В Новосибирске уже несколько лет под угрозой сноса находится дом Янки Дягилевой: небольшой деревянный дом на две семьи, расположенный на очень привлекательной для застройщиков территории в центре города. По мнению чиновников, фигура Янки не является значимой для Новосибирска и нет препятствий для возведения на месте дома, где она прожила всю жизнь, очередной многоэтажки. Так, депутат Законодательного собрания НСО Вадим Агеенко недавно высказался о доме и его обитательнице следующим образом: «Оказывается в этом доме проживала девочка, которая закончила школу № 42, поступила в музыкальную школу по классу фортепьяно, но учиться не стала, поступила в Водный институт, но, отучившись один курс, учëбу забросила. Девочка сама научилась играть на гитаре, стала писать тексты и исполнять их на „домашних концертах“, т. е. сама для себя и своих друзей. Тексты странные, игра на гитаре не виртуозная, манера исполнения — у меня нет слов». В связи с этим Реч#порт решил провести опрос среди деятелей современной культуры: какое значение имеет Янка для культуры XX-XXI вв. и для Вас лично? Как Вам кажется, в каком качестве дому Янки следует продолжить своë существование, что может в нём находиться?

Томаш Гланц, филолог-славист, PhD, профессор Цюрихского Университета (Прага-Цюрих):

Инициатива, направленная на включение имени и наследия Янки Дягилевой в топографию культурной памяти Новосибирска, Сибири и русской культуры в целом, является, на мой взгляд, правильной, обоснованной и заслуживающей поддержку.

Дягилева в своëм творчестве озвучила настроение, мечты, опасения и разочарования своего поколения с необычайной интенсивностью, проницательностью, глубиной. Неслучайно многие десятилетия после еë смерти продолжает развиваться, с одной стороны, культурно-историческое и научное изучение еë творчества и, с другой стороны, народная канонизация в виде особого спонтанного культа этой тонкой художницы, выразившей незаменимый, оригинальный взгляд не только на духовную атмосферу перестройки с точки зрения молодой творческой личности, но и, в более широком смысле, на положение человека в окружающем его обществе.

Причëм стоит подчеркнуть, что сила еë таланта и убедительность художественной позиции воспринимается так чувствительно не только в России.

Мне приходилось, например, руководить в качестве приглашëнного профессора в Базельском университете в Швейцарии очень хорошей магистерской работой, которая монографически анализировала творчество Янки Дягилевой, причëм тему предложила сама студентка, заинтересовавшаяся необычным талантом певицы.

Другой пример — вечера памяти Янки, которые проходят в Праге и в которых принимают участие вместе с русскоязычной публикой также и чехи, и международная публика.

Если в российском контексте Янку можно рассматривать на фоне карьеры Виктора Цоя, признанного сегодня классиком и культовой фигурой своего поколения, то в международном сопоставлении надо искать аналоги в таких кумирах, как Курт Кобейн или — из старшего поколения — Дженис Джоплин или Джим Моррисон.

Из всего сказанного следует, на мой взгляд, однозначное заключение: инициативы, направленные на музейную презентацию, исследование и интерпретацию жизни и творчества Янки Дягилевой, заслуживают однозначной поддержки публичных и государственных культурных институций и их представителей. Еë личность является важнейшей частью и гордостью российского культурного богатства.

Хендрик Джексон, поэт, эссеист, переводчик (Дюссельдорф, Германия):

Хотя я несколько раз бывал в Новосибирске, я так и не встретился с Янкой. Но еë имя часто встречалось мне в разговорах на «местных сценах», а еë сырая, прямая музыка в сочетании с экзистенциальными текстами стала для меня совершенно особенной встречей. Я ценю еë как представителя субкультуры, очень важной для молодëжи в Новосибирске, а ещë как человека, способного выразить чувства многих ищущих и искренних людей. Янка ещë раз привнесла дополнительные оттенки в почти вымерший жанр «бардовской песни». Она уникальна для русского культурного пространства.

Герман Лукомников, поэт, прозаик, перформер, переводчик, составитель поэтических антологий (Москва):

1. Какое значение имеет Янка для культуры XX-XXI вв. и для Вас лично?

Годы творчества Янки Дягилевой, если не считать нескольких совсем ранних вещей, — это фактически последние три с половиной года еë жизни. Феноменально мало. Я не знаю не только в русской, но и в мировой культуре человека, который за столь краткий срок оставил бы в ней, в культуре, столь глубокий и яркий след. Так она сверкнула незабываемо — «как беззаконная комета в кругу расчисленном светил». И сами эти годы — ключевые, переломные для страны: 1987-1991.

В ней много чего сошлось, как лучи в фокусе: и отголоски Вудстока, вопли Дженис Джоплин и Джоан Баэз, и цветаевский «вопль женщин всех времëн», и русский фольклор, и что-то от наших яростных поющих поэтов, Высоцкого и Башлачëва… Было, конечно, и влияние Егора Летова (причëм с какого-то момента уже, видимо, взаимовлияние). Но всë это переплавлялось в ней во что-то совершенно оригинальное.

Тексты еë песен — настоящие стихи, недаром они попали в антологию «Русские стихи 1950-2000 годов» (М., 2010), где из рок-поэтов представлены отнюдь не многие. Хотя в еë пении эти слова обретали ещë большую силу и глубину.

Мне посчастливилось быть с ней знакомым. Мы дружили. Дружба наша продолжалась недолго, всего несколько недель весной 1988 года. Познакомились мы в Прибалтике — кажется, в Риге, затем общались в Вильнюсе, Питере, Москве и Новосибирске. Недолго, но очень бурно. Она меня спасла в тяжелейшей жизненной ситуации. И вообще наше знакомство всего меня перевернуло. И стало для меня одним из нескольких важнейших импульсов к настоящему началу моего стихотворчества. Хотя она была младше меня на несколько лет. После этого мы виделись лишь однажды: в Москве, в каком-то ДК, на их общем концерте с Егором и Ником Рок-н-Роллом. Кажется, в феврале 1990 года. В антракте я подошëл к ней, она наклонилась со сцены и поцеловала меня.

