Расшифровка лекции из курса «Введдение в геофилософию» посвящена Джорджу Агамбену и его концепции земли как Хтонии, природа которой — это подземная танатосфера. Агамбен оригинально подходит к теме земли и создаёт для нее новый философский образ. Для его подробного описания в лекции упоминаются многие темы и авторы, помимо итальянского философа — от Елены Шварц и Бруно Латура до Джеймса Лавлока и Делёза, от петрамодерна до концепии глубинного времени.

В расшифроке используются разные способы написания слова «земля», чтобы передать различие в его смысловой окраске. Так, «земля» обозначает концепт, у неё достаточно широкий смысл — философский и литературный; «Земля» же с заглавной буквы — это конкретная планета.

Записи этой и других лекций курса выложены в откротом доступе — их можно посмотреть и послшуать по ссылке.

Сегодня у нас заключительная лекция курса «Введение в геофилософию». Сейчас уже стемнело. Поздний час. Это придает атмосферу предстоящему разговору. Сегодня лекция посвящена Джорджу Агамбену. У него есть статья «Гайя и Хтония». Вдобавок к ней мы обсудим философию нефти и феномен «темной земли».

Первое, с чего я хотел начать, это проблематика обнаружения темного — в современной философии можно наблюдать тенденцию к этому. Многие «тёмные теории» на волне популярности до сих пор, хотя пик, конечно, был в середине прошлого десятилетия. В позапрошлом году, например, выходил номер «Логоса», который был посвящен темной антропологии. Когда мы говорим про «темную» землю, мы во многом продолжаем тот разговор, который начался в новом материализме. С «темнотой» тут более-менее все понятно — это Бен Вудард, Джейн Беннет, Мэтт Розен, Юджин Такер и многие другие авторы.

Но есть ещё и так называемый «светлый материализм». Это достаточно маргинальная история. Потому что, например, к светлому материализму можно отнести курс лекций Владимира Бибихина «Лес». Там много говорится о материи. Однако это материя, которая нас не пугает. Она поддается редукции, когда мы можем ее немного одомашнить. Мы также можем описывать ее привычными понятиями из истории философии, в том числе, из христианского лексикона или Аристотеля.

Бибихин читал «Лес» в 90-е годы. Тогда же происходил новоматериалистический поворот, из которого потом появится и темный материализм. Здесь есть интересная оппозиция: сейчас можно сказать, что до этого в геофилософии шёл разговор о «светлой» земле. Это была земля, которая понятна, которую мы можем описывать в терминах ландшафта, телесности, объекта или объективности. Это было что-то вроде «лица» земли — Гайя, о которой писали Джеймс Лавлок и Бруно Латур. Это земля, с которой мы можем работать как с концептом. Эта земля, которая во многом наследует делезеанской линии, говорящей нам о витальности и жизни, о разных формах жизни на земле. Но, как учила нас Донна Харауэй, важно говорить не только о способах жизни, но и способах умирания. Не только о витализме, но и о смерти, которая происходит на земле. Или даже о смерти самой земли, которая так часто показывается в кино.

Итак, статья Агамбена «Гайя и Хтония» небольшая по размеру, но плотная по содержанию. Она переведена на русский и ее легко можно найти в сети. И первый вопрос тут: собственно, что такое Хтония? Если говорить очень коротко, это обратная сторона Земли — то, что находится за пределами видимого человеческого слоя планеты. Это не только какая-то реальная, но невидимая нам обычно часть Земли, типа магмы, но и метафизическая концепция: то, что находится по ту сторону жизни планеты.

Чтобы рассказать о Хтонии, Агамбен обращается к греческой мифологии. В самом начале он пишет, что Гайя — это второе имя Хтонии. Зевс дарит Хтонии Землю. После этого она получает имя Гайи. В начале статьи Агамбен говорит, что сейчас популярна теория Гайи. Однако вопреки этой теории мы должны помнить, что есть не только Гайя, но и Хтония, и она даже главнее Гайи, которую так подробно описывал Джеймс Лавлок.

