Елизавета Чадова перевела статью Марка Фишера «Exiting the Vampire Castle», в которой он критикует левых, придумывает новые готические метафоры, предлагает использовать силу медиа и не забывает о солидарности.

Вместо предисловия

Ориентируясь на локальный контекст британских активистов, Марк Фишер пишет о более глобальных проблемах, связанных с левым дискурсом — он критикует его постоянное морализаторство, создающее чувство вины, и предлагает вернуться к «политике как психоделическому демонтажу существующей реальности». Другая сторона критики Марка Фишера — убежденность многих в том, что левый — обязательно бедный, депрессивный и маргинальный. Чтобы развернуть эту критику, он обращается к метафоре Вампирского замка — особой дискурсивной конфигурации, у которой есть несколько законов действия. Например: заставь свои мысли и свои действия казаться крайне серьезными. Или: постоянно распространяй чувство вины и индивидуализируй. Обращаясь к образу левака, который никогда не шутит, осуждает своих коллег, боится сказать лишнего и при этом не участвует в реальном протесте, Марк Фишер предлагает альтернативу — уйти от фиксированных идентичностей и увидеть «любую артикуляцию как временную и пластичную». Часто жители Вампирского замка прячутся в университетах и академии — там, где их стремление к моральному превосходству может подкрепляться строгой теорией и исследованиями. Марк Фишер иронично замечает: «Этот алтарь нечистой совести, это пристанище благочестивых пожирателей вины, олицетворяет собой то, что предсказывал Ницше, когда говорил, что нас ожидает нечто похуже христианства. И вот оно перед нами…» Его цель в этой статье — показать, что выход за пределы Вампирского замка вполне возможен и нам следует попробовать организацию «товарищеских отношений солидарности вместо взаимного осуждения и использования».

— Макс Неаполитанский

Этим летом я всерьез задумался о том, чтобы полностью отказаться от участия в политической жизни. Переработки лишили меня всякой продуктивности, и вскоре я обнаружил, что все время зависаю в соцсетях, что еще больше загоняло меня в депрессию и отнимало силы.

«Левацкий» твиттер часто может создавать образ крайне удручающего пространства. Чуть раньше в этом году там прогремело несколько активно обсуждаемых споров, в результате которых некоторые личности, заявляющие о себе как о «левых», были «разоблачены» и прилюдно осуждены. Слова этих личностей порой вызывали возражения; но, тем не менее их травля и очернение оставили ужасный осадок: смесь зловония от нечистой совести и морализаторской охоты на ведьм. Причиной, по которой я не высказался ни об одном из этих инцидентов, к моему стыду, стал страх. Обидчики находились по другую сторону баррикад. Я не хотела привлекать к себе внимание.

Неприкрытая жестокость подобного обмена мнениями сопровождалась чем-то более глубоким, и по этой причине более истощающим: атмосферой язвительного ресентимента. Наиболее часто встречается имя Оуэна Джонса, и именно нападки на этого человека, внесшего больший вклад в привлечение внимания к проблемам классового сознания в Великобритании в последние два года, расстроили меня сильнее всего. Если подобное происходит с леваком, который сумел сделать насущную проблему класса центром британской жизни, как потом кто-то будет прислушиваться к его словам? Неужели единственный способ избежать этого потока оскорблений в ленте — остаться в позиции беспомощной маргинальности?

