Как Реформация изменила отношения в семье и в армии
Как связаны Реформация и новая «буржуазная» семья, а также армейская команда «Смирно!», — в материале Сергея Кара-Мурзы и Оксаны Куропаткиной
Сергей Кара-Мурза,
Оксана Куропаткина,
Центр изучения кризисного общества
Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных. В прошлых выпусках рубрики речь шла о том, почему именно протестантизм заложил основу капитализма,какие сдвиги в концепции человека принесла с собой Реформация, какие важные для общества Запада социальные формы изменили или создали протестанты. В новом диалоге участники обсудят, как Реформация изменила институты семьи и армии.
Сергей Кара-Мурза: Реформация трансформировала и ряд институтов: семью, армию, экономику и хозяйство, науку, государство. Начнем с семьи и армии?
Оксана Куропаткина: Да, начнем с них. Важность семьи как «боевой единицы» подчеркивали все три «отца» Реформации — Лютер, Цвингли и Кальвин. Двое первых и сами были многодетными отцами. Семейные обязанности, особенно долг отца, стали важной религиозной обязанностью в рамках «мирского аскетизма». Семья как «начальное училище благочестия» стала структурной единицей общины.
Сергей Кара-Мурза: Да, семья стала «ячейкой общества» с суровой дисциплиной и четкой дистанцией ее членов друг от друга, определенной их обязанностями.
Возник небывалый ранее тип одиночества человека — в семье. Вебер пишет о том, какую роль сыграла Реформация в разрыве традиционных связей даже между близкими людьми в семье:
«Общение кальвиниста с его Богом происходило в атмосфере полного духовного одиночества. Каждый, кто хочет ощутить специфическое воздействие этой своеобразной атмосферы, может обратиться к книге Беньяна Pilgrim’s progress (“Путешествие пилигрима”), получившей едва ли не самое широкое распространение из всех произведений пуританской литературы. В ней описывается, как некий “христианин”, осознав, что он находится в “городе, осужденном на гибель”, услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: “Life, eternal life!” (“Жизнь! Вечная жизнь!”). И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей».
Оксана Куропаткина:
«Обращение» семей и постоянная работа с ними существенно укрепили протестантские церкви и способствовали не только их численному увеличению, но прибавлению в церковный «актив» молодежи, с детства воспитанной в суровой дисциплине.
Сергей Кара-Мурза: Я подозреваю, что именно такое отношение к детям сразу толкнуло народы Юга Европы к войнам Контрреформации. В Реформации дети предстают греховными, ибо зачаты «во грехе». Эта изначальная греховность ребенка изживается суровым воспитанием, постепенной победой над дьяволом. Некоторые педагоги этим объясняют сохранение в английских школах, почти поныне, телесных наказаний. Это — совершенно иной взгляд на ребенка, нежели в других культурах. У нас, например, любой ребенок изначально невинен, независимо от грехов родителей («сын за отца не ответчик»), а кальвинисты доходили до отлучения от церкви новорожденных. Вебер пишет: «Строгие пуритане — английские и шотландские индепенденты — смогли возвести в принцип требование не допускать к крещению детей заведомо отвергнутых Богом людей (например, детей пьяниц)». Отец любил опрокинуть стаканчик — а ребенка отлучают от церкви. Ничего себе!
Очень уж необычным было присущее кальвинизму представление о греховности супружеских отношений вообще и даже деторождения. При этом, наоборот, оправданной оказывалась как раз проституция. Вебер пишет: «Половое влечение, сопутствующее деторождению, греховно и в браке… Некоторые пиетистские течения видят высшую форму брака в сохранении девственности супругов… Пуританский и гигиенический рационализм идут различными путями, однако в этом пункте они мгновенно понимают друг друга. Так, один рьяный сторонник “гигиенической проституции” мотивировал моральную допустимость внебрачных связей (в качестве гигиенически полезных) — речь шла о домах терпимости и их регламентации — ссылкой на Фауста и Маргариту как на поэтическое воплощение его идеи. Восприятие Маргариты в качестве проститутки и отождествление бури человеческих страстей с необходимыми для здоровья половыми сношениями вполне соответствуют духу пуританизма».
Надеюсь, что во времена «развитого капитализма» эти догмы смягчились?
Макс Вебер посвящает этой стороне дела очень большое внимание. Он пишет: «Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличных от того совершенно иного видения мира и человека, которое было характерным для эпохи Просвещения». Эта религиозная проповедь протестантов, распространяемая в массовой литературе, оказывала на людей вполне реальное воздействие, которое резко ослабляло кровнородственные связи как инструмент для соединения человеческих общностей.