В этом и первый тезис Агамбена: на мифологическом уровне, если мы обратимся к истории восприятия земли, станет ясно, что понимание планеты, в первую очередь, шло от Хтонии, а Гайя была уже чем-то второстепенным — как бы вторым именем. Это одна из версий, за которую ухватывается Агамбен.

Затем он обращается к другому источнику, где есть история, как Зевс женится на Хтонии. По традиции, невеста должна была предстать обнаженной перед своим мужем. Хтония предстает обнаженной перед Зевсом, и он покрывает ее мантией. Мы можем это легко визуализировать и представить: Земля, на которой мы живем, покрыта оболочкой, и наше пространство жизни — всего лишь покров Хтонии. Зевс покрывает Хтонию мантией, имя которой — Гайя.

Тут получается, что, с одной стороны, Гайя — это что-то вторичное по отношению к Хтонии (сначала была Хтония, а лишь потом она). Но с другой стороны — это не оппозиция, а продолжение одной идеи, продолжение подземной жизни, которая в этом случае продолжается в виде метафорической одежды.

Агамбен пишет, обращаясь к этим мифам, что земля — это двойная реальность Хтони. Это бесформенное и скрытое дно, которое Гайя покрывает пестрой вышивкой холмов, цветущих долин, деревень и лесов. Здесь рисуется немного пасторальная картинка, потому что Гайя, по Агамбену, это что-то действительно светлое. Земля как ландшафт. Земля, где происходят экологические столкновения. Земля как место обитания, место жизни.

Агамбен обращается к Гомеру и говорит, что люди у него чаще всего описываются через эпитет «хтонические». Агамбен делает разбор, говоря, что, когда мы стали определять людей как «сделанных из гумуса», это тоже оказалось пересечением с Хтонией. То есть человек — это всегда хтоническое существо, но никак не земное или существо, которое связано с Гайей. Хтоническая природа людей очень интересует Агамбена, и для этого он цитирует несколько строк из Гомера — гимны, где Хтония показана как некий путь от низа к верху. Вот какую цитату приводит Агамбен: «Ирисы, розы срывая, фиалки, шафран, гиацинты, также нарциссы, — цветок, из себя порожденный Землею».

Он приводит эти строки для того, чтобы показать путь, который мы можем пройти, если обратимся к концепции Хтонии. Потому что Хтония — это то, что порождает, то, что всегда связано с низом, а также с положением между низом и верхом. Потом у Агамбена идёт такая цитата: «Сотня цветочных головок от корня его поднималась, благоуханью его и вверху все широкое небо, вся и земля улыбалась». И затем: «Раскололась широко почва (chton) Нисийской равнины, и прянул на конях бессмертных гостеприимец-владыка, сын Кроноса многоимённый». Chton здесь переводится как почва и ассоциируется с тем, что потом превратится в человека, который «из почвы» — из гумуса. Для Агамбена важна эта связь.

Кстати, слово хтонь нам в целом хорошо знакомо. Мы говорим: вот столкнулись с настоящей хтонью! Когда я искал картинки для лекции, гуглил это слово, мне поисковик выдавал разных кикимор, картинки с бабой-ягой и лешими. Это что-то фольклорное — такая геомифологическая архаика. Но Агамбен-то говорит, что, в первую очередь, не монстры являются хтонью, а сам человек — существо хтоническое. Это интересно в контексте геофилософии, потому что долго человек описывался через принадлежность к земле, к поверхности, а Агамбен переворачивает этот взгляд, говоря о том, что на самом деле причастность человека — это причастность к подземелью.