2. Как Вам кажется, в каком качестве дому Янки следует продолжить своë существование, что может в нем находиться?

Мне эта избушка деревянная знакома, я несколько дней вокруг неë бродил и в неë стучался, когда искал Янку в Новосибирске весной 1988 года. Собачка только тявкала со двора. В конце концов нашëл, но не там. Янка в этот период жила у подруги, Рок-мамы (Ирки Литяевой). Мне Янкин папа, Станислав Иванович, помог, подсказал, как их найти.

Конечно, в Янкином доме надо сделать еë музей. А поскольку еë жизнь и творчество теснейшим образом связаны и с сибирской, и с питерской, и отчасти с московской рок-культурой, и вообще с андеграундом, с «неформалами» 1980-х и начала 1990-х, это фактически должен быть музей неофициальной культуры позднесоветского времени. В центре внимания, конечно, должна быть хозяйка дома, но представленная в широком и адекватном контексте.

Задача это непростая. Эту идею очень легко угробить скучным, убогим воплощением, поскольку неофициальное искусство, даже былых времëн, по определению сопротивляется музеефикации. Но это-то как раз и интересно! Чтобы получилось хорошо, надо, чтобы подготовкой экспозиции и вообще организацией музея занимались люди, сами относящиеся к этому кругу, проникнутые этим неформальным духом.

И, конечно, как всякий современный музей, чтобы не быть мëртвым, он должен быть ещë и культурным центром: с музыкальными и поэтическими вечерами, интересными лекциями, выставками, ну и так далее.

Владимир Орлов, составитель и издатель поэтических сборников и антологий, исследователь современной поэзии (Москва):

Янку я услышал неправдоподобно поздно: уже после того, как она погибла, на следующий день после провалившегося путча. Мы пришли к приятелю помочь с переездом. В квартире, как и во всей стране, всë было не на месте, вещи перемешались в ожидании новой судьбы. Пока не приехал грузовик, включили магнитофон, поставили недавно присланную (почему-то из Надыма) плëнку, упаковывали вещи, фоном звучала какая-то западная группа. Машины долго не было, плëнка уже заканчивалась, и вдруг без предупреждения зазвучал чистый женский голос:

Я повторяю десять раз и снова:

Никто не знает, как же мне х**во…

Музыка сразу из фона превратилось в главное. На плëнке были дописаны ещë два-три еë хита: «Особый резон», «Стаи летят», «Я стервенею». Так мне и запомнилось: новый голос в новой стране. На коробке из–под катушки не было никаких указаний на то, кто это поëт, пришлось искать самому. Потом мне объясняли, что Янку нельзя «распространять» (тем более — продавать; катушки с записями тогда продавались), если суждено еë услышать — услышишь. Из неë, слава богу, не сделали «бренда», — ни тогда, ни после — обломались.

Между тем если советская рок-музыка и породила поэтов, то очень немного: на мой взгляд, можно назвать только Гребенщикова, Мамонова и Янку.

Песни еë будут жить долго, чтобы не сказать «всегда». Сделать еë новосибирскую квартиру местом, куда смогут приходить люди (что это будет? музей? творческий центр? — не знаю), — это, наверное, самое правильное решение. При этом лучшее, что может сделать местная администрация, — отдать организацию в правильные руки и не вмешиваться. Даже денег государственных, бюджетных, по-моему, давать (и брать) не надо, думаю, всë получится и без них.

Дмитрий Веденяпин, поэт, переводчик (Москва-Париж):

Янка Дягилева, безусловно была талантливым и редкостно честным человеком. Еë известность в довольно широких кругах неравнодушных к поэзии и музыке — следствие не чьего-то щедрого продюсирования или грамотной «раскрутки», а исключительно еë музыкального и поэтического дара, еë явно слышимой готовности служить Правде, чего бы это ни стоило… Для меня, как, вероятно, для многих, ценность того или иного города или — шире — местности определяется наличием культурно значимых, дорогих «маяков». Вот в этом доме жил Блок, тут бывал Пушкин, здесь провëл свое детство Набоков, в этом зале пел Шаляпин. Первое, что я сделал, оказавшись в Париже, — пошëл посмотреть на дом, где жил Ходасевич. Я отдаю себе отчëт, что имя Янки Дягилевой не такое громкое, но мне кажется, что оно всë же достаточно славное для того, чтобы сохранить этот дом не только и даже не столько из уважения к памяти Янки, сколько ради нас самих и наших детей. Чем больше таких заведомо культурно заряженных мест на карте города и нашей страны, тем лучше. Такие места удерживают нас всех от сползания в скучное обывательское существование, а то и просто в дикость… Чем может быть сегодня этот дом, мне трудно сказать. Возможно, там может быть что-то вроде музыкального клуба или центра творчества для детей (или взрослых). Может быть, он может оставаться жилым домом с мемориальной доской памяти Янки, я не знаю. Тут должны, конечно, решать те, кто лучше меня чувствует город. Во всяком случае, я бы, конечно, постарался отстоять этот дом.

Василий Бородин, поэт (Москва):

Янка Дягилева — моя всю жизнь самая любимая певица, исключительно глубокий и своеобразный поэт; еë песни — безусловная классика, то есть не предмет ностальгии одного-двух поколений, а высокое искусство, художественно воплощëнная полная правда о человеке (человеке-вообще). Еë дом похож на еë песни, что-то важное в них объясняет и подтверждает. Ценность у него даже не «мемориальная», а непосредственно эстетическая, и уничтожение его было бы равноценно уничтожению аудиозаписей или рукописного архива.

«Музей» никакой я бы не стал делать, пусть люди живут.