Оксана Куропаткина: Представления об изначальной греховности человека связаны с учением о первородном грехе (все люди, кроме Христа, наследовали и наследуют падшую природу Адама и грешны с рождения) — оно общехристианское. Однако, как было сформулировано церковью еще в
Кальвин и его последователи, в отличие от анабаптистов, не отвергли крещения младенцев, но фактически упразднили его смысл, поскольку никто не знает, предопределены люди ко спасению или нет, — значит, и «смыть» грех Адама крещение само по себе не может.
Изначальную, сущностную тягу ко злу каждого человека кальвинисты подчеркивали особо (по сравнению с другими конфессиями): «…все люди зачаты в грехе и рождаются чадами гнева, непригодны для спасительного добра, склонны к злу, мертвы во грехах своих, рабы греха; и без благодати возрождающего Святого Духа они не желают и не способны обратиться к Богу, изменить свою испорченную природу или даже расположить себя к такому изменению» (Каноны Дортского Синода).
Человек, даже если он «избранный», поскольку Бог его «в этой жизни не избавляет всецело от плоти и тела греха», нуждается в правильном наставлении, чтобы спастись от искушений. Семья — это тот микросоциум, который больше, чем какая-либо другая группа, способен научить человека его обязанностям — прежде всего поставить ему жесткие границы. Интересно, что в русской педагогике, опиравшейся на православную традицию, главным считалось найти что-то хорошее в самом дурном воспитаннике и зацепиться за это, поскольку человек считался хорошим, даже если он несовершенен, а в английской и американской педагогике, впитавшей пуританские традиции, главной целью было подавить дурные склонности даже в самом хорошем воспитаннике, потому что даже самый хороший человек — в душе порочен и зол.
Без семьи практически невозможно вырастить настоящего христианина. Ричард Бакстер писал: «Вы не увидите всеобщей реформации, пока не добьетесь реформации в семьях».
Он же наставлял священников, чтобы они делали обходы по семьям и проверяли, учат ли отцы своих детей Писанию и катехизису. Если отцы ведут себя неподобающе, то, во-первых, они не могли поставить должных рамок своим детям — значит, даже «избранные» дети дурны и развращены, а таким не место в «общине верных», среди суровых аскетов: еще подадут дурной пример; во-вторых, раз отец не выполняет, в силу своего поведения, роль духовного наставника в семье, значит, и семья — не духовная боевая единица и, соответственно, не входит, вместе со своими членами, в общину. Так что здесь логика «строгих» кальвинистов, отлучающих детей, вполне последовательна.
Что касается семьи и брака. С одной стороны, все протестантские течения, включая кальвинистов, уделяли и уделяют семейным вопросам очень много внимания и провозглашали святость и нерушимость семьи, многодетные семьи считались Божьим благословением, деторождение — священной обязанностью женщины. С другой стороны, действительно, всем известна пуританская брезгливость к половым вопросам. Христианская традиция в целом довольно аскетична, но пуритане, подчеркивающие тотальную греховность и несовершенство человека, делали особый акцент на порочности всего «природного» и физиологического, о чем они говорили больше представителей других христианских конфессий. Страстное проявление чувств может помутить средство спасения — разум, неусыпно надзирающий за греховными порывами и пресекающий их, а потому оно сурово осуждалось.
Вот и противоречие: с одной стороны, семья нужна как единица общины и средство воспитания души, с другой — семейные отношения, в частности, отношения мужчины и женщины, — порочны. Это противоречие привело к тому, что основой семьи стал долг, часто тягостный, а не любовь друг к другу.
Проституция и порнография, действительно очень развитые в странах пуританской культуры, связана, на мой взгляд, и с «местью» сексуального начала, так сурово подавляемого, и с брезгливым и утилитарным отношением к полу, в котором сходились и пуританин, и владелец публичного дома.
Сергей Кара-Мурза: Я не могу не верить Максу Веберу, поскольку его книга «Протестантская этика…» сопровождает каждый тезис и цитату скрупулезной библиографией, какую редко встретишь в науке. Кроме того, он и сам был лютеранином и умел отодвинуть свои идеологические предпочтения.
В связи с детьми Вебер пишет о рациональности протестантских народов: «“Человечность” в отношении к “ближнему” как бы отмирает. И это находит свое выражение в ряде самых разнообразных явлений. Так, для того чтобы ощутить атмосферу этого вероучения, приведем в качестве иллюстрации прославленного — в известном отношении не без оснований — реформатского милосердия (charitas) следующий пример: торжественное шествие в церковь приютских детей Амстердама в их шутовском наряде, состоявшем из двух цветов — черного и красного или красного и зеленого (наряд этот сохранялся еще в XX в.), — в прошлом воспринималось, вероятно, как весьма назидательное зрелище, и в самом деле оно служило во славу Божью именно в той мере, в какой оно должно было оскорблять “человеческое” чувство, основанное на личном отношении к отдельному индивиду».
