1.

Очередной журнал в очередной раз отказал ему в публикации. На этот раз была отвергнута небольшая по объёму, но достаточно глубокая в содержании пьеса, подводящая к мысли о том, что на одну землю нельзя ступить дважды. Город медленно обступала двадцать восьмая осень его жизни. Сестра улетела на месяц в Стокгольм. Таким образом, он был полностью предоставлен себе и своим неупорядоченным размышлениям. Надо представлять осень в городе L, чтобы понять чувства и мысли, которые им тут же завладели. Вначале ему хотелось запить от полной разочарованности, но по-настоящему способным на это он не был: слишком любил себя, слишком следил за приливами и отливами вдохновения, слишком весёлым уродился. К тому же, осень в городе L выдалась столь тихая и солнечная, что сидеть и незаметно увядать в стенах однокомнатной квартиры было практически невозможно. И потому он, выпив для настроения коньяку и пробежав глазами несколько страниц из «Романтического эгоиста» Бегбедера, пошёл гулять без цели с железнодорожной окраины к центру города.

Он шёл по узким выщербленным тротуарам, время от времени поднимая голову на какого-нибудь прохожего: в этот день его особенно все интересовали. Его долгие взгляды на женщин вызывали с их стороны либо замешательство, либо одобрение, но редко-редко были совсем равнодушными. Пройдя около двух километров по залитому до крыш солнцем городу, он заскочил в полупустой троллейбус. За ним в салон вошли две студентки и сели напротив. С одной из них он, сам не понимая к чему, затеял игру в переглядывания. Её подруга вскоре это заметила и недовольно отвернулась к окну. Постепенно игра в переглядывания подошла к опасному рубежу и могла обернуться для него спонтанным знакомством с довольно красивой и вполне готовой к приключениям девушкой. Но тут ему стало невыносимо тоскливо… Так невыносимо, что за одну остановку до центра города он решительно встал со своего места и почти выбежал из троллейбуса.

2.

Через десять минут он уже сидел на уютной террасе популярной греческой питейной «Дия» и лениво изучал пёстрое и говорливое население соседних столиков. В середине недели, в зените рабочего дня питейная принадлежала туристам со всей Европы. Славянские и латинские фразы сливались здесь в единый хмельной гул и ему это чрезвычайно нравилось, так как он любил представлять себя в центре мировой жизни. Он искал в этой гуще лиц новых впечатлений и, возможно, будущих сюжетов. Надо сказать, что поиски эти довольно быстро себя оправдали. Слева и чуть наискосок от его столика пили из больших бокалов красное вино и курили две примечательные женщины: рыжеволосая и брюнетка. Лицо рыжеволосой не было ему видно, а брюнетку он разглядел прекрасно и, кажется, она его тоже. Рыжеволосая рассеяно слушала брюнетку и время от времени поводила плечами. Брюнетка, как он подслушал, говорила о каком-то современном писателе, которого она так внимательно прочитала и столь глубоко поняла, что теперь готова была сесть за серьёзное исследование его творчества. Женщина с рыжими волосами отвечала подруге полушутливыми и, вместе с тем, интонационно выверенными фразами. Ему даже показалось, что фразы эти произносились чересчур звонко и отчётливо, чересчур правильно. Он продолжал наблюдать за интересной парочкой и дождался первого длинного высказывания рыжеволосой:

 — За этим столиком он и оставил меня без долгих колебаний. Сказал только, что должен вернуться к своему больному чешскому отцу. Я слушала и понимала, что его решение как-то связано и со мной … Потом мой слух заволокла пелена, а когда она рассеялась, то его больше не было рядом. Только в его бокале ещё оставалось немного вина, что и раздражало и, неизвестно почему, обнадёживало.

 — Сразу можно было понять всю его …

 — Да, я знаю, Лиля. Он удивительный человек, — мягко остановила подругу рыжеволосая.

Потом они молчали. Потом снова курили и пили вино. Он ждал, когда они поднимутся и пройдут рядом с его засадой. Когда же это случилось, он наконец-то смог разглядеть лицо рыжеволосой. Их взгляды, словно два бильярдных шара, на мгновенье столкнулись друг с другом и тут же разошлись. Впрочем, ему показалось (только ли показалось?), что она непроизвольно улыбнулась уголком рта. Брюнетка лишь скользнула по нему оценивающим (но и слегка соблазняющим) взглядом и, чуть склонив голову на бок, плавно двинулась за подругой к выходу.

Солнце, как это часто бывает в переменчивом городе L, заслонила лёгкая дымка. Однако на сердце у него стало заметно светлее от вина и ощущения бесконечной свободы, которое настигает временами одинокого беспечного мужчину, склонного к художественным мечтам.

