Главный вопрос, волнующий исследователей творчества Эмили Бронте, энтузиастов английской литературы и простых читателей: как она сумела написать «Грозовой перевал»? Откуда эти инфернальные фантазии у пасторской дочери, мирно проводившей дни в сельской местности Йоркшира?

Соблазнительно думать, что творческая энергия Эмили Бронте питалась, к примеру, несчастливой любовью. Схема, многократно испытанная в кинобиографиях, в том числе мелодраме Becoming Jane о становлении Джейн Остин, воплощена и в фильме «Эмили». В общем, можно поставить в упрёк его создателям некоторую шаблонность и прямолинейность, но хорошо уже то, что расставание Эмили Бронте c прекрасным, подобно английской розе, викарием Уильямом Уэйтманом мотивировано не жёсткими условностями XIX века, а разностью натур: такой ход и психологически убедительнее, и сработан тоньше. Уэйтман на стороне Добра и Разума, под сенью которых укрывается организованное общество, а Эмили — на стороне Зла, как и выдуманный ею герой Хитклифф, в области детского мира, где правят бескорыстный вымысел и порывы «божественного опьянения» (эпизодов опьянения опиумом и бренди, впрочем, тоже хватает). Она — солярный творец своего воображаемого мира, обаяние которого затягивает окружающих, а он — её временный лунарный спутник и не более. Эта краткая вспышка страсти нужна Эмили только для утверждения в своём пути и кристаллизации блуждающего духа.

Так, пребывая в мире детства, Эмили всевозможными способами раздражает свои чувства: вместе с братом Бренуэллом — столь же буйным вольнодумцем — заглядывает в чужие окна, заводит тайный роман со священником, экспериментирует с наркотическими веществами и часами пропадает среди холмов, иссечённых ветром и дождями. А потом садится за стол и пишет книгу.

Рассудительная Шарлотта Бронте, близкая своей рациональностью Джейн Остин, которая светом разума упорядочивала тёмный хаотичный мир, в недоумении вопрошает сестру: «Как ты написала такой роман?!» и получает столь же прозрачный, сколь и энигматичный ответ: «Пером по бумаге».

Источники вдохновения Эмили Бронте, равно как истинное развитие событий в «Грозовом перевале», были и будут тайной. Эту призрачность и зыбкость персонажей романа — и человека вообще — сложно перевести в адекватную форму на экране. Действительно ли являлись призраки героям «Грозового перевала»? Испытала ли любовь Эмили Бронте, прежде чем написать «главную романтическую книгу всех времён»?

Вероятно, суть всё же не в дионисийском опыте, пережитом или не пережитом Эмили — она могла обойтись без него. Да и в родных болотах ей вовсе не было так тесно, как это изображено в фильме: напротив, она едва ли не самодовольно упивалась покоем в четырёх стенах, исправно занималась домом, месила тесто, попутно заглядывая в учебник немецкой грамматики. Ей не нужно было окунаться с головой в земные страсти, чтобы о них писать. Человек, захваченный страстями, сам себе не принадлежит, а реальная Эмили Бронте стремилась принадлежать только себе и своей умозрительной вселенной, в которой пускай и бушуют неуправляемые стихии, но описаны они прозрачным, ясным языком. Должно быть, пестуя свою индивидуальность и независимость, Эмили в то же время хотела очистить сознание от сильных аффектов, так хорошо знакомых её брату Бренуэллу или сестре Шарлотте — влюблённости, ревности, тщеславия, уязвлённого самолюбия, соревнования с другими. Её занимали прежде всего идеи, преодолевающие субъективность, она претендовала на поиск абсолюта. Не жизненные перипетии стали топливом для её творчества, а напротив, видение мира, укрепившееся в творчестве, распространилось на жизнь и поглотило собой всё.

Что же в итоге остаётся биографам? Мало чего, кроме не такого уж обширного корпуса текстов. Поэтому они стремятся облечь плотью неуловимые и скрытые от наблюдателей движения души Эмили, наделить её полнокровным существованием хотя бы на экране. И тем не менее переход от личных страстей к созданию воображаемого мира по-прежнему загадочен. Неведомый корень вдохновения, из которого взрощен «дьявольский» роман Эмили Бронте, — это только частный случай проблемы непознаваемости другого и отчуждённости продуктов мышления человека от его личности. Режиссёр Фрэнсис О'Коннор как будто не рискует вступать на столь зыбкую территорию и предлагает слишком простые объяснения, слишком легко угадываемые повороты личной судьбы.

Правда, в фильме всё же есть намёк на непроницаемость перехода между жизнью «реальной» и «вымышленной». Когда Эмили сидит за письменным столом и смотрит в окно, в дело почти зримо вступает беспокойный, всё одухотворяющий и населяющий собой человеческий ум. Но каким образом он работает и отчего заводит её в такие тёмные дали, не объяснить ни прогулками по вересковым пустошам, ни любовной драмой, ни юношеским стремлением к бунту. Лучше всего эту тайну выражает лицо актрисы Эммы Маккей — оно здесь самоценно без всяких слов, как своеобразный ландшафт, вместилище всех мыслей и чувств. А единственный настоящий источник магии — в том, как пустое серое небо, голые ветви деревьев, вороньи крики и ветер алхимически трансформируются в литературное вдохновение, и лежащий на столе белый лист покрывается вязью букв.