Посещение народного собрания в Ипсвиче, неподалеку от моего дома, помогло выйти из этого депрессивного оцепенения. Народное собрание было встречено обычными насмешками и колкостями. Нам сказали, что это был бесполезный трюк, с помощью которого левые СМИ, в том числе Джонс, восхваляли себя, в очередной раз становясь примером иерархичной культуры знаменитостей. Но случившееся на собрании в Ипсвиче отличалось от этой карикатуры. Первая половина вечера, кульминацией которой стала зажигательная речь Оуэна Джонса, прошла под эгидой левых топ-спикеров. Но вторая часть вечера отошла к активистам-рабочим со всего Саффолка, которые общались, оказывали друг другу поддержку и обменивались своим опытом и стратегиями. Народное собрание, будучи противоположностью очередного примера иерархического лефтизма, стало примером того, как вертикаль может сочетаться с горизонталью: власть медиа и харизма смогли привлечь людей, которые ранее не участвовали в политических собраниях; они смогли пообщаться и выработать стратегии вместе с опытными активистами. Атмосфера была антирасистской и антисексистской, но, что более важно, освежающе свободной от парализующего чувства вины и подозрительности, которое повисло над левым твиттером, подобно едкому удушливому туману.

Потом выступал Рассел Брэнд. Я давно восхищаюсь Брэндом — одним из видных комиков на современной сцене, которые вышли из рабочего класса. За последние несколько лет телевизионные комедийные шоу медленно, но верно становились все более буржуазными, и немалую роль в этом сыграл нелепый элитарный простофиля Майкл Макинтайр, а еще — унылая кучка выпускников-авантюристов, заполонивших сцену.

За день до того, вирусное интервью Брэнда с Джереми Праксманом показывали на канале Newsnight, я посмотрел стендап Брэнда «Комплекс Мессии» в Ипсвиче. Он был крайне проиммигрантским, прокоммунистским и антигомофобным, открыто говорящим о себе в духе идей рабочего класса, а еще квирным, в том смысле, в каком раньше была популярная культура (то есть ничего общего с кислыми минами, которые навязывают нам морализирующие постструктуралистские «левые»). Малкольм Икс, Че, политика как психоделический демонтаж существующей реальности: вот в чем заключалась идея классного, сексуального, пролетарского коммунизма, а не коммунизма в духе морализаторства, грозящего нам пальцем.

На следующий вечер стало ясно, что появление Брэнда создало некоторый раскол. Для некоторых их нас пытливое разоблачение Джереми Праксамна Брэндом было чрезвычайно трогательным, почти что чудесным; я и припомнить не мог, когда в последний раз кто-то из рабочего класса мог в пух и прах раскритиковать классовое «превосходство», используя свой интеллект и здравый смысл. И это не были ругательства в адрес Билла Гранди в стиле Джонни Роттена: это не был акт антагонизма, который скорее подтверждал стереотип, нежели бросал ему вызов. Брэнд перехитрил Праксмана — и юмор стал тем, что помогло ему отличиться от большинства унылых леваков. Брэнд помогает людям относиться к себе позитивно; в то время как морализирующие левые только и могут что заставлять людей чувствовать себя ужасно; левые не успокоятся, пока головы их оппонентов не склонятся под гнетом чувства вины и отвращения перед собой.

Левые морализаторы быстро убедились: все дело было не в том, что Брэнд удивительным образом нарушил условия традиционных вежливых медиа «дебатов», и не в его заявлении о том, что революция уже на пороге. (Это последнее утверждение могли услышать только мелкобуржуазные «левые» с нарциссическими замашкми, заткнувшими себе уши ватой, ведь Брэнд сказал, что он хочет возглавить Революцию — на что они отреагировали со свойственным им негодованием и обидой: «Мне не нужен выскочка-знаменитость в качестве лидера».) Для морализаторов все дело было в личном поведении Брэнда — в особенности, его сексизм. В лихорадочной атмосфере маккартизма, нагнетаемой левыми морализаторами, любые высказывания, которые могут трактоваться как сексистские, означают, что Брэнд и есть сексист, а значит — женоненавистник. Вот так просто, без обсуждений, он получает свой приговор.