3.

После «Дии» ноги понесли его, свободного от любых обязательств, в Бернардинский костёл, где некоторое время, сидя на холодной дубовой скамье, он созерцал барочные изваяния массивных столпов и воздушные фрески свода. Театральность убранства была здесь столь вызывающей, столь сильным было предчувствие грядущего спектакля, что невозможно было сосредоточиться ни на молитве, ни на сколь-нибудь простой и безгрешной мысли. Позже он рассказал об этом ощущении своему знакомому — старому профессору в отставке, торгующему букинистикой возле памятника Ивану Фёдорову. Профессор отёр платком, заросший бородой и усами, рот и с красивым польским акцентом произнёс:

 — Католики всегда ставили образ превыше слова. И потому театр для них — это наиболее приемлемый способ общения с Богом. Кстати, о театре… В городе уже с неделю идёт спектакль «Кандида» по Шоу. Я был. И вам советую. Эта новая актриса… Не знаю, откуда она приехала, но стиль её игры… Давно я не покидал наш театр с таким лёгким сердцем.

 — Я посмотрю на неё.

Профессор угостил его коньяком из видавшей виды фляжки и кратко поделился последними новостями своей одинокой, но ни чуть не скучной, жизни. На этом они простились. Небо над L незаметно поменяло цвет с блекло-синего на ультрамариновый и быстрее погнало солнце на запад. Он ещё заглянул в две кофейни, в одной из которых встретил улыбчивую одноклассницу и чуть снова в неё не влюбился, снял деньги с банкомата, зашёл в общественный туалет и уже собрался ехать на свою окраину, но тут увидел на столбе театральную афишку, на мгновение задумался и резко поменял свои вечерние планы.

4.

В театральных кассах ему повезло: незадолго до его прихода были сданы два билета на места в средине зала. Несколько минут он разглядывал в полутьме изящные, едва прикрытые короткими подолами, ноги женщин города L, которые составили большинство заполнявшей зал публики и всегда готовы были к лёгкому флирту в виде пристальных взглядов и кокетливой игры со своими вызывающе густыми волосами. После третьего звонка, не интригуя публику дополнительным ожиданием, на сцену вышли актёры. Кандида появилась во второй части первого действия и сразу же погрузила пространство зала во внимательную тишину. В этой рослой рыжеволосой женщине, одетой в просторное белое платье, он с большим удивлением опознал незнакомку из «Дии». Камерное пространство позволило ему оценить все нюансы её игры, которая была и нова, и стара, и такова, что её нельзя было спутать ни с какой другой. Из буклета, приобретённого во время антракта, он узнал её имя. Во второй части спектакля он наконец-то поймал её взгляд. И затем уже до самого конца представления их взгляды встречались всё чаще и чаще. Теперь он жалел, что не взял с собой цветов и не мог бросить их к её ногам, как сделал бы на его месте экзальтированный театрал двух предыдущих столетий.

Минут за десять до окончания спектакля он встал и под общим неодобрительным взглядом вышел из зала. Ему хотелось, чтобы рыжеволосая Кандида заметила его жест и после спектакля мысленно возвращалась к нему.

5.

В один из следующих дней он рассеяно и неспешно прогуливался по Староеврейской улице и случайно поднял глаза на террасу «Дии». Там снова курили и пили вино два знакомых ему женских лица. Он развернулся и почти добежал до угла Староеврейской и Театральной, где ещё раньше заметил, торгующую поздними цветами, смуглую жительницу села.

 — Спасибо за талантливую игру, Эвелина, — сходу обратился он к женщине с рыжими волосами, положив рядом с ней причудливый сельский букет.

Подруги были удивлены и тронуты столь романтичным для нынешних времён жестом со стороны мужчины. Он представился и попросил разрешения сесть за их столик. Вскоре они уже мило болтали о театре, литературе и превратностях современной жизни. Эвелина, как выяснилось, узнала его и даже припомнила ему тот нескромный уход под занавес спектакля. Он изучал каждое её движение и понемногу влюблялся. Время убегало так стремительно, что, когда часы Ратуши пробили шесть по полудню, им всё ещё хотелось говорить и говорить друг с другом.

 — Лиля, мы проводим тебя до остановки, — сказала Эвелина, вставая из–за столика.

 — Ну, зачем это. Я и сама дойду. А вы гуляйте себе. Такая погода замечательная.

 — Мы проводим, Лиля.

