Внутренняя эмиграция приводит к импотенции культурного кода. Рано или поздно старые творцы перегорают, а новые подхватывают их засохший дискурс и погружаются в борьбу за ещё одну ступеньку в пирамиде Маслоу.

Бытовые хохмы проникают в культурное бессознательное и вместо эволюции национального масскульта мы получаем компот из голливудского вторсырья, российского стендапа и революционно-стагнационных строчек из песен Tor Band.

Это неплохо и нехорошо, просто внутренняя эмиграция затянулась, а культурно-национального бэкграунда не хватило, чтобы создать эволюционный продукт. Получилось что-то вроде Geely: изготовили в Беларуси, но из заимствованных деталей.

Маркеры беларуской культуры в голове обывателя — «вёска, мужыцкая доля, трэба жыць як набяжыць». На этих трёх китах держалась и государственная идеология, накрывая тяжёлым покрывалом поросли адекватности и новаторства. Более того, к этому новаторству не была готова и приличная часть демократичного общества, оказавшись при первичном препарировании банальными нац. консерваторами.

Вспомним эссе Ольгерда Бахаревича «Ганаровая вешалка», где он писал, что “Вышываначная Беларусь зноў перамагла Беларусь еўрапейскую. Мы вярнуліся туды, дзе былі. Да Беларусі льняной, жытнёвай, баравой, а таксама баваўнянай, саматканай, паркалёвай, пладова-ягаднай і сінтэпонавай. Быць беларусамі без вышыванкі не атрымліваецца. Кракадзіл не ловіцца і не расце какос. Нешта не складваецца. Але што?”.

Казалось, правильные слова: зарываться в землю и возвращаться к сельскому прошлому — архазим, свойственный одной стране-соседке, где трендсеттеры-почвенники готовы по щелчку монарха вернуться к неофеодализму и опричнине. Плюс, бум вышиванок (эссе было написано в 2014 году) дошел до истеричной отметки, когда традиционные узоры начали появляться на трусах, носках и майках в виде принта. О вышивке, как таковой, речь уже не шла: just business.

Отсутствие глубинного понимания контекста и культурных трендов привело к заимствованиям, использованию заезженных культурных маркеров и, в итоге, к смешиванию всего этого в один большой культурный мохито.

Отсюда логично, что Цоевская “Перемен”, а не “Радыё Свабода” или “Пляц Францыска” Ulis стали главным саундтреком беларуской революции. Уйдя во внутреннию эмиграцию на десяток-другой лет, выходишь под знакомые звуки молодости, их же транслируешь и на других. Из–за нехватки культурного контекста в стране победившего зла появляются строчки «Мы не быдло, стадо и трусы, мы живой народ, мы беларусы» и «Жыве Беларусь у маім вялізным сэрцы».

Все это — упрощенная до уровня подошв отсылка к классикам беларуской литературы. «Хто ты гэткі? Свой, тутэйшы! Чаго хочаш? Долі лепшай!», ну вы поняли. Когда в соцсетях периодически начинают ныть на тему малого количества беларуского контента на протестах, я искренне удивляюсь, а откуда ему взяться?

Два с половиной десятка лет большинство сегодняшних протестующих и творящих во имя протеста жили параллельно с превентивным авторитаризмом. Росли на понятном всем масскульте — вселенной Гарри Поттера, стендапах Руслана Белого и голливудских блокбастерах.

Список можно продолжать, но суть ясна: превентивный авторитаризм не выходил за границы тюрем, обысков в штабах оппозиции и запугивания электората по смс. Атаки были точечными и не били серьезно по прочному пузырю внутренней эмиграции креативного класса. Но когда пробили — креативный класс ответил, чем мог.

В сегодняшних условиях этот ответ — оправданный и успешный. Он заряжает и вдохновляет беларусов. Если в истории он останется как временный показатель культурной и творческой солидарности — это будет мощный кейс для всего мира. Но если этот микс из заимствований и пережеванной ретроспективы станет новым беларуским маскультом — значит мы проиграли, и революция точно не была культурной.

С другой стороны, с уходом автократа в Беларусь могут подтянуться мощные тренеры по наращиванию культурной мускулатуры. Просто возвращения мало — нужно сохранить сегодняшнюю солидарность. Творцы народ обидчивый, но если нам удастся увидеть новый альбом Tor Band под обложкой Цеслера и текстовой начинкой от Рыжкова, тогда точно «жыве маскульт!».