Действительно, Брэнд, как и все мы, должен отвечать за свое поведение и выбирать слова. Но подобное обсуждение должно проходить в дружественной атмосфере, с чувством солидарности, и, как мне кажется, сперва лично — даже несмотря на все добродушие и скромность, проявленные Мехди Хасан в беседе с Брэндом об обвинениях в сексизме, которых совершенно не было у его судей. «Я не считаю себя сексистом, но я помню свою бабушку, самого чудесного человека в моей жизни, и она была расисткой. Не думаю, что она догадывалась об этом. Быть может, я нахожусь в состоянии некоего культурного похмелья, но мне очень импонируют словечки из среды рабочих, типа “дорогая’’ и “ласточка моя”, так что если женщина видит во мне сексиста, ей виднее, я же буду стараться это менять».

Выступление Брэнда не было заявкой на лидерство; в нем говорило вдохновение, призыв к борьбе. И я, к примеру, вдохновился. В ситуации, в которой я бы промолчал несколько месяцев назад, оставив Брэнда на растерзание элитарным левым морализаторам, устраивающим свой самосуд и подрывающим репутацию (апеллируя к «доказательствам», которые, к слову, всегда берутся из правой прессы), но на этот раз я подготовился к встрече с ними. Ответ Брэнду вскоре стал таким же значимым событием, как и перепалка с Праксманом. Говоря словами Лоры Олдфилд Форд, это была минута прояснения. И я прояснил для себя, каким образом множество самопровозглашенных «левых» замалчивали классовые проблемы в последние годы.

Классовое сознание хрупко и мимолетно. Мелкая буржуазия, которая доминирует в пространстве академии и культуры, обладает самыми разными отговорками и принимает все предосторожности, так что не удается даже поднять эту тему, а если она и всплывает, они заставляют нас думать, что говорить о ней — ужасная дерзость, нарушение всяких приличий. Я уже долгое время принимаю участие в левых антикапиталистических мероприятиях, но я редко публично говорил о классовых проблемах, и меня редко просили говорить об этом.

Однако стоило только теме классовости вновь появиться в контексте обсуждений, стало невозможно не замечать этих проблем, особенно в истории с Брэндом. Брэнда за секунду осудили и поставили его личность под сомнение как минимум трое «левых», которые при этом были выпускниками частной школы. Другие заявляли, что Брэнда нельзя называть выходцем из рабочего класса, ведь он миллионер. Меня тревожит то, как много «левых» в тот момент будто бы полностью согласились с подменой смыслов, которая прозвучала в вопросе Праксмана: «Что же наделяет слова этого представителя рабочего класса авторитетом?». Тревожит и даже огорчает еще и убеждение в том, что люди из рабочего класса должны прожить всю жизнь в бедности, безвестности и не иметь никаких рычагов власти, чтобы не терять своей «аутентичности».

Кто-то в фейсбуке переслал мне пост о Брэнде. Я лично не знаком с его автором и не хотел бы разглашать его имени. Важно то, что этот пост стал симптомом снобистских настроений «свысока», которые очевидно не зазорно демонстрировать, даже причисляя себя к рядам левых. Тон в посте был ужасно высокомерным, будто это писал школьный учитель, оценивающий успеваемость своего ученика, или психиатр, составляющий анамнез пациента. Брэнд, судя по всему, был «явно крайне нестабилен и от наркозависимости или чего похуже его отделяет один неудачный роман или карьерный провал». Хотя автор заявляет, что ему «правда очень нравится Брэнд», в его голову, должно быть, никогда не приходила мысль о том, что причина «нестабильности» Брэнда кроется в подобной покровительственной «оценке» со стороны псевдо-превосходства «левой» буржуазии. Вспоминается шокирующий, но показательный эпизод, когда кто-то случайно коснулся темы его «поверхностного образования и часто вопиющих оговорок, которые свойственны самоучке» — что, тем не менее, как говорит автор высказывания, «его не смущают». Как великодушно с его стороны! И это не какой-нибудь колониальный бюрократ из XIX века, пишущий о своих попытках обучить «местных» английскому языку, или учитель из викторианской эпохи, преподающий в каком-нибудь частном заведении и описывающий своего ученика-выходца из небогатой семьи, старательно пытающегося забыться в учебе. Это «левый» автор, написавший пост несколько недель назад.