Алексей Денисов, поэт (Москва):

Янка — очень значимая фигура в русской культуре, она как минимум повлияла на целое поколение молодых людей, начавших себя осознавать в начале девяностых. Она была примером неистового нонконформизма в русском роке, в позднем, можно сказать, последнем периоде русского рока. Если история сделает такой хитрый поворот и ещë раз здесь нужен будет подобный опыт, такой вот открытый и яростный звук, то никому уже не создать его, как будто Янки не было. Было бы круто, конечно, чтобы дом оставили. Даже не для музея, а просто, если есть такая возможность, то как часть пространства, место силы. Это было бы очень щедро со стороны Новосибирска, такой подарок будущему. Ну или попытка, потому что не факт, что здесь есть какое-то не позорное будущее

Александр Курбатов, поэт, прозаик, краевед (Москва):

Сначала про дом. С домами у меня позиция радикальная — никакие дома рушить нельзя. Дома должны жить, пока в них живут люди, пока они нужны людям. А когда люди дом покидают, надо дать дому медленно умереть естественной смертью — чтобы он плавно слился с природой. Понятно, что это мечта, идеал, в реальности, в нашей реальности недостижимый.

Наша реальность — это реальность депутата Агеенко, который мыслит анкетными статистическими показателями: закончил или не закончил человек учебное заведение, является или не является победителем музыкальных конкурсов, понятные имеет источники дохода или же непонятные. Не сомневаюсь, что сам депутат Агеенко имеет диплом высшего учебного заведения, допускаю, что он упорным трудом достиг значительных успехов в вокальном или инструментальном исполнительском мастерстве, а в понятности источников его дохода никто не усомнится. Но если его и будут вспоминать, то даже не по имени-фамилии, а как «депутата, который хотел снести дом Янки Дягилевой».

А Янку будут помнить. И если сохранится её дом, и если нет. Но сохранение дома нужно нам, нашему времени. Окажется ли оно «временем, когда дом Янки снесли» или «временем, когда дом Янки защитили»? В общем, это проверка для нас.

Если всё-таки дом снесут и на его месте построят что-то коммерчески выгодное, то не надо там делать каких-то бетонных или мраморных копий дома, не надо барельефов, даже доски памятной не надо. Просто проложите туда трамвайные рельсы, или даже просто нарисуйте их на асфальте. И они будут проступать снова и снова.

Алла Горбунова, поэт, прозаик, критик (Москва):

Янка Дягилева имеет для меня лично огромное значение: это вообще моя любимая певица. Как я любила еë песни в 15 лет, так люблю и сегодня. Я убеждена, что Янка, Егор Летов и некоторые другие музыканты относятся к лучшему, что было в русской рок-музыке. Я выросла на их песнях (как и многие люди моего поколения). Я считаю, что рок-поэзия является неотъемлемой частью как русской поэзии, так и мировой культуры. Мне очень жаль, что дом Янки находится под угрозой сноса. Мне кажется, что он обязательно должен продолжить своë существование. Мне трудно судить, что могло бы в нëм находиться, но, может быть, это могло бы быть что-то значимое для сибирской рок-культуры, например, что-то вроде музея сибирского панка.

Данила Давыдов, поэт, прозаик, критик, литературовед, кандидат филологических наук (Москва):

Яна «Янка» Дягилева — не столько фигура сибирского панка или, более широко, русского рок-движения, сколько символ свободы и безысходности, лицо отечественной андеграундной трансгрессии. Судьба еë — классический культурный миф, может быть, даже более значимый, нежели иные из еë поколения и круга, не менее, может быть, трагические. К имени еë не липнет никакая попса, его невозможно спрятать в субкультуру или успокоить в гетто прошлых достижений нонконформизма. Стихи и песни Янки, казалось бы, прозрачные, романтические, наивные, настолько плотны и материальны, насколько бывает только с истинной поэзией. Думаю, моë восприятие Янки в этом смысле разделят многие — и ровесники, и люди постарше, надеюсь — и помладше…

Дарья Суховей, поэт, филолог, критик, кандидат филологических наук (Санкт-Петербург):

Для культуры ХХ-ХХI века Янка имеет большое значение. Потому что мало кто со столь же небольшим корпусом текстов, оставив по себе буквально пару-тройку часов аудио- и видеозаписей, вне продюсерских усилий, столь серьëзно повлиял на ровесников и младшие поколения. Ценность Янки — в предельной точности, в предельной страстности, не прикрытой как раз ни сценическим макияжем, ни выверенной работой звукооператора после сотни дублей. Она сообщила миру новое о самом мире, она сообщила женщине новое о самой женщине, она сообщила рок-музыке новое о самой рок-музыке. И, как мне кажется, дом должен быть сохранëн, а там, где «ключи от лабораторий на вахте» или трубы, на которых сидят «у начала кольцевой дороги», хорошо бы висеть мемориальным табличкам. Всем этим может заняться музей, привлекая внимание и к Янке, и к еë творчеству, и к городу Новосибирску. И я уверена, что в Новосибирске есть силы, которые способны всë сделать грамотно и современно. Что же до высказывания депутата, то оно напоминает какой-то бродящий по соцсетям анекдот-загадку про то, кем станет энно-непервый ребëнок, родившийся у немолодой пьющей матери и типа безнадежно больного отца, — и правильный ответ: то ли Рембрандтом, то ли Бетховеном или Бахом, не помню, много вариантов есть. Потому что человека определяет не то, когда и где именно он обучался и насколько последовательно это делал, а то, что человек смог сделать сам, — нечто абсолютно не похожее на других — интуитивно, вдохновенно. Янка — такая. И ещë — личное — я живу еë песнями с 14 лет, с того самого 1991 года, когда услышала одну из песен по радио. Сейчас мне 42. Стараюсь слушать не просто так, а перед чем-то важным, чтобы собраться с силами и мыслями. И всякий раз открываю какой-то новый оттенок смысла в давно знаемом наизусть.

