Первый показ киноленты «Спасение» Ивана Вырыпаева состоялся в июне на «Кинотавре-2015», и уже тогда заговорили о мотивах, перекликающихся с оскароносным фильмом «Ида» Павла Павликовского. Сходство неоспоримо: две Анны, католички из Польши, ступают за порог монастыря и практически в тишине проходят новый путь, утратив привычные стены и рамки. Оба фильма скрывают формулу предназначения, доказывать и применять которую приходится уже не героиням-двойникам, а зрителю, чье зрение ищет свою границу между светом и отсутствием света. «Спасение» и «Ида» — повествования не о религии, но о неторопливом поиске смысла, в котором, чтобы дать определение самому себе, нужно на время избавиться от функции, с которой себя отождествляешь.

Обе Анны (напомним, в фильме Павликовского Ида — имя в миру, о котором девушка узнает только в восемнадцать лет) воспринимали себя как служительниц Бога, вся их внутренняя сила, пусть и сконцентрированная, не выходила за пределы, и вместо кругозора они получали только точку зрения, равную аксиоме. Не столь, может быть, важно, что они выбирают быть монахинями — будь они, к примеру, фанатичными приверженцами медицинских халатов, это бы мало что поменяло, первостепенно, что служение определяет и заменяет всё. Ида отправляется к тёте Ванде, которая рассказывает об убитой семье и Холокосте, не по собственной воле, а потому что так положено. У Анны и вовсе миссия — передать святыню. Сколько ни жонглируй сакральными символами, а обе девушки просто-напросто выходят из зоны комфорта и получают новый опыт, чтобы суметь по-настоящему дать оценку своей жизни.

Даже в духовном поиске и в обретенном предназначенье необходимо однажды перестать видеть себя как нечто, равное делу. Удачна в этом смысле метафора героини Каролины Грушки в «Спасении» — быть человеком, как быть пылесосом. Выйти из–под тотального контроля предназначения — это не осознавать себя как «пылесос», то есть не только не всасывать дерьмо, чтобы потом избавляться от него, но и перестать считать себя прежде всего носителем этой функции. Увидеть другую сторону — это следовать совету Ванды: «Стоит попробовать, иначе твой обет не будет жертвой».

Примечательно, как временная отмена функции выражается — меняется оболочка. Монахиням положено определенное облачение, снять его — уже значит мимикрировать под мирскую суету, отклеить этикетку, по которой все судят. Молчание и созерцательность — основа обеих кинолент, именно потому каждый диалог, каждый неожиданный мимический фокус — подарок сосредоточенному зрителю. Вот Анна слушает песню Чарли в его номере, и её лицо меняется, таким мы его не видели и уже не увидим после, — смотрите-ка, она улыбается иначе. Ида, словно зверек, украдкой бросает взгляды на сцену в кабаке, когда слышит, как играет саксофонист Лис, а после возвращения в монастырь вовсе позволяет себе дерзость захихикать на ужине, когда все следуют принципу глухоты и немоты. К слову, музыка и в «Иде», и в «Спасении» — самое вероломное нарушение святой тишины, в которой допускаются только песнопения, органная музыка и более всего — молитвы. Преобразование начинается, когда появляется то самое «Я хочу послушать твою музыку», как просто говорит Анна, и здесь существует не только возможность, но и готовность услышать другой голос.

Однако из светской жизни восемнадцатилетняя героиня Павликовского всё-таки уходит добровольно, похоронив себя как Иду вместе с останками своей погибшей семьи. Увидев «другую сторону», она, тем не менее, удаляется в келью, удаляется осознанно. Этот уход — уверенное решение, в отличие от ухода тети Ванды, которая не обрела никакого покоя — ее «выход за» стал отчаянным прыжком из окна многоэтажного дома.

Карусель из чувств, потрясений и неизвестной кровавой правды о страшной смерти семьи не включает ни свет, ни цвет — всё остается серым, лишь на краткое время сделав Иду абсолютной Идой. Но итог неожиданный: и всё-таки Анна.

Анна из фильма Вырыпаева — умиротворенная, иногда даже забавная, как ребенок. В своем хождении они встречает трех путников: ровесницу, рассуждающую о людях и пылесосах, музыканта, осознающего, что он не мечтает играть в U2, и фотографа из России, интересующегося итогами ее путешествия. Такой коммуникации достаточно, чтобы получить ответы на вопросы, которые она, кажется, даже не задавала. Впервые задуматься о том, ктó есть она без своего дела; впервые не говорить о том, кто она; впервые самостоятельно прийти к выводу «Бог существует» — он во всём. Нет мира внутреннего и мира внешнего, иерархия, привычная религиозному и социальному контекстам, обманчива, граница между светом и тьмой отсутствует — мир всеохватен и един, и коммуникативное пространство, которому не нужна многословность, это доказывает. Найти место в нем не значит найти конкретную точку на карте, это скорее утратить до боли знакомые черты и снова обрести, осознав их ценность. Спасение — это уйти, чтобы вернуться.

P. S.

На самом деле не о религии и не о богоискательстве. В XX и XXI веке вопрос о «функциональности» женщины актуализировался вопиюще. На деле он сводится не к модному теперь «Как?» (как самовыразиться, как сказать, как доказать), а к первичному «Кто?», где функция не теряет значимости, но отходит на второй план. Действительно, не так важно — невеста бога, распутница, жена, прокурор, мать или странница. Сохрани имя своё.