1 апреля 2017 года впервые на академической сцене Театрального зала Московского Дома Музыки выступила группа «Вежливый отказ». И место это не случайно. «Вежливый отказ» много лет творит в контексте современной академической музыки. Хотя Роман Суслов в свойственной ему ироничной манере и вымолвил в начале концерта: «Полгода молчали и вышли на люди. Другого места не нашли, пришлось здесь».

«Вежливый отказ» давно уже не поет песни, а мыслит крупными формами, сочиняет композиции. И эти пьесы между собой спаяны общим смыслом и играются не просто каждая по отдельности, но в контексте общего целого. Это такие театральные спектакли, где весь театр растворен в музыке, в звуках и паузах. И театрально-музыкальная игра лишена избитых и клишированных смыслов именно благодаря своей чисто музыкальной звуковой природе. Лаконичные и емкие слова в композициях только подчеркивают абстрагированность и насыщенность музыкальных идей.

И еще следует отметить, что на концертах «Вежливый отказ» не столько исполняет музыку, а творит ее «здесь и сейчас». Хотя это очень просчитанная и подготовленная импровизация. Концертная ситуация здесь — как возгонка предельной сосредоточенной концентрации, где отточенная шлифовка — отрепетированность — приобретает качество живого и непосредственного акта творения. Музыка создается — живет и вовлекает в этот поток слушателя. И опосредованно наполняется «мясом» или доводится до ума, закрепляется и утверждается в моментах драйва и сыгранности всех участников группы.

Итак, попробую подробно описать увиденное и услышанное.

В первом отделении была представлена программа «Военные куплеты», и наряду с новыми композициями в программу органично влились несколько песен из последнего альбома группы «Гуси-Лебеди» (2010 г.). Во втором, по словам Романа Суслова, — новые пьесы, объединенные в цикл «Романсы».

Начну по порядку.

1. «Марш». Композиция из альбома «Гуси-Лебеди». В строгом стиле марша здесь происходит смещение сильной доли, марш соскальзывает и как бы играет опорными долями. Это шагает не двуногое существо, а такая сороконожка, которая поочередно усаживается на определенную ногу. Джазовая хрипящая труба — вроде отстраненной ухмылки интеллигента, который в шагающей маршем толпе сохраняет лицо индивидуальности. И, в диалоге с трубой, гитара, усиливающая эффект соло — одного голоса среди многих. На заднике сцены — супрематический танец репродукций и инсталляций с отсылкой к революционным маршам русского авангарда 20–х годов. Очень интересно каноном вступает скрипка — в эту маршевую полифонию.

2. «Увертюра». Сразу абсолютно забирает слушателя синкопированная структура музыкального текста. Тематически ненавязчиво происходит как бы разрушение предыдущего марша. В него вклинивается — танец, «клезмер»: унисон гитары и скрипки выносит на сцену еврейские мотивы. Еврейский вопрос — как же без него. От совка до наших дней, больная тема русской интеллигенции. У «Вежливого отказа» это такое «вежливое» изживание и своего рода освобождение от навязчивых мотивов, вписанных в музыкальную и не только культуру страны на генетическом уровне. И конечно, не случайно тут появляется выдуманный язык — такое эсперанто «Вежливого отказа». Роман Суслов под гитару напевает свои тайные шифры. Контрабас (Дмитрий Шумилов) — деликатен и точен, мягко микширует резкие гитарно-скрипичные и барабанные акценты. Отдельное слово — клавишам Максима Трефана: интеллектуальные абрисы — лаконичные росписи в контрапунктной и жесткой структуре музыки, умные музыкально-философские афоризмы с аллегорическим дискурсом. Чудо Трефана завораживает и не отпускает ни на мгновение. А всё вместе — увлекательное путешествие, из которого не хочется возвращаться… Стилевые цитаты ненавязчивы и лаконичны: возникает намек на вальс (звучит труба Андрея Соловьева) и тут же — переход в еврейскую балаганную вакханалию. В финале вокал становится все более и более развязным, а аккомпанемент расползается в хмельном угаре. Точку ставит гитарный проигрыш темы в верхнем регистре.