Мне ещë хотелось бы развернуть, как именно Янка повлияла на последующую культуру. Во-первых, у неë нет и не было эпигонов и «родных сестëр», то есть скопировать или развить эту манеру, расширить этот корпус текстов за уже более четверти века оказывается невозможным: поэтессы, гитаристки, певицы всë это время старались-старались, проверяли на прочность, но ею сказано практически всë. Во-вторых, ситуация, когда народное сознание и даже исследователи в массе своей одному автору приписывают то, что было создано другим, была распространена в XIX веке и практически сошла на нет к XXI. Сейчас всë можно перепроверить не только вручную: есть машины, анализирующие лексику, тембр голоса, интонации, есть нейросети, способные работать с музыкальным материалом. В конце концов, есть интернет, где имеются адекватные источники. Тем не менее всякий год всплывает миф, будто бы Янка написала песню «У нас будут дети», неплохую, но выдержанную совершенно в других поэтических основаниях и играемую в рамках другого музыкального направления. То есть налицо народная потребность к расширению узкого корпуса Янкиных текстов. И хороший способ битья мифа вдребезги — как раз-таки музей, где происходит соприкосновение с бытовой жизнью человека, которому музей посвящëн, и живое общение с его сотрудниками, развеивающими мифы о персоналии.

Алексей Конаков, литературовед, критик (Санкт-Петербург):

Чтобы написать несколько слов о Янке Дягилевой, я воспользуюсь цитатой депутата Вадима Агеенко, которую приводит Реч#порт: «тексты странные, игра на гитаре не виртуозная» и проч. Ведь формально депутат прав, однако именно его формальная правота выдаëт какое-то фундаментальное непонимание того, как была устроена позднесоветская культура. Культовость Янки не является аномалией, наоборот, это логичное следствие (и яркое выражение) того обстоятельства, что с конца шестидесятых почти всë самое интересное и любопытное в этой культуре создавалось именно на окраинах и в подполье, создавалось любителями и маргиналами, непрофессионалами и отщепенцами. В этом смысле образ «девочки-недоучки», используемый депутатом для уничижения Янки, должен быть понят как комплиментарный. Кажется, сам о том не подозревая, Вадим Агеенко поднимает историю Дягилевой до высот настоящей притчи. Бросившая музыкальную школу и водный институт сибирячка оказывается сродни лесковскому Левше: и косому, и тульскому, и убогому — и при этом великолепному, волшебному мастеру. Для меня лично (как и для многих людей моего поколения) восьмидесятые держатся на двух противоположных женских образах: один из них — Алиса Селезнёва из «Гостьи из будущего», второй — Янка Дягилева. Здесь можно много и разнообразно рассуждать — или про две стороны одной медали, или про китч и авангард, или про принцип удовольствия и принцип реальности. Суть в том, что удаление (снос) любой из этих двух фигур будет означать для меня разрушение всей конструкции моих «личных» восьмидесятых. Наверное, поэтому возможный снос дома, где жила Дягилева, я отчасти воспринимаю как угрозу собственной идентичности. Пока этот дом просто есть, что уже хорошо. В идеале здесь стоило бы сделать небольшую арт-резиденцию или культурный центр (уверен, они были бы востребованы и популярны). Но, конечно, немного странно называть белое белым. Известность Янки не нуждается в доказательствах. Чтобы понимать еë значение и масштаб, достаточно просто хоть немного интересоваться страной, в которой живëшь. По большому счету разворачивающаяся прямо сейчас история является прежде всего тестом новосибирских властей предержащих. Тестом на минимальную культурную вменяемость, на минимальное знание собственной страны и на минимальное внимание к обществу, которое они должны бы представлять. Искренне надеюсь, что они этот тест не провалят.

Константин Арбенин, поэт, прозаик, музыкант (Санкт-Петербург):

Да, Янка Дягилева на самом деле и есть «девочка со странными текстами, совсем не виртуозно играющая на гитаре». И она же — культурный феномен. Одно другого не исключает, а именно и создаëт неповторимость Поэта.

Янка всю жизнь упиралась в стену непонимания. Она об этом и писала. Этого и не вынесла. И сейчас в ситуации с еë домом мы упираемся в ту же стену. Невозможно достучаться до стены. Невозможно объяснить кирпичам, из которых стена состоит, кто такая Янка. В кирпичных единицах измерения ни еë имя, ни еë творческое наследие, ни еë дом ничего не стоит. Я давно уже не верю ни в какие петиции, поэтому считаю, что, скорее всего, дом снесут. Но я верю, что есть вещи, которые снести нельзя: имя Янки Дягилевой давно уже вписано в русскую культуру и никуда уже оттуда не денется независимо от того, сохранится ли еë дом или не сохранится, считает еë кто-то достойной памяти или не считает. Рукописи, как известно, не горят.

Андрей Машнин, поэт, музыкант, создатель виртуального музея «Моя “Камчатка”» (Санкт-Петербург):

Я считаю Янку таким же примером свободы, как и Летова, но именно в женском варианте. Свободы такого же типа. Это для культуры. Для меня лично это тоже имело значение. Она мне нравилась больше всех других окружающих певиц тех времëн. Как и вся их компания. Вообще, она была очень трогательной по-человечески. Смелой и талантливой. А в доме я был, когда мы на похороны прилетели только. Давно уже. Не знаю, в каком он сейчас состоянии.

Трудно судить издалека о том, что именно можно там устроить. Надо всë же хорошо знать местную действительность. Я сейчас представил себе, как это выглядит, и подумал, что это мог бы быть такой тихий клуб-музей для акустических выступлений с оформлением какими-то вещицами и плакатами Янкиных времëн. То есть максимально расчистить помещение, что-то функциональное оставить, стол-стулья, например, и устраивать квартирники и небольшие выставки.

Юрий Наумов, поэт, музыкант (Нью-Йорк):

Я бы не ограничивал значение вклада Яны Дягилевой временными рамками. Любой честный художник во все времена является поборником правды и красоты и тем самым пытается спасти от лжи и деградации своë общество. Задача благородная, но зачастую неблагодарная. Это горький хлеб…

Голос Янки и еë песни оказались созвучны тысячам мыслящих людей огромной страны. Сохранение дома — помимо прочего — это ещë и демонстрация отношения власти к людским ценностям. Выбирать придëтся между уважением и пренебрежением. Если власть не уважит, то пусть потом не удивляется, что и ей пренебрегут. Как аукнется, так и откликнется…

Что касается предназначения самого дома: там мог бы располагаться либо дом-музей, либо музей сибирского рок-движения, либо стихотворный клуб, в котором поэты города на регулярной основе собирались, читали или исполняли свои произведения друг другу и обменивались идеями. Место может творчески вибрировать и оставаться живым.