Да, Хтония часто выступала проводником между земным и подземным царством. В связи с этим мы можем назвать Хтонией переход, саму границу, которая описывается либо как граница между жизнью и смертью, либо как граница между землей и подземельем. Когда я читал отрывки, которые приводит Агамбен, мне вспомнилось одно стихотворение неподцензурной лениградской поэтессы Елены Шварц, которое посвящено Земле…

Тут я хочу сделать небольшое отсуплене. Просто вообще это отдельная тема — присутствие земли в поэзии. У меня есть хороший друг и коллега, который занимается исследованиями литературы барокко. Мы с ним обсуждали как раз общий контекст философии земли и поэзии. Он мне рассказывал об образе музы в поэзии Андрея Белого. Если я сейчас не ошибаюсь, у Андрея Белого муза — это гном. Из чего следует, что поэзия — это то, что добывается в шахте, как руда. Этот образ можно встретить не только у Андрея Белого. Когда мы переворачиваем какие-то классические литературные представления, например, что муза — это что-то возвышенное, что дарит нам вдохновение, которое приходит сверху, это вполне похоже на жест Агамбена. Можно было бы прочитать отдельную лекцию про образы земли в литературе. Но последнее, что еще скажу здесь: есть такой современный узбекский писатель, которого мы тоже очень много обсуждали и даже ридинги по нему делали — Шамшад Абдуллаев. Для него земля является целым отдельным концептом, целым миром, который во многом определяет его поэтику. Для Абдуллаева очень важна географическая сущность литературы, её встроенность в некоторую местность. Если посмотреть названия его разных книг и поэтических подборок, то там слово «местность», «место» или «предместье» будут очень часто встречаться. Это тоже в копилку темы «земля в литературе».

Но вернёмся к тексту Елены Шварц. Он очень удачно встраивается к идее Агамбена и к его разговору про Хтонию, про темное и подземное. Поэтому давайте прочитаем это стихотворение полностью, оно небольшое. Шварц пишет:

Земля, земля, ты ешь людей,

Рождая им взамен

Кастальский ключ, гвоздики луч,

И камень, и сирень.

Земля, ты чавкаешь во тьме

Коснеешь и растешь,

И тихо вертишь на уме,

Что всех переживешь.

Ну что же — радуйся! Пои

Всех черным молоком.

Ты разлилась в моей крови,

Скрипишь под языком.

О, древняя змея! Траву

Ты кормишь, куст в цвету,

А тем, кто ходит по тебе,

Втираешь тлен в пяту.

Шварц тоже была связана с античным контекстом. Поэтому здесь отчётливо слышится перекличка между почвой у Гомера, между Хтонией и землей, которая ест людей. Шварц пишет про землю: «…и тихо вертишь на уме, что всех переживешь». Это «всех переживешь» мне очень напоминает одну книгу, которая называется «Земля после нас. Что смогут рассказать о нас камни?». Её написал Ян Заласевич. Это эссэистические заметки о геологии и о том, что будет с Землей, когда на ней не останется людей. В этой книге используется понятие deeptime — глубинное время Земли, которое мы можем определить как раз через то, что «Земля всех переживет».

Несмотря на то, что мы говорим о «темном», немного о смерти, вот это «переживание всех», очень длительная жизнь планеты, показывает нам, что в темности Земли, в этом хтоническом скрывается очень существенный, очень интенсивный витализм. Это витализм медленный, незаметный, но при этом показывающий, какие формы жизни в целом могут существовать.

Есть ещё одна строчка, которая мне нравится: «А тем, кто ходит по тебе, втираешь тлен в пяту». Речь идёт о хождении по земле. Тут вспоминается Валерий Подорога с его попытками описать философию через практики ходьбы, через телесное развертывание ландшафта. Это хождение не как пассивный геологический опыт, а как-то, что нас заставляет, встраивает в участие с землей. Тлен и втирание есть некоторое соприкосновение с геологическими и историческими слоями, которыми кишит Хтония.