3. «А вдруг». Бодрый соц-артовский, фантасмагорический марш из нашей искалеченной реальности. Труба и саксофон. Эта пьеса своей инфернальностью отсылает к 7–й симфонии Шостаковича — «Ленинградской». Амплитуда — от крадущихся шагов до залихватских запевов под ретро, все на том же птичьем сусловском языке. Смысл и так ясен. Он генетически глубоко вживлен в нашу человеческую ментальность. В шествии происходит слом ритма — как слом эпохи. И опять на следующий круг: от тихих шагов и громче — до кульминации. Не дойдя до пика — опять развал и крушение. Это наши бесконечные попытки обрести и выстроить что-то надежное в ускользающей реальности. Надеждой в пути звучат магические аккорды Трефана, которые также тонут в бездне крушения — гибели… Вообще, программа «Военные куплеты» — не столько о войне, сколько о жизни в состоянии войны, с потерями и возрождениями из пепла, с отчаянием и верой за пределами неверия.

4. «Гудериан и мороженое». Название в духе обэриутов. И абсурд здесь трагичен и серьезен. Гитарные крики, расползающиеся из верхней ноты по нисходящей траектории. Идет война. Стрельба и взрывы. Музыка раскалывается на острые осколки — энергетические сгустки. А сами музыканты — как бойцы на поле боя. Командир знает свое дело. И Суслов методично командует — декламирует: «Полем!», «С боем!», «Расчет! Расчет!», «Слева, слева!», «Фланг!» Среди ухающих и кричащих диссонансов баса вырывается боевая песнь — как из пепла в новую жизнь. Но снаряды продолжают рваться с еще пущей тяжестью — сжимая горло и уши слушателя, так что не продохнуть. И обреченно усталый голос опять взывает «К бою, к бою!», «Расчет!», «Фланг!», «Страх!». Эмблемы и мифологемы войны. Гитарные соло родственно отсылают к поздним King Crimson. Раскаты взрывов в музыке и наперекор — боевая песня «Опять идет война». Суслов бесстрашно вещает на интернациональном птичьем языке, уравнивая врагов на поле боя. Мелодия распадается на хаос кричащих и визжащих пуль–нот. В финале выстрелы как бы немного стихают и отдаляются на тревожные басы — война продолжается… И потому стройность распадается на мешанину хаоса (словно настройка оркестра перед началом оперы). Только здесь эта «расстроенность» настроена на общую смысловую конструкцию и напрочь лишена случайности. Музыкальный текст предельно плотен, как у Достоевского, запятую не выбросишь. Среди выстрелов партитуры неожиданно взмывает соло — «военное» пианино Трефана: звучит романтичная мелодия; вот она, борьба между жизнью и смертью…

5. «Зенитчик». Композиция начинается с психоделического гитарного запила в стиле Хендрикса. Вступают клавиши, ударные, бас. И, как бы раскачиваясь, набирают виражи пассажей — вынося из недр сознания слушателя все тех же «кримсонов» вкупе с русским конструктивизмом. Суслов манифестирует «Я должен знать всё!» И этот лозунг–императив в ореоле звуков приобретает гетевско-фаустовские масштабы. «Где солнце?», «Откуда ветер?», «Сила!», «Скорость!» — выпаливает воодушевленно герой–зенитчик (Суслов). «Укажите мне цель!», «Угол подъема!», «Прицел!». Ох уж эти физики–химики–лирики, так знакомые по советской эпохе… Такая ностальгия. Только не по совку, а по той идеалистической закалке (поверх всяких идеологем): во всем дойти до самой сути — и самому, без интернетных подсказок и готовых решений нынешнего постсоветского буржуазного прагматизма. А в музыке продолжается алхимия: доли то расширяются, то снова сжимаются. Мелодия сопрягается с ухабами и взрывами акцентов и ритмических сдвигов. Синкопы как бы подгоняют сильные доли, а те притормаживают музыкальную лаву в каком–то апокалиптическом, булькающем свинге. «Ржавые пальцы», « Стиснутые зубы», «Огонь, огонь!» — продолжает герой чеканить свой жестокий список. А в финале возвращается психоделическая гитара, закольцовывая композицию и возвращая стрелка на исходные позиции.

