Дома сидеть было откровенно скучно. Хозяйка днем пропадала невесть где, а я и не спрашивал, то ли в кружке по занятиям хатха-йогой, то ли в клубе «Литературная лира» при книжном магазине. Может, в волонтеры записалась, с подружками сидит, пиво потягивает в стрип-баре… Кто знает, но возвращалась поздно, веселая и довольная, с румянцем во всю щеку. Сбагрила Люсинду на мое попечение и никаких забот… мамочка, называется. Таких нынче много, которые детей из пробирки делают.

По телевизору крутили, в основном, новости и местные сериалы со стрельбой и мордобоем. Новости — те про то, как плохо живется в иностранщине, на Земле, значит. Особо усердствовал один ведущий, как его… Голубев. Каждодневно грозился стереть с лица земли, пройтись огнем и мечом, испепелить, своего не отдать ни пяди. Программа, типа миротворческая, для семейного просмотра и досуга, так и называлась: «Голубиный полет». Или помёт? Ой, что это я… «Полет», конечно же, «Голубиный полет». Хотя, честно говоря, какой из голубя миротворец, скажите? Больных птичек клюет, пока те не сдохнут окончательно, следы своей жизнедеятельности всюду оставляет, за собой не убирает. Лакомится помойкой… Грязная, зловредная и чрезвычайно сексуально озабоченная тварь, а не посланник мира с оливковой ветвью в зубах, как его на картинках изображают. Градоначальник, однако, Голубеву благоволил, наградил Железным Крестом 3-й степени, приглашал заходить запросто, а также подписал указ, чтобы всем сидеть в это время на диванах у телевизоров и оставлять восторженные комментарии по телефону и в социальных сетях. Посты в соцсетях надо было как можно больше «перепощивать», а тех, кто преуспевал в славословии, зачисляли в «полк патриотов», и они удостаивались чести следовать в роли клакеров за мэром в его поездках по городу и встречах с избирателями. Контроль за исполнением указа Бенито Эскобар, «Эль Коротышка», как ласково прозвал любимого мэра народ, возложил на Особый Отдел, чтобы тот считал трафик на телевизионном канале и следил, чтобы уклонисты не слишком уклонялись. С теми вообще была беда: служить в армии не хотели, с картонными самодельными плакатами по улицам с протестами бродили, чтобы полиция их забрала в КПЗ на казенные харчи. «Кредитную историю» себе зарабатывали, а потом продавали какому-либо оппозиционному информационному агентству, пробавляясь зарубежными чаевыми, с Земли и Марса денежными подачками. Был, правда, однажды случай, когда одному из самых речистых уклонистов удалось высказать в лицо мэру все, что он о нем думает: грубый, неотесанный и необразованный солдафон с потенциалом диктатора. Тот внимательно выслушал оппозиционера Н., но не приказал, как обычно, заковать в цепи и поместить в карцер на 15 суток, а наоборот, предложил должность своего посланника на Меркурии. Он не понаслышке знал, что за политической оппозицией, объявляющей себя демократами, либералами, часто скрывается обыкновенная корысть и карьеризм, а внутри сидит тот же дракон, что и у него.

— Завтра же и отправляйся, голубчик. Зайди в комитет по внешним связям, там тебе командировку выпишут, ксиву, суточные дадут — и вперед, будешь налаживать отношения с меркурянами, перезагрузку им устроишь на благо наших народов во имя мира во всем мире и мирного сосуществования миров.

И было сказано это мягким, но мощным и внушительным, как умел пан Эскобар, обволакивающим собеседника, точно паутиной, голосом, из тенет которого невозможно было вырваться.

— Несчастная страна, — тихо произнес в сторону, чтобы никто не слышал, оппозиционер Н., однако вслух горячо поблагодарил мэра за оказанное доверие. — Мне ни за что не слиться с электоратом, не стать богоподобным мистическим символом, как это удалось Коротышке. Коротышка — это народ, а народ — это Коротышка. Не станет Коротышки, не станет и страны. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Быть на дипломатической службе даже заведомо в глуши все же почетнее, нежели плевать против ветра. Своя рубашка ближе к телу. Как же я был наивен, полагая, если аккаунт в Твиттере набрал тысячу-другую фолловеров, мне предопределено вершить судьбы людей и предстоят великие свершения. Глупец…

