, сочетает в себе горение духа с искренней любовью к человеку, независимо от того, является ли он духовно и идейно близким или нет (вспомним, что Гриша, явившись Елене Львовне после смерти, спас ее от смерти, его жизнь оказалось жертвой за нее). Фактически, он придал ей уверенности и силы и в ее противостоянии духу посредственности, лицемерия и лжи, которому, как она заявила, не место в школе. Так что ее символическое пригвождение кроссовок к полу в классе после встречи с Гришей на лестничной площадке, можно расценить как некое просветление, по крайней мере, надежду на него. Неверующая и олицетворявшая до этого топос слепоты в отношении религии и какой-либо мистике, Елена Львовна, увидела нечто по ту сторону эмпирического и обыденного. Есть надежда, что для нее, в конце концов, откроется и несводимое к нравственности и гуманизму духовное измерение, которое не будет при этом омрачено мракобесием и опошлено теплохладностью.

Что касается «места» Гриши, то его смерть показывает, что в нашем, лежащем во зле, мире, места ему просто нет. Такой герой, олицетворяющий «сердечную середину», в нем может быть только мучеником [20a].

В фильме еще много интересного, что можно было бы обсуждать и толковать. Ну, хотя бы тема О (о)тца: Веня жил в семье без отца, в то время как его имя В (Б)еньямин означает на иврите «сын моей правой руки», или «счастливый сын», но счастливым сыном земного отца он точно не был. Тема О (о)тца то и дело всплывает в устах, то Вени, то его антипода — учительницы биологии, например, когда та произносит тираду против патернализма в учении о Боге Отце. Эта тема играет ключевую роль в момент решения принести жертву «во славу» Отца, когда Южин несет сколоченный им крест в школу [Внимательный зритель заметит и то, что мать Южина, когда последний мастерит крест, вспоминает, что его отец поставил крест на могиле, она сказала — зайца, Южин поправил — кролика Жорика, который в детстве у них жил. Потом этот крест пропал (пропал для семьи и отец Вени). А Гришу, которого в конечном счете убил Южин, зовут Гриша Зайцев (Жорик же, по-немецки — Георг, как зовут «Гришу» в немецком оригинале). Все это достаточно красноречивые сигналы и символы]. Не встречал, чтобы кто-либо разбирал, говоря о фильме, тему отцовства [у Гриши, кстати, в отличие от Вени, отец есть; правда, некоторые, знакомые мне зрители утверждают, что появляющейся в кадре с Гришей мужик на мотороллере, подвозивший его до школы, вопреки словам Гриши, вовсе не его отец, а старший половой партнер, но мне эта гипотеза не кажется убедительной; в немецкой пьесе нет и намека на это, а фильм всегда «мягче» пьесы в отношении этой темы. Несомненно, однако, то, что родители Гриши виноваты в его хромоте]. Наверняка разборы в духе приложения фрейдизма к религиозной тематике фильма скоро появятся.

***

По окончании фильма режиссер напутствует зрителя, под бегущие титры с именами актеров, композицией в исполнении группы Laibach, с альбома «Jesus Christ Superstars», вышедшего 23 октября 1996 г., «God is God» («Бог это Бог») [21]. Вещь была написана не к пьесе или фильму [22], так что К. Серебренников выбрал ее специально, очевидно, чтобы создать в зрителе тот настрой, с которым он хотел бы, чтобы тот «вышел из зала» после просмотра этого фильма. Композиция библейско-апокалиптическая, содержащая слова, угрожающие небесной карой, наподобие казней египетских и угроз Апокалипсиса [23]. Впервые полностью эта композиция звучит в фильме в том эпизоде, когда Веня, взяв сколоченный им крест, несет его в школу, готовясь совершить то убийство, которое замыслил, как он считает, «во славу Отца». Бог в композиции предстает как Бог Апокалипсиса, карающий Судия. Что же, в конце фильма сам режиссер стал на место своего главного отрицательного героя, Вениамина Южина, грозившего всем Божиим Судом и скорой небесной карой? Не думаю.