6. «Гопак». Настоящий шедевр в этой театрально–музыкальной пьесе, с изощренным ритмическим рисунком (ударные — Михаил Митин), дробящим привычные 2/4 на непостижимое количество восьмых и четвертных, от которых дух завораживает. Да всё тот же «птичий» язык, но с грубой хрипотцой и разбойничьим казацким присвистом. Напористый и хулиганский драйв, такой пьяный угар Зенитчика. Мелодический рисунок гопака неизменно повторяется, ныряет с головой в ритмические сдвиги-кульбиты, и надо всем гордо взмывает труба — как апофеоз творящегося в мире абсурда и ужаса. Голос срывается на крик (и вдруг вспоминается другая песня группы из того же альбома «Гуси-Лебеди» — хулиганская «Бурятская морская» с персонажем по имени Райка).

7. «Пехота в окопах». Гитарное соло в начале. Роман Суслов словно нащупывает мелодию. Вступают скрипка и ударные — россыпью, как в цыганском хоре; включается труба, и уже веет что–то балканское. Трефан вкрапливает в гитарную вязь свои космические аккорды. Бас (Дмитрий Шумилов) меняет игру. И сквозь ухабистые акценты мелодию продолжает скрипка (Сергей Рыженко). Музыка все больше приближается к фри–джазу, где каждый норовит сыграть соло. И какофония выруливает на вокализ Суслова дуэтом со скрипкой — как напоминание о глотке воздуха перед следующем боем.

8. «Мы победим». Приплясывающий полумарш-полуканкан, в котором снова возникают хасидские и балканские мотивы. Суслов поет: «Уйди, рабочий, от станка/ Бросай, крестьянка, сельский труд/ Рука к руке на сборный пункт/ Опять идет война»… Тема войны скачет по ухабам бесстрашно и гротесково, как мамаша Кураж на поле брани у Брехта. Кстати, образ мамаши Кураж не случаен. Остраненный и саркастически жесткий Суслов — идеальный персонаж театра Бертольда Брехта. Он и внутри, и снаружи одновременно: дирижер оркестра и солист. Эта композиция выдержана в строгой песенной форме: куплет-проигрыш-куплет и т.п. Раскручивается спираль испытаний народного духа, а тот, пританцовывая, делает свое дело победы. Маруся снова слезы льет и ждет — как и положено. Все музыканты хором концептуально затягивают: «Мы победим — базара нет — в очередной войне!» — «И снова пушки палят где-то — значит, салют это». Так оптимистично завершаются «Военные куплеты». А Суслов задорно командует уже залом: «Конец первого отделения! В буфет!»

II отделение — программа «Романсы».

«Вежливый отказ» продолжает свои тернистые поиски. Такое музыкальное путешествие по традиции и сквозь нее — дальше. Это сконструированный хаос звуков с мешаниной музыкальных стилей — от джаза до русской народной, от Шостаковича и Прокофьева до современного минимализма и авангарда, от деструктивной атональной структуры к созидающей гармонической основе — и обратно.

1. Романс №2. С первых аккордов понимаешь, насколько индивидуальна природа сочинителя. Лирическо-исповедальное начало, свойственное романсу, здесь присутствует особенно явно и выражается не столько в словах (они опять на птичьем), а, скорее, в музыкальной ткани. Здесь нет ни одного предсказуемого или узнаваемого приема — ни в мелодии, ни в ритмике. Космические переборы гитары в начале — и утяжеленная густая партитура далее. Группа играет уже как оркестр. Но в этой плотности звучащих одновременно партий сохранена ясность музыкального высказывания. Это полифонический подход, только уже со всем багажом пройденных музыкальных ступеней. Здесь уже не один Фауст-Суслов, а все музыканты предстают эдакими алхимиками тайных знаний. Маски сброшены. Предельная откровенность и проявленность сложности — той, что внутри и скрыта от глаз стороннего наблюдателя-слушателя. И вот эта человеческая и музыкальная сложность берет за горло слушателя, завораживает своей изощренной конструктивностью и предельно серьезным апокалиптическим зовом.