Наталья Мелёхина, прозаик, критик, журналист (Вологда):

Заявление депутата меня возмущает. Господин Вадим Агеенко как частное лицо может не знать, не любить и не понимать рок-музыку. Как частное лицо имеет право. А вот как депутат — нет. Мало ли, кому что не нравится и кто кого не знает? Может, есть такие люди, которые не знают, кто такая Алла Пугачева, Виктор Цой, Анна Павлова или Марина Цветаева. А может, не любят их творчество. Это дело вкуса. Но депутату нельзя впадать в банальную вкусовщину. Янка Дягилева — рупор нескольких поколений россиян. Еë песни знают, любят и ценят во всех городах России, включая, конечно же, Вологду и Череповец, где помнят еë особую духовную связь с Александром Башлачëвым. Депутат также не понимает туристические перспективы, связанные с мемориализацией дома Дягилевой. Поездка сюда стала бы привлекательным маршрутом для многих поклонников Янки. Пусть господин Агеенко перенимает опыт Череповца, где в честь Башлачëва проходят рок-фестивали, где есть музей поэта и т. д.

Сергей Ивкин, поэт, критик, редактор международного журнала поэзии «Плавучий мост», директор онлайн-школы поэзии «Земля Санникова» (Екатеринбург):

Культура формируется не отчëтами, а влияниями. Часто имена, которые никогда не пестрели на обложках, оказываются более важными для потомков, чем те, которыми были вымощены прилавки. Такая история сложилась и с рок-поэтами. Они и не в поэзии, и музыкантам с ними неудобно. Но если Башлачëва включили в школьную программу, а на Летове начали зарабатывать издатели, то Янка для внешнего мира осталась исключительно автором песни, которую поëт Пелагея, да бесконечное количество цитат из неë разбежались неузнанными по песням подобных ей рок-поэтов. Но на каждом фестивале, где бы я ни был, всегда найдëтся человек, который после официальной шумихи возьмëт гитару и споëт Дягилеву. Потому что еë тексты — особый пароль, по которому находят своих. Яна Станиславовна Дягилева — поэт подсознания современной русской литературы, она вплавлена в поэтическую речь до полной неразличимости. Но знающим — достаточно.

Михаил Гундарин, литератор (Барнаул-Москва):

Рок-движение конца 1980-х — середины 1990-х — одно из немногих подлинно оригинальных культурных явлений, которым может похвастаться Сибирь (возможно, это вообще единственное явление из Сибири, повлиявшее на культуру страны в целом). И Дягилева — ярчайший представитель этой уникальной творческой волны. Какие-либо оценки еë умения «играть на гитаре» поистине смехотворны. Это всë равно, что говорить: «Хлебников писал плохие стихи, а Малевич не умел рисовать». И вот что интересно, замечу к слову: если с оригинальными творцами в Сибири, как и везде в стране и мире, большая напряжëнка, то чиновные дураки со времëн Дягилевой не перевелись, а только окрепли. Из сказанного выше вытекает логичное соображение (думаю, я здесь не оригинален, но тем и лучше): сделать из дома Дягилевой музей Сибирского рока или же одну из резиденций музея Современной сибирской культуры. Уж если забывать о Янке, о чëм тогда вообще помнить в нашей культуре?

Владимир Токмаков, поэт, прозаик, журналист (Барнаул):

Для меня Янка — это прежде всего музыка протеста, голос рассерженного молодого горожанина, который не хочет и не может жить как все, в регламентированном, мëртвом мире технократической цивилизации, превращающей людей в полых, бездушных манекенов. Для меня важны прежде всего еë тексты, хотя мне-то в ней нравилось всë: тексты, музыка, манера исполнения. Наряду с Егором Летовым она открыла для молодых российских музыкантов новые горизонты, стала лидером музыкального андеграунда, законодательницей музыкальной панк-моды. Янка доказала, что деньги в творчестве не главное, если оценивать творца по гамбургскому счëту. Без всякого сомнения, она вошла в историю современной российской музыки.

В еë доме можно открыть музей рок-культуры Новосибирска с квартирниками, поэтическими вечерами и т. д. Продавать сопутствующую сувенирную продукцию, значки, диски, постеры, книги. Если включить этот дом-музей в туристические маршруты Новосибирска, думаю, туда с удовольствием будут ходить знаменитые гости, приезжающие в город. Место может стать популярным, модным, культовым и даже самоокупаемым.

Александр Строганов, драматург, прозаик, поэт, доктор медицинских наук (Барнаул):

Янка Дягилева, несомненно, является одной из ключевых фигур искусства позднего СССР. В не меньшей степени, чем Александр Башлачёв, Виктор Цой, Егор Летов, если говорить о рок-культуре. Для нашего поколения новая волна, возникшая внезапно, дерзко, внушительно, будто из небытия, стала пространством свободы и вдохновения, изумляла, побуждала к сотворчеству. К сожалению, я лично с Янкой встретиться не успел, однако мой друг, барнаульский художник Николай Иванович Буданов, оформил один из еë альбомов. Так что с Дягилевой знаком, как говорится, через одно рукопожатие. Уверен, еë поэзия будет «тормошить» ещë не одно поколение. Да, прежде всего —поэзия. А потому думаю, что дом Янки, который обязательно нужно сберечь, мог бы стать Музеем сибирской поэзии XX-XXI вв. Есть блистательные имена, которые не должны кануть в небытие. Анатолий Маковский, Иван Овчинников, Жанна Зырянова, Петр Степанов, Михаил Степаненко. Хорошо, когда бы такой Музей стал Центром Современной литературы, где проводились бы литературные чтения, фестивали. И Янка незримо участвовала бы в этих вечерах. И было бы душе еë легко и радостно.