Но в том, что режиссер в своем фильме реально поставил своих героев (и не-героев) перед судом их нравственной и духовной позиции, тоже сомневаться не приходится. На этом суде не нашлось нейтральной позиции. И мир для тех, кто через него прошел, уже никогда не будет таким, каким был прежде. Так что сопроводив этой композицией титры, К. Серебренников, я полагаю, дает понять, что его фильм следует воспринимать не только как ставящий диагноз нашему обществу (зеркалом которого является школа), и не только как просветляющую трагедию и историю про мученика за заповедь «не убий», но и, может быть даже в большей степени, как фильм-предупреждение, фильм-пророчество, но не о том, что будет, а о том, что было и есть.

Примечания

[1] Первый вариант его был опубликован на сайте «Острова»: http://www.ostrova.org/benevich-uchenik-rabota-zritelya/#sdfootnote8sym. В настоящем варианте текст переработан (в ряде моментов существенно) с учетом его обсуждения в Интернете. Благодарю всех, кто принял участие в его обсуждении.

[2] О пьесе, поставленной тем же режиссером в «Гоголь-центре», я говорить не могу, поскольку не имел возможности ее посмотреть. Ясно лишь, что фильм сделан на основе этой постановки, и понимание критиками идеи постановки может быть перенесено и на фильм, что позволяет мне привлекать их рецензии.

[3] Она издана отдельной книгой: Мариус фон Майенбург. [М]ученик. / Пер. с нем. А. Филиппова-Чехова. М., Libra, 2015.

[4] http://www.infobaikal.ru/news/s181/n143429/.

[5] Цит. по: http://www.smotr.ru/2013/2013_gogol_muchenik.htm.

[6] Спрашивается, если она кончает самоубийством, то в чем смысл слов: я отсюда не уйду. Она же уже не сможет преподавать, если умрет! А Эрика Рот, прибивая стопы к полу, произносит речитатив, из которого следует, что она собирается и дальше преподавать… У кого не сходятся концы с концами, у драматурга, у рецензента, или в безумии уже нельзя найти никакой логики?

[7] Цит по: http://www.smotr.ru/2013/2013_gogol_muchenik.htm.

[8] Цит по: http://www.smotr.ru/2013/2013_gogol_muchenik.htm.

[9] https://www.novayagazeta.ru/articles/2016/05/11/68556-kirill-serebrennikov-171-pobedila-podlaya-kontseptsiya-8212-my-platim-my-i-muzyku-zakazyvaem-187. Еще яснее К. Серебренников говорит о значимости Гриши в фильме в интервью, опубликованном в «Искусстве Кино»: «Один из главных героев, если не самый главный, — ученик Гриша» (http://www.kinoart.ru/archive/2016/06/kirill-serebrennikov-ekstremizm-ot-pofigizma-press-konferentsiya-po-filmu-uchenikhttp://www.kinoart.ru/archive/2016/06/kirill-serebrennikov-ekstremizm-ot-pofigizma-press-konferentsiya-po-filmu-uchenik). Когда эта статья уже была написана, на просторах интернета я набрел все же на одну рецензию, автор которой пишет о том, что мучеником следует считать Гришу, и подчеркивает, что этот образ весьма удался, но при этом образы других героев, как и фильм в целом оценивается низко, с чем я не согласен: «Единственную искорку былого серебрениковского таланта я (к величайшему своему удивлению) узрела в вылепленном с осторожной, но страстной любовью образе мальчика-инвалида, влюблённого в главного героя. Неплохая роль Александра Горчилина. Прекрасный, светлый образ! — Его-то как раз в силу многих причин и можно назвать мучеником» (http://cult-and-art.net/cinema/141730-serebrennikov____m_uchenik).

[10] См. о них в том же интервью.

[11] Там же.

[12] В одной, встретившейся мне рецензии (16 июня 2014, Наталья Григорьева, АИФ), я нашел понимание того, что Южин и Елена Львовна представляют собой два полюса фанатизма, но и в этой рецензии не было отмечено ключевой роли в пьесе Гриши Зайцева: http://gogolcenter.com/press/details/-m-uchenik-kirilla-serebrennikova-khochesh-ver-a-khochesh-net-

[13] Его тело даже отбрасывает тень, но явно это не обычное тело, т.к. сразу после явления оно бесследно исчезает, а останки Гриши в это время находят на дороге, возле того места, где Южин его убил.

[14] Ук. соч. С. 72.