2. Романс №1 «НатюрМорт». Уже с текстом — о смысле и бессмысленности бытия. «Тебя мучает жажда простых колебаний…» И почти речитатив под интригующую, напряженную вязь нот — как в каком-нибудь хичкоковском триллере. Жизнь полна колебаний в разные стороны и степени… Фразы-умозаключения со скрытой логикой истончаются в ритмические вздохи-выдохи. Это бесконечные мучительные вопросы без ответа. Потому что ответ уже есть в самом вопросе. И спрашивающий сам обо всем догадывается наперед. Музыка вопроса-ответа, в котором играет магический кристалл стиля. А стиль — как известно, это и есть — «Я». Субъективное, личностное высказывание… в просторечии — романс.

3. Романс №3. На птичьем языке. С гитарными ломаными партиями и оттягивающим синкопированным басом. Напряженная и как бы отвлеченная — отлученная от гармонии — форма рисует образ: одинокий путник среди высоких и чужих небоскребов. Мелодия словно ищет и идет по неведомым тропам, минуя знакомые и узнаваемые, выхолощенные маршруты. Голос тоже пытается прорваться сквозь густой гул музыкального урбанизма. В финале композиции даже происходит нечто вроде разлада или распада, по мановению руки дирижера завершаемого.

4. Мурка. Еще одна вещь из альбома «Гуси-Лебеди» и кульминационная композиция программы. Здесь путник вырвался из города на просторы: «Ветер на юг, ветер утих». Пританцовывают синкопы. Персонаж с наганом в кармане выдает классическое: «степь да степь, выпь да ковыль», «око за око». «вынь да положь…» и, главное, «коза рогатая». Этот генолексикон словно выталкивает в зал осколки образов-эпох. А уголовный жанр «Мурки» снижает пафос высказываний. Серьезность ни при чем, главное — колкая ирония прожженного следопыта. В проигрыше снова мелькает тема еврейско-балканских напевов в контексте русской страшилки про козу. Клавиши и гитара выводят изощренные и веселые узоры, которые подхватывают остальные инструменты. Иногда тема достигает абсурда и балансирует на грани хаоса и конструкции. Напевы разрастаются новыми музыкальными потоками: «вольному воля», «пой, Соня, пой… пой — как много раз, как вырви глаз…» Труба пытается вырваться из этого полубезумного потока, но снова тонет. Танец уже звучит как-то остервенело и зло — и в финале гордо и ритмично замолкает.

5. Романс №4. Лирическая композиция. И самая прозрачная по звучанию. Начинается со стонов гитары и поддерживается басом. Романс на птичьем языке распевно льется по просторам — как-то печально и с вызовом, но без надрыва, отстраненно, сдержанно. И всплывают картинки из фильмов Кустурицы — то замедляясь, то ускоряясь — скачет в полях путник на осле… Или сам Дон Кихот в поисках ветряных мельниц…

6. Дорожная. Опять «Гуси-Лебеди». Словно продолжая предыдущую композицию, раскручивается новый виток песни в пути. Все пританцовывают и раскачивают пространство. Лаконичные, в две ноты мотивы (два инструмента — гитара и клавиши как основа), и джазовые фанковые пассажи-импровизации, да выпуклые виртуозные, «вкусные» соло ударных. Абстрактны словообразы: «Тень», «Стук», «Смех», «Сон в руку». Снова эстетика ОБЭРИУ. Суслов продолжает: «значит, в поход» — и, на крике, «значит, с утра»… Вовсе не безопасен этот путь. Напряжение нарастает, и вся стройность звучания летит в хаос кричащих инструментов. Выныривает первой какая–то неуловимая «испанская» труба. Опять хаос и мешанина. А на смену — снова выигрышные па «в две ноты». Обаятельное и мягкое фортепиано Трефана задает тон. И джаз, и фанк, и еврейско-балканское, и русское — все спаяно в единое целое. И все разворачивается по этой дорожке музыкальных образов-смыслов. Эффектен финал, резкий и неожиданный, в этом почти бесконечном потоке «дорожной» песни.