Наталья Николенкова, поэт (Барнаул):

Я даже видела и слышала еë живьëм в Барнауле, на фестивале «Рок-Азия» в 1990 году. Успела, повезло. Музыкальный критик из журнала «Смена» Александр Маркевич всë спрашивал (ещë до выступления Янки): «Какая она? Голос хороший?»

Не знаю, хороший ли голос у Янки Дягилевой. Знаю, что она была и есть. Знаю, что телевизор по-прежнему частенько свисает с потолка.

Мы помним еë глаза и волосы, еë гитару, еë стихи. Казалось бы, причем тут еë дом? А притом, что у нас есть свои маленькие святыни и надо постараться их сберечь. Чтобы можно было приходить не только на могилу.

Чтобы можно было вдохнуть и выдохнуть, и не забывать дышать.

Василий Авченко, писатель, журналист, один из инициаторов сохранения дома Янки Дягилевой (Владивосток):

Для Новосибирска Янка Дягилева — безусловный «гений места», но это фигура далеко не локального, не сибирского значения. Общероссийская (или даже «всесоюзная») и, не побоюсь этого слова, культовая.

В перспективе в этом домике мог бы появиться музей русского рока или музей сибирского панка, что сделало бы его ещë одной точкой туристического Новосибирска.

Владимир Богомяков, поэт, прозаик, доктор философских наук (Тюмень):

Мнение чиновников меня не удивляет. На то они и чиновники. Я бы, конечно, сделал там музей, который стал бы в Новосибирске центром паломничества туристов и очагом культурной жизни.

Янка не просто рок-музыкант, она самобытный русский поэт и как самобытный поэт совершенно уникальна, единственна и неповторима (в отличие от дураков-чиновников, которыми можно поля засевать).

Дмитрий Мурзин, поэт, ответственный секретарь журнала «Огни Кузбасса» (Кемерово):

Для меня Дягилева — важный этап формирования личности. Человек-подвижник, чего нельзя сказать об олухе, который хочет снести еë дом. За всю культуру сказать трудно: кирпичик это или фундамент, не мне решать. Но место в современной культуре у неë есть, и оно побольше, чем у многих «культовых» товарищей. Грубо говоря, это из тех свидетелей эпохи, которые за свои слова готовы были ответить жизнью.

Дом Янки нужно делать музеем. Янки и всего сибирского андеграунда.

Светлана Михеева, поэт, прозаик, эссеист, главный редактор проекта «Московский комсомолец — Байкал», руководитель Иркутского регионального представительства Союза российских писателей (Иркутск):

Я, как и многие, на еë песнях, что называется, выросла. Значение фигура Янки, конечно, имеет. Можно как угодно относиться к еë творчеству, недолюбливать, но отрицать как явление невозможно. Этак можно весь андеграунд вычеркнуть, целую эпоху. А в этом доме — он милый, деревянный, у вас «деревяшек» не так много осталось, — можно сделать культурный центр с музейной комнатой или музей сибирского андеграунда.

Сергей Круглов, поэт, публицист, православный священник (Минусинск):

Яна Дягилева — из тех людей, без творчества и жизненного свидетельства которых культурная и духовная жизнь России представляется немыслимой, еë имя нельзя предать забвению, да это уже, к счастью, и невозможно. На мой взгляд, дом, где она жила, мог бы быть не просто квартирой-музеем, но и площадкой для концертов, поэтических вечеров и так далее, местом, где могли бы собираться молодые пишущие и поющие люди.

Использовать место, связанное с памятью Яны Дягилевой, не на духовные и культурные нужды, а на меркантильную потребу дня сего, — дело Богопротивное. Живую ветвь русской культуры калечить нельзя.

Позвольте привести своë стихотворение, посвященное еë памяти:

поколение некст

Памяти Янки Дягилевой

Не в состояньи родить

Человечьих мясных детей,

Наделали себе буратин

Из этих поющих полен.

Их суковаты глаза,

Чужды, сосновы сны,

Кленовыми клиньями твои дни,

Как луковицы, грызут.

Когда они побегут

В деревянную ночь, вон,

В нарисованном очаге спалив

Азбуки, куртки твои, —

В инсульте сквозь коридор

К двери ползи, хрипи

В сорванный засов:

— Сердце, сердце, кретин!…

…Над Полем Чудес — тьма.

Наживы живой ждя,

Тысячи деревянных детей

Погребают сердца отцов.

Сыплют они не соль,

Не воду гнилую льют —

Деревянные вены вздалбливают свои

Отцовским долотом.

Кап, смоляная, кап.

Кап, скипидарная, кап.

Я люблю тебя, пап.

Прости меня, пап.

И вот — один и другой,

Снова и снова, там,

Здесь, из мертвой земли —

Всходят, живут ростки!

Алым и золотым

Дерево в утре цветëт!

Воют кот и лиса,

Друг другу глаза пьют.

Игорь Силантьев, поэт, прозаик, литературовед, специалист по русской литературе и теории литературы, доктор филологических наук, профессор, директор Института филологии СО РАН (Новосибирск):

Если кратко, то без Янки Дягилевой отечественная культура конца XX столетия неполная. Дом должен стать музеем и Дягилевой, и культуры российского андеграунда.

Александр Редут, музыкант, основатель Метафизического новосибирского рок-клуба (Новосибирск):

Хотелось бы, чтобы дом, в котором жила Янка Дягилева, не просто сохранился, а со временем, после расселения жильцов в новые квартиры, из него сделали дом-музей. Возможно, даже так, как в Бишкеке, в далëком от нас Кыргызстане, устроили музей Михаила Фрунзе, сохранив в целости дом, где он родился и вырос. Для Новосибирска Янка Дягилева — это одно из имëн, которые неразрывно связаны с историей города. Творческий путь Янки трагически оборвался в 1991 году, но тем не менее до нас дошли еë стихи и песни. Янке посвящена глава в Энциклопедии для детей по русской литературе ХХ века издательства «Аванта+», и еë имя вполне заслуженно стоит в одном ряду с Анной Ахматовой и Мариной Цветаевой. Думаю, что память о ней сохранится в любом случае, несмотря на полное непонимание со стороны чиновников. В случае с безапелляционным заявлением Вадима Агеенко считаю, что чиновники должны служить народу, а не диктовать своë досужее мнение. И если уж новосибирцы добились того, чтобы на доме установили памятную доску, то и дом не должен быть разрушен.

