Есть в польской литературе книга, которая стоит особняком, пребывает в гордом и неповторимом одиночестве, подобно какой-нибудь карпатской вершине. Сотворил её в далёких 30-х годах прошлого столетия один очень талантливый человек, воспитанный и вдохновлённый гуцульской землёй. Речь идёт о книге Станислава Винценза «На высокой полонине». Уникальность этой книги в том, что автор смог посмотреть на Гуцульщину глазами её простого жителя и тонкого философа, изобретательного сказочника и европейского эрудита, человека с опытом и наивного поэта. В результате получилось пёстрое художественное полотно, охватывающее все аспекты бытия коренных жителей украинских Карпат.

Книга «На высокой полонине» — это, без всякого преувеличения, карпатские «сто лет одиночества» и, возможно, первый в мире яркий пример магического реализма. В сказочно-эпической форме, присущей творениям Маркеса, Станислав Винценз смог воссоздать самобытный миф Гуцульщины, сотканный из архаических традиций, буйной фантазии и всполохов Истории, которая безжалостно играет людскими судьбами.

Особое место в книге Винценза уделено проблеме одиночества. Однако в отличие от Маркеса, озабоченного проблемой одиночества коллективного (одиночества латиноамериканского континента по отношению ко всем остальным частям ойкумены), Винценз заостряет внимание на одиночестве личном, столь присущем человеку европейской цивилизации — будь то кёнигсбергский философ или карпатский гуцул, пасущий овец на высокогорной лужайке. И у Маркеса, и у Винценза категория одиночества (отделённости от остального мира) ничего общего не имеет с провинциальностью описываемого ландшафта и его обитателей. Правда, у Маркеса одиночество всегда сопровождается меланхолией, особым трагическим оттенком, вырастающим, я думаю, из ощущения неполноценности рефлексирующего человека перед яркостью и силой природы Латинской Америки. Совсем в ином свете воспринимает одиночество человек Карпат. Если верить Винцензу, то одиночество гуцула — это сознательная отчуждённость от пресловутой суетности мира с целью обретения твердыни мудрости, которая есть не что иное, как слушание Бога в себе.

Ещё одна сквозная тема книги «На высокой полонине» — это своеобразие хода горского времени. Здесь никто никуда специально не спешит, ибо знает, что Бог за всем приглядывает и всему назначает срок исполнения: очень непривычная позиция для жителя современного города, уверенного в своём посекундном господстве над временем. Надо заметить, что у Маркеса время, как правило, стоит на месте, превращая жизнь людей в вечно длящееся настоящее, которое стирает память о прошлом и не даёт наступить будущему. У Винценза же время неспешно идёт по кругу, но каждый его виток несёт с собой что-то новое, ставящее человека гор перед трудным историческим выбором.

Конечно, Винценз не упускает из поля зрения и магический пласт гуцульской повседневности. Магией здесь пронизан каждый шаг, любое слово, всякий поступок горца. Христианское в сознании гуцулов столь естественно уживается с языческим, что порождает какую-то третью модель взаимоотношений человека с миром потустороннего. И сей факт легко принять, оценив без предубеждения красоту окружающей гуцула природы, неуёмность сельской фантазии и силу местных традиций, из коих многие не утратили своего значения и в наши дни. Гуцулы Винценза, как и большинство представителей обособленных цивилизаций, крайне подозрительны и суеверны. Именно поэтому мольфарам (т.е. колдунам) они доверяют не меньше, а то и больше, чем приходским священникам: автор подробно описывает характерные повадки гуцульских шаманов и посвящает читателя в некоторые тайны их чародейского ремесла.

По всему видно, что Винценз до последней частицы своей души любит Карпаты, равно проживает с людьми этих мест как радостные, так и трагические моменты их полонинного (т.е. пастбищного) бытия. Подобная любовь даётся свыше, становясь с годами лишь яснее и крепче. Карпатам, безусловно, повезло с Винцензом, а Винцензу — с Карпатами. Кровное дитя двух ярких региональных культур (польской и гуцульской) и благодарный наследник культуры мировой, Винценз обладал уникальной способностью к их творческому синтезу. Результат — карпатская Библия, рассчитанная на медленное чтение в молитвенной тишине.

Стоит ещё отметить, что «На высокой полонине» Винценза, как и «Сто лет одиночества Маркеса» — это книги, подводящие итоги, а потому в них при всей колоритности образов, при всём детском умилении красотой окружающего мира звучит мотив конца и распада некогда цельных укладов жизни. Винценз позволяет нашему воображению задним числом пережить то чудо карпатской цивилизации, которое никогда уже не повторится, никогда больше столь ярко и полно не осветит мировой культуры своими живительными лучами.

Если у Маркеса мир людей безжалостно поглощается миром природы, как бывало, надо полагать, в историческом (и доисторическом!) прошлом Латинской Америки не единожды, то у польского писателя один жизненный уклад трагически сменяется (точнее — завоёвывается) другим. Потому, наверное, книга Маркеса больше похожа на антиутопическое Откровение Иоанна Богослова, тогда как Винценз создаёт что-то вроде Ветхого Завета, за которым непременно должен последовать Завет Новый.

Ввиду недостаточного знания польского языка, я прочёл «На высокой полонине» в украинском переводе, выполненном Тарасом Прохасько. Это вполне удачный перевод, который, как подсказывает мне читательская интуиция, даёт верное представление и о художественном методе Винценза и о философской оригинальности его суждений. «На высокой полонине» — добрая, сказочная и мудрая книга, которая пережила своё время и, безусловно, переживёт наше благодаря вошедшему в неё духу вечности.