7. Романс №5. Борьба двух ипостасей — жизни и смерти, рождения и забвения. Самая лирическая и философская композиция программы. Какие фортепианные и гитарные переборы! — инопланетные… волшебные и завораживающие. И шепот Суслова — о своем. Музыка лучится рождением, красотой и смиренным приятием мира. Эта пьеса — как контрапункт к уже отыгранной и отзвучавшей боли. Хотя не все так просто. Ударные и бас заново начинают разматывать тему катастрофы… За рождением и невинностью всегда следуют скорбь и разочарование. Вновь — лирические переборы сказочной красоты, и Суслов уже выводит мелодию, поет. На смену ей снова возвращаются сгустки тяжелых дум — тем. И все предельно ясно и спаянно, нет ни одной случайности… оркестровка как в высшей математике: сложна и прекрасна. В финале Суслов резюмирует: «Такая жизнь — такая страсть»… Здесь уже хочется просто умолкнуть и слушать эти сменяющие друг друга полюса. Раскачивающийся маятник Фуко — в музыкальной эманации.

8. Романс №6. Спокойный русско-народный вежливоотказный напев. Постепенно в эти песенные размеренности входят ритмические смещения и акцентировка. Происходит насыщение и усложнение формы полифоническими ходами. Печальное соло скрипки неожиданно взмывает и падает в апокалиптические юдоли. И уже в полнейшей тишине музыканты хором выводят — камлают — размышляя о чем–то своем. Как когда–то БГ пел свою знаменитую «Лой Быканах»… Эту композицию, на мой взгляд, можно развивать и дальше. Но Роман Суслов признался, что программа «Романсы» еще находится в процессе творения и пока не приобрела законченные очертания. Поиск — как залог жизни — продолжается…

Бисы:

1. LZ. Посвящение Led Zeppelin. Композиция с тяжелыми ухами и визгами гитар, ударных и иже с ними. Выдуманный речитатив — как жестокое исступленное рыдание, только вместо блюза — русская агрессивная и расхристанная угарная песня. С эффектным финальным тушем ударных.

2. Шкаф. Знаменитая композиция — снова в стиле все тех же обэриутов. Абсурдистский юмор: «Скажи мне нет, скажи мне да, теперь иль никогда» — и музыка пританцовывающая, с новыми ритмическими украшениями и клавишными выдумками Трефана. В середине композиции музыканты словно устраивают своего рода джазовую джем–импровизацию. Но проигрыш четко и вовремя возвращается к куплету.

3. Полоса неудач. Одна из самых психоделических и шаманских композиций группы. Такая мужская песня — о любви. Без сантиментов и страданий, философская и чувственная сага — о бесконечности потока времени и конечности человеческого бытия. «Хлопнула дверь между вчера и теперь», «Полоса неудач/ Приезжай/ И не плачь». И последнее «не плачь» — долго тянется на согласной «ч», призывая всех к тишине. Концерт окончен.

Резюмируя, еще раз повторюсь, что «Вежливый отказ» — это абсолютно самодостаточный и саморазвивающийся организм, аналогов которому не найти. С собственными характерными чертами большого стиля и элементами различных музыкальных традиций: джаза, фанка и современного академического авангарда; с лейтмотивами и стилизациями русской, еврейской и балканской музыки. Современность с ретроспекцией в ретро — с ярким оттенком старомосковской советской интеллигенции. В нынешнем времени — это такая внутренняя оппозиция: сохранность в башне из слоновой кости, музыкально-интеллектуальное затворничество, фаустовское алхимическое животворение — на радость искушенным слушателям и меломанам, родственным по духу отшельникам.