Какой момент сцены изображен на гравюре? Скорее всего — центральный, когда Николь, как сказано в переводе Любимова, уже валится от хохота. Жан-Мишель Моро выстраивает между господином Журденом и Николь своего рода диагональ. Журден сверху нависает над Николь, которая почти лежит на полу. При этом он едва не наступает на неё; их ноги пересечены. Но эта диагональ, формально изображая превосходство Журдена над служанкой, перевёрнута со смысловой точки зрения. Даже не сразу вспомнив текст и содержание сцены, мы чувствуем превосходство смеющейся Николь.

Изображение смеющегося, тем более хохочущего человека — опасное задание для любого художника: очень легко переборщить, пустив в ход слишком грубые, слишком прямолинейные, слишком очевидные приёмы. Моро, работавший в стиле рококо, использует ход, требующий большого искусства: смех Николь написан красками гневами на лице Журдена. Сама же Николь, скорее, улыбается, чем смеётся, и не будь на гравюре никого, кроме неё, мы, быть может, и не сразу разгадали её эмоцию.

В то же время нелепость Журдена, его стремление казаться не тем, кем он в действительности является, считываются не столько с его собственного наряда, сколько с наряда Николь. К примеру, съехавший набор чепчик Николь, вероятнее всего делает смешным «благородные» перья на шляпе Журдена. Она прижала кулак к боку — и мы обращаем внимание на сжатые в приступе ярости кулаки Журдена. Прижатая к полу (между прочим, грязному и ожидающему уборки — об этом она сама говорит Журдену, пеняя на обилие гостей в доме, топчущих чистые полы) голая рука Николь наклоном, освещённостью и объёмом явно отсылает к ногам Журдена. Её рука — словно его третья нога.

То, чего Мольер добивается языковыми средствами, гравёр достигает средствами композиционными. Мы видим двух представителей соседних сословий, буржуа и простолюдинки. В этом и состояла задача: показав их совершенно разными, подчеркнуть их социальную связь.

Даже бесчисленные складки на её простецком платье рифмуются со складками платья Журдена — это сделано ещё и для того, чтобы мы знали, что именно Журден и Николь главные персонажи сцены. Ведь стоящие на втором плане лакеи, сливаясь в одну фигуру, занимают, между тем, на гравюре весьма приличное место. Почему же при первом взгляде на гравюру, да и при втором, мы не обращаем на них почти никакого внимания? В том ли только дело, что они находятся вне сильной диагонали Журден-Николь?

Странность ещё и в том, что лакеи выглядят серьёзнее и благопристойнее и господина, и служанки. Они не выделяются на общем фоне, не отличны друг от друга лицами, держат в руках идентичные шляпы, одеты в одинаковые камзолы. В графическом отношении они составляют тёмное пятно — это явно сделано для того, чтобы выделить светлую фигуру Николь. Лакеи играют ту же роль, которую играет зеркало на заднем плане, предназначенное, помимо прочего, для того, чтобы выделить голову Журдена.

Неотличимость лакеев, у которых в пьесе нет собственных имён и реплик, подчеркивается двумя одинаковыми свечами справа и слева от зеркала. Вообще, Моро использует мелкие детали, кажется, вполне сознательно. Так, три ручки на комоде визуально подкрепляют диагональ Николь-Журден. Клетка же справа сверху не только уравновешивает композицию, но и создаёт дополнительный комический эффект. Изображая сцену с мужчиной и женщиной, художник должен был сразу, одним простым ходом, пресечь неизбежно возникающий вопрос о том, находятся ли они в любовной связи, и клетка, кажется, выполняет ещё и эту функцию.

У Мольера сцена содержит развязку: насмеявшись и узнав о скором приходе гостей, Николь серьёзнеет и встаёт на ноги: ей предстоит убрать эту комнату, то есть выполнить приказ господина Журдена. На гравюре Жана-Мишеля Моро-младшего этого нет. Но есть всё, чтобы это домыслить. До изображенного Моро момента времени Журден требовал прекратить смеяться («Tu ne t’arrêteras pas?»), а после — подготовить комнату к приходу гостей («… à préparer ma maison pour la compagnie qui doit venir tantôt»). Собственно, гравюра и описывает этот короткий промежуток между до и после. Рассмотрев все несуразности и детали, мы, наконец, видим непосредственно то, что, собственно, изображено: господина и служанку, которая в конце концов должна подчиниться.