В общем, стихотворение Шварц отлично подходит для дополнительной художественной иллюстрации Хтонии. Земля, которая всех переживет. Земля, которая чавкает во тьме, которая действительно всех ест, поглощает. Это правда достаточно политический, очень воинственный образ, который показывает, что автономность Земли как глобального актора достижима посредством инструментов самой Земли, которая в своем длительном deep-витализме может всё пережить и остаться собой. Любые изменения в контексте геологического времени окажутся не такими существенными. К этому Агамбен замечает, что мы живём на Земле и нам кажется, что разные экологические и природные кризисы — это кризисы поверхности планеты. Однако они тоже связаны с Хтонией.

Помимо подробного описания Хтони, Агамбен пишет про два свойства Земли — про chton и ge, которая потом станет Гайей уже в привычном виде. «Сhton — это изнанка подземного мира, земля от поверхности вглубь. Сhton нельзя возделывать или питать, он ускользает из оппозиции города/страны и не является добром, которым можно обладать». Так Агамбен характеризует первое свойство. Обратим внимание на несколько ключевых моментов. Например, на то, что chton нельзя возделывать или питать. Если об этом говорить в проблематике антропоцена, то антропоцен как раз является геологической эпохой, когда влияние человека на землю стало очень значительным, то есть возделывание оказалось суперинтенсивным. Поэтому chton — это некоторая оппозиция антропоцену, потому chton нельзя возделывать или питать.

Политические интерпретации в случае chton уходят на второй план, потому что chton — это, скорее, предполитическая сущность, которая избегает оппозиций город-страна или земля-территория. В общем, избегает разных концептуальный парочек, которые вводили Делез и Гваттари или Карл Шмидт с его сухопутным и морским пространством. Сhton это все убирает, производит снятие. Агамбен неожиданно оказался тем автором, кто обратился к земле именно таким образом, описав хтоническое вместо чего-то человеческого и надземного.

Ну и второе свойство — собственное, ge — что это такое? Скажем кратко: это земля от поверхности вверх. Поверхность в этом случае служит границей, где мы можем пойти либо вглубь от поверхности, либо от поверхности вверх. Агамбен говорит, что это лицо, которым земля поворачивается к небу. Тоже достаточно понятный образ, где мы видим эту землю, эту Гайю, которая обращена вверх. Гайя, как настойчиво напоминает гомеровский гимн, «питает все, что хтона выше». То есть является виталистической системой земли, которую описывал Джеймс Лавлок.

Важно держать в голове, помнить, что эта статья написана в критику Лавлока, потому что Агамбен по-разному называет его теорию. Например, «модная нынче теория», как мы уже говорили. Агамбен пишет, что «да, Гайя питает все, что хтона выше», потому что виталистические системы Земли — это разные организмы, разные формы жизни. Но сама Гайя, которая питает жизнь, вторична по отношению к Хтонии. Она идет за ней, а Хтония ее определяет. Это другие координаты. В игру вступает новый участник, который, может быть, даже более интересен, интенсивен, чем-то, к чему мы привыкли. То есть Гайя — что-то близкое, понятное, сама земя, трава у дома, как говорится. Однако появляется подземелье, то, что ускользает из прежних теоретических и метафорических конструкций.

Нужно идти дальше. Вот еще одна цитата Агамбена про chton, про связь человека и земли. Агамбен пишет:

Латинское слово, соответствующее chthon — это не tellus, обозначающее горизонтальную поверхность, а humus, подразумевающее направление вниз (ср. humare, похоронить), и примечательно, что из него было взято имя человека (hominem appellari quiasit humonatus). Так что человек, homo, то есть земной, в классическом мире подразумевает не связь с Гайей, с поверхностью земли, смотрящей в небо, а прежде всего интимную связь с глубиной хтонической сферы. <…> Человек, в буквальном смысле слова, это существо из глубины.

Из хтона было взято имя человека, как замечает Агамбен. Так что человек homo, то есть земной, в классическом смысле подразумевает не связь с Гайей, с поверхностью земли, смотрящей в небо, а, прежде всего, интимную связь с глубиной хтонической сферы. Человек, в буквальном смысле слова, это существо из глубины.