Куда двигаться дальше? Первым делом необходимо определить черты тех дискурсов и желаний, которые привели нас к столь мрачном и деморализующему положению, в котором исчезает классовость, но на смену приходит вездесущий морализм, а солидарность становится невозможной. Повсюду только страх и вина, и не потому, что нас терроризируют правые, но потому, что мы позволили буржуазным формам субъективности заразить наше движение. По-моему мнению существуют две либидинально-дискурсивные конфигурации, которые привели нас к такому положению. Ситуация с Брэндом показала, что те, кто называет себя левыми, но на самом деле далеки от этого статуса — и это вопиющий признак того, что настоящие левые, участники классовой борьбы, практически исчезли.

Внутри Вампирского замка

Первая конфигурация — то, что я, собственно, и называю «Вампирским замком». Вампирский замок специализируется на распространении чувства вины. Подобное желание вызывается святым намерением отлучить от церкви и осудить неугодных, а также намерением академика-педанта первым заметить ошибку, и желанием хипстера быть в рядах большинства. Опасность штурма Вампирского замка состоит в том, что может казаться (и жители Замка сделают все, чтоб убедить нас в этом), будто бы атакующий идет против всеобщей борьбы с расизмом, сексизмом и гетеронормативностью. Но Вампирский замок, далеко не являясь единственным законным выражением подобной борьбы, лучше всего понимается в качестве буржуазно-либеральной перверсии и присвоении себе энергии этих движений. Вампирский замок родился на свет в тот момент, когда борьба за то, чтобы не определяться через категории идентичностей, превратилась в стремление к тому, чтоб «идентичности» признавались буржуазным большим Другим.

Моя привилегия белого мужчины отчасти заключается в том, что я не осознаю своей этнической принадлежности и гендера, и я радуюсь и отрезвляюсь, когда мне время от времени напоминают про эти слепые зоны. Но вместо того, чтобы стремиться к миру, в котором каждый достигает свободы через классификацию идентичности, Вампирский замок стремится к тому, чтоб загнать людей обратно в идентификационные лагеря, где за ними навсегда закрепят те этикетки, которые видит в них доминирующая власть, искалеченная собственным самосознанием и отделенная логикой солипсизма, которая настаивает, что нам не понять друг друга, если мы не принадлежим к одной и той же идентичности.

Я обнаружил завораживающий волшебный механизм инверсионной проекции-отрицания, в котором само упоминание класса автоматически воспринимается так, будто этим высказывающийся стремится принизить важность расы и гендера. На самом деле, всё обстоит с точностью до наоборот. Вампирский замок проповедует исключительно либеральное понимание расы и гендера для того, чтоб запутать представителей класса. В ходе абсурдных и травматичных скандалов на тему привилегий в твиттере чуть ранее в этом году, было очевидно, что обсуждение классовых привилегий вообще не бралось в поле зрения. Задачей, как прежде, остается артикуляция проблем класса, гендера и расы, но основополагающим в Вампирском замке является дез-артикуляция, отделение класса от других категорий.

Проблема, для решения которой был возведен Вампирский замок, состоит в следующем: как вы смеете обладать огромным богатством и властью, в то же время выступая в роли жертвы, маргинальной группы, оппозиции? Решение ждало рядом — христианская церковь. Замок, таким образом, прибегает к любым инфернальным стратегиям, темным патологиям и инструментам психологических пыток, которые были изобретены христианством, и которые Ницше описал в своей «Генеалогии морали». Этот алтарь нечистой совести, это пристанище благочестивых пожирателей вины, олицетворяет собой то, что предсказывал Ницше, когда говорил, что нас ожидает нечто похуже христианства. И вот оно перед нами…

Вампирский замок питается энергией, тревогами и уязвимостями молодых студентов, но больше всего ему помогает обращение страданий определенных групп (и чем более «маргинализированных», тем лучше) в академический капитал. Самыми значимыми жителями Замка становятся те, кто приметил новый рынок страданий — те, кто сумел найти еще более угнетенную и порабощенную группу, чем любая из ранее эксплуатируемых. Вот они и продвинутся при вампирском дворе быстрее всего.