Валерий Григорьев, музыкант, организатор фестиваля «Янкин день» (Новосибирск):

В этом доме мог бы разместиться музей Новосибирского андеграунда имени Янки Дягилевой с возможностью проводить небольшие квартирники с музыкантами, поэтами, писателями и т. д., пусть не с битком народа, но на то он и андеграунд.

Янка до сих пор будит и встряхивает молодых людей, причëм по всей планете. И даже люди в серьëзном возрасте приходят к еë творчеству неожиданно для себя, впервые услышав. И она становится важной частью их жизни, вернее, еë творчество, т. е. вот это вот самое: «Тексты странные, игра на гитаре не виртуозная, манера исполнения…»

Юля Собачко, музыкант (Новосибирск):

Кто такая Янка Дягилева? Одна из знаковых фигур советского рока, одного из массовых культурных направлений последней трети ХХ века. Одна из ключевых фигур сиброка/сибпанка, что особенно приятно нам, новосибирцам.

Кто Янка для меня? Образ, одновременно завораживающий и до боли понятный. Насколько близкий, настолько же и загадочный. Хочется вспомнить определение Е. Летовым рока как религиозного действа по типу шаманизма, но не буду, ибо похоже, но гораздо проще и сложнее.

Пусть сколько угодно очередной доморощенный Юрий Лоза высказывается. Это явление — маркёр: жив андеграунд, ой как жив…

Дом Янки будет интересен новосибирцам и их гостям не только в качестве образца застройки центра города соответствующего периода. Очевидно, что в нëм получится отличный музей культуры 1980-х, поскольку явление «сибпанк/сиброк» — одно из наиболее ярких культурных направлений той эпохи, оно имеет материальные доказательства, занимающие своë место в своëм пространстве. Это пластинки, уникальные музыкальные инструменты, бытовые артефакты, оживающие в органичных им интерьерах. Именно дом с его энергетикой, а не кабинет в бизнес-центре с выставкой экспонатов, может служить для понимания духа времени, места и людей, населявших его. Уверена, что нашему молодому городу недостает исторических локаций, а ведь историкам есть что рассказать о Новосибирске. Домик Янки Дягилевой — практически готовый культурный объект: приводи экскурсию и показывай-рассказывай-пой!

Леона, музыкант (Новосибирск):

Ну что мне сказать на такие слова депутата? Погромче развести руками… Тем более что для любой официальщины я и сама — маргинал, недоучка, не заслуживающий никакейшего внимания. Наследие Янки является ценностью не только для новосибирцев, даже далеко не только для граждан нашей страны. Когда какая-либо музыкальная группа хочет исполнить что-то корневое, русское, до глубины души пронзительное, она обращается уже не только к Вертинскому и Высоцкому, она обращается теперь и к Янкиным песням. Из нашей культуры еë уже не выкинешь, и рано или поздно чиновничье племя это осознает и начнëт чесаться: причислять к культурным памятникам, воссоздавать по фотографиям, вообще восстанавливать репутацию для туристов и прочего общественного мнения. Но для этого их взгляды должны быть направлены хоть чуть-чуть дальше собственного шкурного носа, а вот можем ли мы покачнуть маятник в правильную сторону? Да, в Янкином доме просто обязан находиться музей. Избытка музеев для столицы Сибири не будет. Аккуратно поддерживать его состояние можно и силами ответственных единомышленников, но со стороны администрации города необходимо хотя бы понимание того, что культурное достояние проще сохранить, чем потом восстанавливать по крохам.

Константин Скотников, художник (Новосибирск):

Янка Дягилева — великий русский поэт, потому что она сказала бессовестному чиновнику Вадиму Агеенко: «Выше ноги от земли!» Вадим Агеенко вследствие своей гоповской безмозглости не понял сказанное Янкой Дягилевой и другими русскими поэтами и в самом деле оторвался от нашей духовной Родины! Дом Янки Дягилевой необходимо сохранить, как и дом невинно убиенного Сергея Мироновича Кирова! А для многоэтажного доходного дома Вадима Агеенко выделить место на выселках! Душераздирающий голос Янки Дягилевой звучал, звучит и будет звучать в сердцах тех новосибирцев, в ком совесть жива!

В доме Янки Дягилевой может разместиться Музей параллельной культуры имени Янки Дягилевой!

Ольга Таирова, художник (Новосибирск):

Янкино имя в своë время было очень громким в определëнном культурном слое. Когда она внезапно погибла, об этом сообщили все местные и, возможно, центральные СМИ. О девочке с домашними концертами не стали бы так горевать, хотя почему бы и нет. Моя дочь очень серьëзно относилась к еë творчеству, часто цитировала, они с друзьями ездили к ней на могилу, я никогда не препятствовала, правда, и не поощряла. К кумирам разных поколений отношусь с уважением, как к маякам или ориентирам границ. Про дом — это очень непростой вопрос, очевидно одно: Янка там уже не находится, и мне кажется, что она расхохоталась бы, узнав о грядущем мемориале или его отсутствии. Я в фонтанном доме Ахматовой в периметре постоянной экспозиции находиться не могу, я оттуда выхожу, как из пыльного шкафа, в который я по глупости залезла, а потом стала свидетелем сразу двух интимных пространств. И внутри шкафа, там же личные вещи, и сквозь щель наблюдала чужую жизнь: стыд, досада, разочарование, глубочайшая неловкость, нечаянная посвящëнность в тайну… Из–за этих устойчивых эмоций я не хочу домов-музеев-мемориалов. Но это ведь только мои эмоции. Культурный феномен Янки, еë родство с этим городом, моим городом, закреплено адресом и домом в том числе.