Такой человек из глубины, конечно же, очень волнует Агамбена. Почему? Потому что мы всегда рассматриваем человека, субъекта как существо надземное, возвышенное. Хотя в самой этимологии слова скрыта хтоническая или гумусическая сущность его происхождения.

Хтония не утрачивает своего влияния. Из определения человека как хтонического существа и самих оснований Земли как подземной сущности вытекает критика теории Гайи Джеймса Лавлока со стороны Агамбена. Он говорит, что, в первую очередь, проблема с теорией Гайи состоит в том, что она очень четко определяет границы Земли. То, что у Земли есть поверхность, у Земли есть ее пределы, а за ними ничего нет и, соответственно, мы не должны с этим никак работать. Весь геологический витализм, сама эта теория Гайи заканчивается с границами планеты. Агамбену это, конечно, не близко, потому что вся его статья, все его исследование посвящено тому, что находится за пределами видимости. Его увлекает то, что скрыто.

Помимо этого, Агамбен замечает: теория Гайи не учитывает, что экологические кризисы связаны с использованием подземных ресурсов и одновременно с забвением Хтонии. Главный подземный ресурс — это нефть. К слову, есть такая книга — «Атлас нефти». Её авторы вводят термин «петрамодерн». Это, по сути, наша современность, которая основывается на тотальном использовании нефти. Агамбен тоже высказывает интуицию о том, что сами экологические кризисы связаны не только с поверхностью планеты, но и с тем, что находится, повторим, за ее пределами. Петрамодерн — вот как можно назвать время Хтонии.

Для Агамбена важно, чтобы мы не забывали Хтонию. В этом слышится отчасти хайдеггеровский стиль, скажем так, дискурс забвения, забвения подлинного. Но к этому можно прислушаться — без знакомства с этой статьей мы бы вряд ли узнали о Хтонии. Я, например, знал, что существует такое слово, знал про этимологию, связанную с гумусом, но никогда не соотносил саму Гайю, землю и Хтонию как оппозицию надземного и подземного, которую разделяет поверхность. В этом смысле Хтония действительно забыта, о ней никто не писал кроме Агамбена, никто ее не осмыслял. И это даже несмотря на то, что есть теория, которая выступает в оппозиции к теории Гайи — теория Медеи. В ней говорится, что Землю определяет не то, что производит на ней жизнь, а то, что производит на ней смерть.

Однако Хтония не фигурирует в теории Медеи. Поэтому жест Агамбена, безусловно, очень оригинален в контексте геофилософии. Тут мы можем вновь вернуться к причине, почему мы говорим про темную Землю и что в ней вообще такого темного? Агамбен пишет:

…определение границ биосферы поверхностью земли и атмосферой более не актуально: биосфера не может существовать без обмена и «интерфейса» с хтонической танатосферой. Гайя и Хтония, живое и мертвое должны мыслиться вместе.

Здесь появляется Танатос. Агамбен пишет о невозможности существования без обращения к хтонической танатосфере. «Гайя и Хтония, живое и мертвое должны мыслиться вместе». Это завершающий вывод его статьи, к которому он долго вёл. Он, например, пишет про этрусков и говорит о том, что большую роль для них играли места смерти. Такие точки, которые были входом в царство мертвых. То есть были тем, что позволяет соприкоснуться с Хтонией. Для Агамбена это особая связь между Гайей и Хтонией, между землей и подземным, между живым и мертвым, — все должно мыслиться вместе.

Это ещё одна проблема — проблема интерфейса, то есть связь «лица земли» и хтонической танатосферы. Эта проблема связана с разговором о технической, искусственной земле и кибернетикой. Например, гонконгский философ Юк Хуэй (тоже немного внезапно) в своей книге «Рекурсивность и кон­тин­гентность» цитирует Лавлока и говорит, что Земля, благодаря современным технологиям, увидела своё лицо и увидела себя. Земля получила эту рекурсивность, отражение, бесконечное техническое наложение, которое позволило по-новому изобразить и визуализировать Гайю. Но, по Агамбену, интерфейс, который так подробно описывают Лавлок и Хуэй, невозможен без хтонической танатосферы, невозможен без Хтонии.