Первый закон Вампирского замка гласит: индивидуализируй и приватизируй все

Хотя на словах Замок утверждает, что он борется за объективную критику, на деле он фокусируется только и только лишь на индивидуальном поведении. Некоторые из этих представителей рабочего класса не обладают должным воспитанием и порой могут быть очень грубым. Помните: осуждать отдельных личностей всегда намного важнее, чем обращает внимание на общие паттерны поведения. Фактический правящий класс пропагандирует идеологии индивидуализма, при этом стремясь быть вместе как класс. (Много из того, что мы называем «теориями заговоров», — всего лишь попытка правящего класса проявить свою классовую солидарность.) Жители Вампирского замка, выступая в роли одураченных слуг правящего класса, поступают ровно наоборот: на словах они говорят о «солидарности» и «коллективности», а на самом деле действуют по отдельности, как индивидуалистские категории, навязанные реальной властью. Поскольку жители Замка мелкобуржуазны до мозга костей, они чувствуют крайнюю степень честолюбия и соревнуются, но вместе с тем это подавляется пассивно-агрессивной манерой, столь типичной для представителей буржуазии. Но не солидарность удерживает их вместе. Их объединяет общий страх — страх, что их отменят следующими, их разоблачат, их осудят.

Второй закон Вампирского замка: заставь свои мысли и свои действия казаться крайне, крайне серьезными

Не должно быть ни малейшего чувства легкости, ни намека на юмор. Ведь юмор по сути своей несерьёзен, не так ли? Размышление — это тяжелый труд для людей с низким серьезным голосом и нахмуренными бровями. Вместо уверенности привнести свой скептицизм. Скажи так: не нужно спешить, необходимо более глубоко обдумать этот вопрос. И помни: твои убеждения лишь подавляют, а в конечном итоге могут довести до ГУЛАГА.

Третий закон Вампирского замка: постоянно распространяй чувство вины

Чем больше вины, тем лучше. Люди должны чувствовать себя плохо: это признак того, что они осознают серьезность происходящего. Нормально обладать привилегиями, если ты испытываешь чувство вины за них и заставляешь других членов класса, находящихся в подчиненном положении, тоже чувствовать свою вину. Ведь таким образом ты помогаешь бедным, правда?

Четвертый закон Вампирского замка: эссенциализируй

Конечно, членам Вампирского замка всегда приписываются изменчивость идентичности, множественность, плюральность, отчасти чтобы скрыть их собственное неумолимое богатство и привилегированность. Поскольку одним из активизирующих Вампирский замок желаний является святое намерение отлучить от церкви и изгнать неверных, необходимо четкое разделение между Добром и Злом, причем зло в этой ситуации эссеницализируетя. Обратите внимание на тактику. Некто, персона Х делает замечание или ведет себя определенным образом — эти замечания/поведение может быть истолковано как трансфобное/сексистское и тому подобное. Пока что все как надо. Но самое интересное — следующий ход. Персону Х начинают определять как трансфобную/сесистскую. Вся идентичность человека начинает определяться сквозь призму необдуманной фразы или действия. Стоит только Вампирскому замку объявить охоту на ведьм, жертва (часто выходец из рабочего класса, не обученный пассивно-агрессивному этикету буржуазии) скорее всего будет вынуждена потерять самообладание, таким образом еще больше закрепляя свое положение изгоя и жертвы, которую сожрут стаей.

Пятый закон Вампирского замка: думай как либерал (ведь ты и есть либерал)

Работа Вампирского замка по разжиганию взрывоопасных споров строится на постоянном постулирование вопиюще очевидного факта: капитал ведет себя как капитал (не очень приятно!), репрессивные государственные аппараты подавляют нас. Мы должны протестовать!