Жутко, доложу я вам, здешняя жизнь похожа была на земную, мной оставленную по приказу Департамента аномалий для совершения акции особой важности. Местным парламентом минувшей весной была утверждена оборонная целевая программа, действие которой распространялось на весь период противостояния с внешним врагом, и она должна была оставаться в силе по причине тяжелых предстоящих испытаний столько времени, сколько необходимо. А сколько необходимо, не знал никто, кроме «Большой тройки», поскольку на программе стоял гриф «совершенно секретно, особой важности». Тем, кто спрашивал, просто затыкали рот, язык, то есть, отрезали. Мэрские шпионы сновали повсюду, вынюхивая крамолу простонародья, которое только и думает, как бы не работать, а ухватить кусок пожирнее. Под сурдинку мероприятий по повышению обороноспособности страны органы безопасности распоряжением Коротышки получили право конфискации имущества предателей, коллаборационистов, трусов и подстрекателей, а также прочих ропщущих на кухнях бунтарей, после чего можно было бы спокойно расстреливать смутьянов без суда и следствия прямо в подворотнях.

Официальная пропаганда без обиняков указывала на виновника всех невзгод на Церере — олигархический режим на Земле, и призывала население голову положить на военные рельсы, отдать все для фронта, все отдать для победы. И население отдавало. Последнее. Да и невозможно было не помочь соотечественникам, — пусть и бывшим, — страдающим на исторической родине. Людское стадо днем пробавлялось рабским трудом, вечером заполняло кабаки, где занималось трусливым зубоскальством и бессильным злопыхательством в адрес разнузданной политической надстройки. Нужду, голод и притеснения — все можно стерпеть ради стабильности в своем государстве и истинного правопорядка там, куда только могли дотянуться руки пана Бенито. И ни на какое казарменное положение страну нужды переводить нет, когда плебс превыше всего ценит самим богом данного им предводителя, все понимает и принимает тяготы, как и надлежит благонадежному избирателю, искренне за всё благодарному правительству For the People.

Читать же местную прессу было удовольствием, каких мало, еще почище, чем в экран пялиться. Вот, к примеру, один советник изобрел эликсир молодости или, пожалуй, что даже бессмертия, после чего во всеуслышание заявил, что теперь можно и умереть спокойно — но уже после 200 лет. А на кой, извините, ляд, мне стариковская жизнь? Без гроша в кармане, ежели пенсию мою отодвинут, соответственно, до 160 лет? Эликсир денег, наверное, стоит, а моя жизнь пенсионерская бесплатная… Или еще… Намедни, пишут газеты, правительство назначило нынешнее лето последним. Не в том смысле, что последнее, — на это силенок у него не хватит, — а последнее в смысле сбора грибов и ягод бесплатно, то есть, даром, что растут в церерских чащобах да на болотах. Народное, пишут, достояние надо беречь и сохранять на будущее, когда есть будет нечего. Нельзя бездумно разорять «наше все» без дозволения и оброка свыше. Теперь новый закон по защите живой природы будет действовать в чащобах и на опушках по принципу: «Плати и бери». Для того и будки с ревизорами и собаками будут расставлены, чтобы бесплатно не крали.

А другой депутат, что скупил все плантации, оранжереи и теплицы и заведует теперь всем, что произрастает на садово-огородной болотистой церерской почве, тоже учудил: завалю, говорит, всю поднебесную нашими церерскими грибочками… Во как! Поганками, что ли? Но самое смешное, дачники, — ну те, что на Канатчиковой Даче живут, — сразу кинулись с лукошками государевы недра напоследок обирать, и теперь ихний директор пациентов своих зазывать обратно в казармы устал и гвардейцев-десантников призывает на помощь. Вы же не думаете, что Канатчикова Дача только в Подмосковье одном имеется? Проблема, однако…

Никогда не знаешь: жизнь — это награда или наказание? Нет, в самом деле. Вам не кажется, что чем она спокойнее, чем «стабильнее» — тем больше оснований тревожиться за будущее, ибо жизнь есть движение, а застой — это смерть? Надежда на лучшее будущее и единодушное послушание, а также неизлечимая вера во власть и беспредельная любовь к мэру являлись краеугольными камнями общественной жизни на Церере, красной строкой были вписаны в Основной ее закон, с младых лет впитывались ее жителями и становились по мере взросления такими же естественными для них атрибутами, как вода, воздух и сон на день грядущий.

(фрагмент романа)