Итак, здесь можно оглянуться на всё то, что было сказано. Попробуем сделать краткое содержание статьи Агамбена, чтобы увидеть путь его размышлений. Он начинает с утверждения, что Хтония — это нечто, что предшествует Земле, предшествует Гайе, это ее первое имя. Это тело, которое потом накрывается мантией. Несколько ходов, несколько визуализаций, образов, метафор и Агамбен переходит к попытке их объединения, попытке сказать, что живое и мертвое должны мыслиться вместе. Он пишет в заключительной части статьи:

…чтобы спасти свою жизнь от предполагаемой неясной угрозы, люди отказываются от всего, что делает ее достойной прожить. И, в конце концов, Гайя, земля без глубины, потерявшая всякую память о подземном мире мертвых, теперь полностью находится во власти страха и смерти. От этого страха могут исцелиться только те, кто восстановит память о своей двойственной обители, кто вспомнит, что человеческой может считаться только та жизнь, в которой Гайя и Хтония остаются неразлучно вместе.

Отдельный вопрос: откуда появляется этот страх, что жизнь на земле закончится, что мы все умрем или нас что-то погубит? Ответ Агамбена состоит в том, что этот страх появляется, потому что мы забыли, что сама Гайя, сама Земля — это то, что держится на царстве темного, на царстве ужаса, на хтоническом и подземном. «От этого страха могут исцелиться только те, кто восстановит память о своей двойственной обители, кто вспомнит, что человеческой может считаться не только та жизнь, в которой Гайя и Хтония остаются неразлучно вместе». Собственно, это достойная жизнь, это жизнь, которая учитывает опыт умирания, опыт надземной жизни и некоторых подземных историй (геоисторий, как сказал бы Латур), которые могут быть обозначены в качестве танатосферы, смерти или чего-то жуткого.

Это заключительный концептуальный жест Агамбена, который говорит, что важно учитывать не только практики жизни, но и практики умирания. Как сказала бы Донна Харауэй: не только жить вместе, но и умирать вместе. То есть умирать в соотношении с Хтонией. Это то, с чего мы начали.

Ещё интересно, что Агамбен описывает Гайю как землю без глубины, как землю, которая потеряла эту глубину. Я недавно перечитывал статью Иэна Гранта, которая называется «Химия тьмы». Грант говорит про потерю оснований, про землю как безосновное. Грант описывает проблему глубины и то, как мы можем понять безосновное в качестве глубины, как мы можем выйти из проблемы, что глубина является чем-то неразличимым. То есть он буквально пишет, что глубина — это некоторое безразличие. Только потом появляется какая-то дифференциация. Вот то слово, которое нам нужно. Как мы можем  провести дифференциацию? Как из глубины рождается что-то другое? И, мне кажется, если бы Грант прочитал эту статью Агамбена, он бы получил ответы на свои вопросы.

Конечно, там дело не только в глубине и безосновности, не этому посвящена статья, но вокруг этого бродит Грант. Главный вопрос статьи в том, каким идеалистом был Жить Делез, но это уже далеко от нашей темы. В общем, статья Агамбена могла бы статьи занятным дополнением к концепции безосновного и концепции глубины — как некоторое темное начало, которое в моменте накрывания, в моменте создания чего-то второго, второго имени, второй поверхности, оно рождает то, что уже этой глубиной не является. Она рождает землю или Гайю.

Последний завещающий момент, который уже мелькал на протяжении всего разговора про Агамбена, это важность подземных ресурсов. Главный подземный ресурс — это нефть, и Агамбен создаёт в своей статье что-то вроде наброска будущего философского осмысления нефти. Об этом как раз и поговорим в следующий раз.