[15] В одном из интервью, причем данных заграницей по-английски, К. Серебренников сказал, что, снимая фильм, он ничего не боялся (Was “Not Afraid of Anything” in Daring Film “The Student”) (http://nofilmschool.com/2016/05/the-student-uchenik-kirill-serebrennikov-interview-cannes-2016).

[16] Не является ли эта хромота, возникшая при повреждении бедра, аллюзией к повреждению состава бедра Иакова, боровшегося с Богом и получившего это повреждение как отметку избранности, и имя Израиль (Быт. 32:24)? Обстоятельства повреждения бедра у Гриши, правда, были, как будто иными — родители хотели проверить, не инвалид ли он, и, если инвалид, то сделать аборт. Однако, если приглядеться, то в результате этой (неудачной) попытки переиграть судьбу, родился ребенок, отмеченный судьбою. О другом символическом смысле Гришиной хромоты см. в части «Гриша», про борьбу Гриши с Веней в момент его «пробуждения».

[17] В РФ, впрочем, священники сейчас редко преподают ОПК в школе, тем более на регулярной основе. Это, пожалуй, одна из немногих неточностей, вполне, впрочем, простительная — в немецкой-то пьесе выведен пастор.

[18] Хотя, следует подчеркнуть, что фраза, вроде «у Бога есть план для тебя», сказанная Веней своей матери, выдают в нем начетчика Библии, которую распространяли, например, у нас в России, некие нео-протестантские церкви, вроде т.н. Церкви Христа. Именно там были дополнительные вклейки с подобного рода словами. Веня, всяко, не православный религиозный фанатик, и ни к какой церкви себя не относит вполне сознательно, считая их, по крайней мере все традиционные конфессии, предавшими Бога и утратившими духовное горение. К. Серебренников очень правильно выпустил упоминаемый в оригинальной пьесе «день св. Поликарпа», как день объявления Веней свой «декларации» противостояния этому миру. Трудно представить Южина следящим за религиозным календарем, ведь в этом уже есть элемент отдания дани церковности.

[19] Что это, явный ляп режиссера или намек на другую символическую фигуру — покойного митр. Иоанна, Санкт-Петербургского и Ладожского, который почитается православными радикалами их духовным вождем?

[20] В немецкой пьесе, конечно, этих слов нет, т.к. на Западе за пропаганду таких взглядов не сажают, а у нас уже могут.

[20a] После того, как эта статья была опубликована, я набрел на интервью К. Серебренникова, где он говорит: «Один из главных героев, если не самый главный, — ученик Гриша… Он не имеет никакого шанса выжить ни в каких обстоятельствах» (http://www.kinoart.ru/archive/2016/06/kirill-serebrennikov-ekstremizm-ot-pofigizma-press-konferentsiya-po-filmu-uchenik). К этому следовало бы добавить, что режиссер сделал смерть Гриши не напрасной.

[21] См. ее текст: https://www.reddit.com/r/videos/comments/4mm8ow/juno_reactor_god_is_god/

[22] А вот другая песня, которую, выпивши, поет подруга директрисы, когда они, втроем, с историчкой, оттягиваются после уроков, была, судя по всему, написана специально для фильма. Я нигде больше ее не нашел. Это тюремно-лагерная песня с рефреном: «Девочка, что ты плачешь милая / Добрая, зря ломаешь рученьки / Нежная, разве ты не видела… / Никогда, на руках наручники». Смысл этого эпизода и введение этой песни в фильм (в немецкой пьесе его, разумеется, нет) я не стану толковать. Интуитивно и так понятно, а объяснять не хочется. Вообще, если сравнить фильм «Ученик» с другим, самым знаковым до сих пор фильмом про школу — «Доживем до понедельника», то можно сказать, что ничего от романтизма того, старого фильма не осталось. Весь романтизм теперь свелся к этой тюремно-лагерной романтике

[23] Как сообщает Википедия: «”God Is God” contains a sampling of Charlton Heston proclaiming, “…you shall see hail fall from a clear sky and burn as fire upon the ground, you shall see darkness cover Egypt…and you shall know that God is God…” This sample is from Cecil B. DeMille’s film The Ten Commandments» (https://en.wikipedia.org/wiki/Bible_of_Dreams).