Неоанархия в Великобритании

Вторая либидинальная конфигурация — это неоанархизм. Под неоанархизмом я точно не имею в виду анархистов или синдикалистов, вовлеченных в реальное создание рабочих мест, как, к примеру, Федерация Солидарности. Скорее, я имею в виду тех, кто идентифицирует себя как анархистов, но чье участие в политике ограничивается рамками студенческих протестов и комментариями в твиттере. Как и обитатели Вампирского замка, неоанархисты обычно берутся из мелкобуржуазной среды, а может, даже и из более привилегированных классов.

Кроме того, они крайне юные: немного за двадцать, или, в крайнем случае, тридцать; неоанархистов определяет их узкий исторический горизонт. Неоанархистам известна только капиталистическая реальность. К моменту, когда к ним пришло политическое сознание, (надо сказать, многие из них пришли к нему поразительно недавно, учитывая с какой гордостью они порой демонстрируют свою самоуверенность), лейбористская партия превратилась в оплот блэризма, внедряя неолиберализм, приправленный капелькой справедливости. Но проблема неоанархизма состоит в том, что он лишь бездумно отражает исторический момент, не пытаясь найти какой-нибудь выход из него. Неоанархисты забывают, а может, им и вовсе неизвестно, какую роль лейбористская партия сыграла в национализации крупных отраслей промышленности, или о созданной ими Национальной службе здравоохранения. Неоанархисты утверждают, что «парламентская политика всегда была бесполезна», или что «лейбористская партия не сделала ничего существенного», при этом посещая акции протестов против Национальной службы здравоохранения или репостя жалобы на разрушение того, что осталось от государства всеобщего благосостояния. Здесь существует странная негласная закономерность: нормально протестовать против действий параламента, но при этом ненормально войти в парламент или же в СМИ, и пытаться инициировать перемены оттуда. Нужно презирать массовые СМИ, но в то же время тщательно следить за дебатами «Времени Вопросов» на BBC, и потом страдать в твиттере. Пуризм перетекает в фанатизм; лучше уж никоим образом не замараться в вопросах коррупции или мейнстрима, лучше бесцельно «протестовать», чем подвергнуться риску запачкать свои руки.

Поэтому неудивительно, что так много неоанархистов кажутся довольно депрессивными. Без сомнения, их депрессия усиливается тревожностью по поводу аспирантуры, ведь, точно также, как и Вампирский замок, неоанархизм находит себе приют в университетах, и обычно он исповедуется именно аспирантами, или теми, кто недавно закончил свое обучение.

Что нам делать?

Почему именно эти две конфигурации выходят на первый план? Первая причина состоит в том, что именно капитал позволил обеим процветать, ведь они служат его интересам. Капитал подчинил себе организованный рабочий класс, при этом уничтожая классовое сознание и жестоко подавляя профсоюзы, в то же время призывая «трудолюбивые семьи» отождествлять себя только лишь с их персональными интересами, вместо всеобщих интересов класса; но почему капиталу есть такое дело до «левых», которые подменяют классовую политику морализаторским индивидуализмом, и вместо какой-либо солидарности предлагающим страх и неуверенность?

Вторая причина, — то, что Джоди Дин называет коммуникативным капитализмом. Быть может, можно было бы игнорировать существование Вампирского замка и неоанархистов, если бы не капиталистическое киберпространство. Благочестивый морализм Вампирского замка частично стал характерной чертой «левых» и так длится уже много лет, но раньше, если кто-то не желал примыкать к этой церкви, то он вполне мог избежать всех этих проповедей. Социальные сети говорят нам, что все изменилось, и что защита от психопатологий этого дискурса исчезла.