И они ещё около часа бродили втроём по застигнутому врасплох осенью городу L. В парках и скверах намело жёлто-красные барханы листьев. Нисходящее солнце ласково обогревало прохожих и почти совсем не слепило глаз. Город L делался на глазах прозрачным от осеннего воздуха и многолюдным от студентов, нахлынувших из провинции. Они проводили Лилю до остановки… И точно также провожали её потом, когда вместе долго гуляли по старинным закоулкам города, а делали они это теперь довольно часто. Эвелина легко входила в разные роли и всячески развлекала компанию. Он читал им выспренние стихи и особенно яркие отрывки из своей отринутой литературным миром пьесы. Эвелине пьеса понравилась, но она просила его написать что-то специально для неё. И надо сказать, что он всерьёз проникся её просьбой.

6.

Через три недели, прошедшие в счастливых переменах, сестра сообщила ему, что стокгольмские друзья просят её остаться ещё на месяц, а она не видит серьёзных причин для отказа. Он сразу же понял, что сестра с кем-то познакомилась и немного потеряла голову. К радости за родного человека примешивалась у него горчинка ревности, которая, впрочем, не могла сильно повлиять на радужную повседневность, пришедшую в его жизнь вместе с Эвелиной. Да, теперь он был наполнен Эвелиной — её талантом, улыбкой, поддержкой и тем новым взглядом на жизнь, который она незаметно ему привила. Ничего друг другу не обещая, они каждодневно тянулись к друг другу, переписывались, перезванивались и делились творческими планами. Он старательно копил мысли для новой пьесы, она — играла Кандиду и Антигону, получая со всех сторон восхищённые отклики и рецензии. На неё приезжали смотреть из других городов, ей делали заманчивые предложения, а она говорила в своих интервью, что играет только для Бога и с радостью разломала бы крышу над сценой, чтобы Ему легче было созерцать жертвенную её игру.

Однажды Эвелина не ответила на его звонок, потом на второй, третий… Тревога и уныние в один миг завладели всем его существом. На следующий день, в неприлично ранний час утра, он позвонил Лиле, которая на удивление бодрым и бестревожным голосом назначила ему свиданье в «Дие». На Лиле было надето шёлковое платье с элегантным поясом, а волосы были уложены на греческий, снова вошедший в моду, манер. Неотразимая и немного печальная она сообщила ему, что Эвелина улетела к своему возлюбленному в Чехию.

 — К возлюбленному? В Чехию?

 — Я так поняла, что он не может там без неё.

 — А я не могу без неё здесь.

 — Such is our Evelina.

Затем они разговаривали и пили вино до самого вечера. Лиля веселела и расцветала перед ним, подобно тропическому цветку, нагретому лучами полуденного солнца. К половине девятого террасу заполнила студенческая молодёжь и они с Лилей на какое-то время погрузились в атмосферу смеха, поцелуев и двусмысленных переглядываний. Звучал бесконечный джаз. Сигаретный дым лениво плыл с террасы на освещённую фонарями и луной улицу. Камни мостовой поблёскивали в призрачном свете и это напоминало ему бликующую гладь венецианского канала. Теперь он всё дольше задерживал взгляд на подрагивающем от удовольствия лице Лили, а она всё меньше смущалась его откровенных, наполненных тоской и хмелем, глаз.

 — Закажу нам такси, — неуверенно сказала она, возвратив его с венецианского канала на Староеврейскую улицу.

 — Я бы не хотел прерывать наш разговор прямо сейчас.

 — Тогда продолжим его у меня.

 — Ты уверена?

 — Да, я хочу этого.

7.

Уже в такси он понял, что под платьем у Лили нет ничего, кроме тёплых и слегка потных женских прелестей, давно готовых к поцелуям и ласкам. Он положил руку ей на живот и сразу же был награждён долгим французским поцелуем. Неожиданная чувственность этой, живущей книгами, женщины его смутила.

Такси быстро несло их по улицам и переулкам L, едва подсвеченным, а потому особенно романтичным. Встречные прохожие, как это часто бывает ночью, казались таинственными и отчего-то преступными. Ему воображалось, что эта ночная публика глядит только на их автомобиль, всматривается во тьму салона, хочет содрать с них одежду… И он точно знал, что так происходит из–за Лили, переполненной желанием, волнуемой глубоким переживанием предстоящей близости с мужчиной.

Они вышли из машины и торопливо поднялись на третий этаж. Да, он отметил для себя только этаж: ничего другого сознание не желало фиксировать. Лиля артистично повернула ключ в замке, склонив, как она любила, голову на бок, показывая ему свою изящную шею, покорно ожидающую его поцелуев. Они провалились в тёмное чрево лилиной квартиры и долго целовались у самого порога, захваченные новизной ощущений, спешно изучая друг друга при помощи губ и рук.