Насколько необычными были взгляды кальвинистов того времени, видно из такого замечания Вебера: «Достаточно обратиться к знаменитому письму герцогини Ренаты д'Эсте, матери Леоноры, к Кальвину, где она среди прочего пишет, что “возненавидела” бы отца или мужа, если бы удостоверилась в том, что они принадлежат к числу отверженных…; одновременно это письмо служит иллюстрацией того, что выше говорилось о внутреннем освобождении индивида от “естественных” уз благодаря учению об избранности».
Оксана Куропаткина: Перейдем к армии.
Армия, как и семья, стала религиозным объединением. Началось это еще с XVI века, с протестантских ополчений.
В армии гугенотов ввели наказания солдат за нарушение церковной дисциплины; «лесные гёзы» во времена Нидерландской революции, помимо всего прочего, казнили испанских пособников по приговору кальвинистских консисторий — то есть выполняли функцию церковных палачей.
Сергей Кара-Мурза: Да, это были армии совершенно нового типа, удивляли «отсталых», как нас в 1941 году. Воины с «функцией церковных палачей»! Но главное — пуритане создали современную военную дисциплину. Вебер пишет: «Кромвелевские ironsides (“железнобокие”), которые во весь опор с поднятым пистолетом в руке неслись на врага, не стреляя без приказа, превосходили “кавалеров” отнюдь не дервишеподобной страстностью, а трезвым самообладанием и следованием воле командира».
Оксана Куропаткина: Изменения коснулись и воинской дисциплины, и внешнего вида армии, и военной тактики.
Выдающийся голландский полководец-протестант Мориц Оранский, опыт которого активно заимствовала континентальная Европа, еще в XVI веке совместил протестантскую внутреннюю дисциплину с опытом древнеримского войска. В итоге в европейской армии появилось строевое обучение: шаг в ногу, команда «смирно» и другие строевые команды, ружейные приемы и т.п.
Офицеры, ранее бывшие только первыми бойцами своей роты, стали главными воспитателями солдат и знатоками «строя». От офицеров Мориц Оранский требовал не только храбрости, но и хорошего образования: знания латыни — чтобы изучать древнеримское боевое искусство, математики и техники — чтобы возводить и оборонять свои крепости и брать вражеские.
Военный историк А.А. Свечин приводит 18 обязательных добродетелей, «моральный кодекс» солдата, сформулированный в 1717 году в Пруссии: богобоязненность, разумность, сердечность, презрение к смерти, воздержанность, бдительность, терпеливость, нетребовательность, верность, послушание, почтительность, внимательность, нелюбовь к низким удовольствиям, честолюбие, нерезонерство, безукоризненная исправность в несении службы, образованность и хорошие природные свойства.
И «моральный кодекс», и строевые приемы создавались, чтобы сплотить солдат в один дисциплинированный коллектив — в противовес разнузданным ландскнехтам дореформационной эпохи.
Серьезным фактором сплочения была военная униформа, впервые введенная Оливером Кромвелем. Красные кафтаны, в которые была одета армия пуритан, стала национальной формой англичан на два века.
Пьянство и азартные игры, обычные для прежних европейских армий, находились в протестантских армиях под строгим запретом. Запреты и дисциплина в целом поддерживались в том числе и суровыми наказаниями. Шведский король и полководец Густав-Адольф в начале XVII века первым ввел наказания шпицрутенами: виновного протаскивали или прогоняли сквозь строй между двумя шеренгами солдат, из коих каждый обязан был нанести удар палкой по спине преступника. Если строй был длинным, то такое наказание было равносильно смертной казни.
Военная тактика тоже претерпела изменения. На смену тяжеловооруженным рыцарям в 1540 году пришли т.н. рейтары — всадники, основным оружием которых был пистолет. Рейтары были настоящей находкой — они были очень подвижны в бою, на их обучение уходило куда меньше времени, чем на подготовку рыцаря, обязанного постичь все тонкости верховой езды; кроме того, поскольку рейтары сидели не на дорогих рыцарских конях, а на обычных лошадях, их содержание обходилось казне существенно дешевле.
Таким образом, Реформация сделала семью и армию, ранее бывших частями общины, «боевыми духовными ячейками», состоящими из индивидов, сплоченных суровой дисциплиной, высоким чувством ответственности и долга.
В следующей беседе поговорим о том, какие изменения коснулись науки, экономики и хозяйства, а также государства.