Так что же мы можем сделать сейчас? Первым делом, крайне важно уйти от идентитаризма и признать, что идентичностей не существует. Есть только наши желания и интересы, которые мы отождествляем со своим Я. Отчасти важность проекта по изучению британской культурологии, столь ярко и проникновенно проиллюстрированная инсталляцией Джона Акомфры «Незаконченный разговор» (в настоящее время размещенной в галерее Тейт) и его фильмом «Проект Стюарта Холла», состояла в сопротивлении эссенциализму идентичностей. Вместо того, чтобы сковывать людей цепями уже существующих эквивалентностей, предлагалось взглянуть на любую артикуляцию как на временную и пластичную. Новые артикуляции можно создавать всегда, снова и снова. Никто из нас, по сути, не является кем-то. К сожалению, правые чаще и эффективнее прибегают к этому осознанию, нежели левые. Левые хорошо умеют внушать чувство вины и вести охоту на ведьм, но не знают, как обратить людей в свою веру. В конце концов, дело даже не в этом. Ведь основная цель состоит не в том, чтоб популяризировать левые идеи, или чтоб склонить к ним сердца людей, но в том, чтобы оставаться в положении элиты, своего классового превосходства, подкрепляемого моральным превосходством. «Как вы посмели говорить такие вещи, ведь именно мы говорим от лица страдающих!».

Но отказа от засилья идентичностей возможно достигнуть только лишь через полное переутверждение классовых проблем. Левый без своего класса, по сути, может быть лишь либеральной группой давления. Классовое сознание всегда двойственно: оно включает в себя всеобщее знание о том, каким образом класс формирует и переживет свой опыт, и в то же время знание о том, какую место мы занимаем в классовой структуре. Необходимо помнить, что целью нашей борьбы является не признание со стороны буржуазии и даже не уничтожение этой самой буржуазии. Именно классовая структура, — структура, которая наносит ущерб всем, даже тем, кто получает от нее материальную выгоду — вот что подлежит уничтожению. Интересы рабочего класса — это интересы каждого. Интересы буржуазии — это интересы капитала, которые на самом деле не представляют интересы никого из нас. Наша борьба должна быть направлена на построение нового, удивительного мира, а не на сохранение идентичностей, сформированных и искаженных капиталом.

Подобное кажется трудной, непосильной задачей, и так оно и есть. Но мы можем начать подготовку к ее исполнению уже сейчас. На самом деле, эта деятельность вышла бы за рамки простой подготовки — она помогла бы запустить столь необходимый цикл, самосбывающееся пророчество, в котором буржуазные формы субъективности разрушаются, и на смену им приходит новая универсальность. Нам необходимо переучиться, а быть может и заново научиться тому, как нам выстраивать товарищеские отношения солидарности вместо взаимного осуждения и использования, работая за капитал. Конечно, это не означает, что нужно всегда жить в согласии — напротив, мы должны создать такие условия, в которых несогласие может выражаться без страха стать изгоем.

Конечно, это не означает, что нужно всегда жить в согласии — напротив, мы должны создать такие условия, в которых несогласие может выражаться без страха быть исключенным и отлученным.

Нам необходимо с особым вниманием подходить к тому, как мы используем социальные медиа, всегда помня о том, что, несмотря на предлагаемую ими видимость эгалитаризма (за которой стоят либидинальные инженеры капитала), они являются вражеской территорией, на которой капитал воспроизводит сам себя. Но это не означает, что мы не можем захватить эту территорию и использовать ее в целях формирования классового сознания. Мы должны вырваться из замкнутого круга «дебатов», на которые нас постоянно обрекает и подстрекает коммуникативный капитализм. Мы должны помнить о том, что являемся частью классовой борьбы. Цель состоит не в том, чтобы просто «быть» активистом, но в том, чтобы помочь рабочему классу активизироваться и пересобрать себя. За пределами Вампирского замка все возможно.

Статья была опубликована в The North Star 22 ноября 2013 года.
Перевод Елизаветы Чадовой.