Ещë я думаю, что искать новое назначение для этих стен, чтобы обосновать существование, — это не совсем верный ход. Содержание само стремится к форме.

Андрей Поздняков, краевед, инициатор присвоения дому Янки Дягилевой статуса объекта культурного наследия (Новосибирск):

Для меня совершенно очевидно, что Янка — это один из «столпов» и современной русской поэзии, и всего того, что называют «русским роком», особенно в женской его части. По большому счëту, пожалуй, за исключением самобытных Насти Полевой и Жанны Агузаровой, весь остальной «женский русский рок» — это смеси в разных пропорциях Янки и питерской группы «Колибри»: Земфира, Сурганова, Арбенина, Чичерина, минская «Серебряная свадьба» и киевская «Ку-Ку Шанель». Янка сумела объединить в жуткую картину мира куски русской истории, общечеловеческие идеалы и воззрения, русский фольклор (включая дворовый) и обрывки повседневности, которая в этом соседстве и в этом контексте выглядит настоящим кошмаром:

Идy я по верëвочке, вздыхаю на ходy;

Доска моя кончается — сейчас я yпадy.

Под ноги, под колëса, под тяжëлый молоток —

Всë с молотка!

Или:

Не рассказывай, батя, и так всë пройдет

Чередой дочерей, всем раздеться — лежать.

Убивать, хоронить, горевать, забывать.

Тем не менее за перманентной депрессией чувствующего этот мир молодого человека, за этой плотной стеной отчаяния у Янки почти всегда возникает луч света, который в такой картине (а Янку почти невозможно обвинить в сгущении красок в силу еë абсолютной искренности) приобретает подлинную ценность:

Я убираюсь.

Рассвет.

В затылок мне дышит рассвет,

Пожимает плечами,

Мне в пояс рассвет машет рукой.

Что касается судьбы дома Янки, то, на мой взгляд, это должно быть решено каким-то «коллективным разумом» в процессе дискуссий и обсуждений на различных очных и заочных площадках: в Facebook, в журнальных статьях, в дискуссионных клубах. Лично я против того, чтобы делать из дома «мемориальный музей». Также я не вижу это место в качестве «рок-кафе» (или даже «панк-кафе»). По моему мнению, эта площадка должна быть живой: на ней должно что-то происходить, но с ней нельзя «переусердствовать». Например, это может быть лекториум, место для встречи с какими-то гостями-звëздами, для их тихих камерных выступлений, место для выставок картин и фотографий. Но, повторюсь, решать это надо «коллективным разумом».

Алексей Карнаухов, архитектор (Новосибирск):

Никакие полумеры и компромиссы в этом случае не сработают. Нужно накрывать стеклянным колпаком и оставлять всë как есть. Переносы, подделки, очистки фасадов и прочие прихорашивания убьют ауру места. Такое моë мнение.

Стеклянный колпак — по форме это и будет музей, только вот по содержанию нужен дом Янки без Янки — просто вышел человек.

Нина Садур, драматург, прозаик, сценарист (Москва):

Янка — культовая фигура для русского рока, для всей России. И хватит уничтожать нашу культуру, и без того полуубитую.

Олег Лекманов, литературовед, доктор филологических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Москва):

Янка Дягилева — очень важный человек не только для истории русского рока, но и для культурной истории России в целом. Снос ее дома был бы большой ошибкой, граничащей с преступлением.

Елена Ванеян, поэт, переводчик, филолог (Москва):

1) Янка — прекрасный голос, прекрасные песни. Она очень яркий человек моего поколения, часть моей истории в этом смысле. Я бы хотела, чтобы Янка была с нами сейчас.

2) Очень хотелось бы, чтобы в Новосибирске еë дом получил особый статус — может быть, музея неформальной культуры 1980-х — 1990-х.

Евгений Харитонов, поэт, переводчик, критик, историк литературы (Москва):

Янка — поэт самобытный, по-своему уникальный. Сносить нельзя, музей сделать в доме — правильно.

Геннадий Каневский, поэт (Москва):

Честно говоря, я не знаток Янкиных текстов и песен, что не мешает мне понимать, что это фигура, достойная если не дома-музея, то мемориальной квартиры и мемориальной же доски уж точно. Да и фестиваль еë имени в Новосибирске был бы нелишним. Большой и как можно менее формальный.

Надя Делаланд, поэт, критик, филолог, кандидат филологических наук (Москва):

Я не являюсь еë фанаткой, но всегда относилась с симпатией к тому, что она делает. И, конечно, считаю, что в еë квартире должен быть еë музей.

Ирина Семëнова, лингвист (Москва):

В домике следует организовать музей Янки, которая, безусловно, является значимой фигурой для русской-советской культуры XX-XXI вв.

Дмитрий Григорьев, поэт, прозаик (Санкт-Петербург):

Фигура Янки, безусловно, значимая, дом надо сохранить, можно не делать музей в традиционном смысле, но сделать небольшую квартирную площадку для камерных выступлений. Как у нас в СПб «Камчатка», например.

Валерий Шубинский, поэт, переводчик, критик, историк литературы (Санкт-Петербург):

Та традиция, к которой принадлежит Дягилева (и Летов, и Башлачёв во многом), от меня так далека, что не могу сказать ничего. Но я, конечно, на вашей стороне.

Лев Наумов, писатель, драматург, историк литературы (Санкт-Петербург):

Я, безусловно, считаю, что дом столь значительного автора должен быть сохранëн. Потенциал создания в нëм музея или культурного центра — тема отдельная, долгая и непростая. Тем не менее, безусловно, снос этого здания —– преступление против культуры и памяти.

Александр Петрушкин, поэт, прозаик, критик, куратор евразийского журнального портала «Мегалит», главный редактор литературного журнала «Новая реальность» (Кыштым):

Янка для меня — часть моей молодости и частично основа моей поэтики, как мне кажется. Я считаю, что музей должен быть.