Когда зажглись светильники, Лиля, не раздеваясь, упала на давно разложенный диван и, остановив размякший от вина взгляд на потолке, сказала:

 — Здесь так давно не было мужчины …

Он промолчал, но подошёл к ночному столику и взял с него увесистую чёрную книгу, на обложке которой золотыми литерами было выгравировано имя одного известного мифического героя.

 — Ты когда-нибудь гадал по Джойсу?

 — Нет, только по Библии и Гёте.

 — Давай погадаем на что-нибудь сокровенное.

 — Хорошо. Называй страницу и строку.

 — Люблю книги, в которых много страниц.

 — Я тоже.

 — 672 страница и 12 строчка …

 — Снизу.

 — Ок. Пусть будет снизу.

 — И так, ты готова к приговору Джойса?

 — Как никогда!

 — О, да тут вопрос: «Чем уравновешивались во мнимом равновесии её ума эти и подобные им изъяны её суждений о людях, местах и предметах?».

 — Обаянием, Джеймс. Тем обаянием, которого у тебя, если верить Клэр Голль, никогда не было

 — Достойный ответ.

 — Ответ литературного критика.

 — И умной женщины.

 — Которой хочется безумной ночи. Леопольд, ты еле держишься на ногах. Иди к своей Молли. Давай обо всём забудем и всех простим до утра.

Вместе они провели два дня и две ночи. Квартира-студия Лили смотрела окнами на модерновское здание скотобойни, декорированное люкарнами и каменными головами быков. В объятиях Лили он и сам чувствовал себя послушным быком, променявшим слова на сладострастное мычание.

На третий день Лиле позвонила Эвелина и попросила, чтобы та как можно эмоциональнее извинилась перед ним от её лица. Он был взбешён и, не смотря на искусные уговоры Лили, вырвался из цирцеевых объятий этой ненасытной в чтении и постельных забавах женщины.

8.

Только отъехав на автобусе достаточно далеко от Лили и её квартиры с видом на скотобойню, он поймал себя на том, что последние два дня постоянно думал об Эвелине. Он не мог смириться с тем, что она просто взяла и пропала из его жизни, начав какую-то иную и, возможно, совсем не подходящую ей жизнь.

В автобусе ехали пенсионеры и несколько молодых девушек. Он выбрал среди них самую привлекательную и следил за тем как она поправляет волосы, одёргивает тонкие брюки на пышных бёдрах, отвечает на телефонные звонки и переминается с ноги на ногу при каждом повороте автобуса. Так, пристально наблюдая за случайной красоткой, он благополучно достиг центра города. Здесь уже давно кричал, стукал, топал и гудел обычный будний день, который был настолько погружён в рой сиюминутных забот, что никак не мог поглядеть на себя со стороны, оценить великолепие своего подвижного целого.

Никуда особенно не спеша, он по привычке зашёл в артхаусное кафе «Tor», взял двойной эспрессо и попросил знакомого бармена включить «Кофе и сигареты» Джармуша. Этот фильм всегда помогал ему по-настоящему забыть насущную реальность и на полтора часа ощутить себя частью мировой богемы. Впрочем, фильм так и не смог полностью овладеть им. Воображение начало подсовывать какие-то свои образы, надиктовывать иные по смыслу диалоги. Он понимал, что из пучины его подсознания всплывает новая история и несказанно радовался её приближению…

В своём районе он очутился при последних лучах солнца, которое нехотя, словно не ведающий спокойных ночей старик, укладывалось спать за стену из жёлтых клёнов и тополей. Немного проводив солнце до его западной постели взглядом, он снова принялся думать об Эвелине и об их скоротечном знакомстве. Город L, сам того не зная, опустел без Эвелины и её редкостного таланта — грустно подытожил он свои раздумья, медленно разоблачаясь в прихожей.

И всё же, странным образом в этот вечер его не настигло чувство одиночества, а прилетающая из ниоткуда тоска так и не распростёрла над ним своих жутких крыльев. Более того, в нём постепенно начала утверждаться мысль о том, что Эвелина появилась в его жизни не случайно, что дух её никогда не выветрится из сердца, что благодаря ей он непременно добьётся Признания и Славы.

Он не знал, вернётся Эвелина когда-либо в сказочный город L или нет. Не знал он и её истинных чувств к нему. Но он точно знал, что через несколько минут наполнит бокал красным вином, зашторит все окна, включит свою любимую лампу, раскурит подаренную сестрой на двадцатилетие трубку и сядет писать новую пьесу… Пьесу для Эвелины.