Вокруг книги наделали много шума, потому как она вроде наезжает на ислам. Если честно, громковато сказано, хотя, конечно, и автор романа, и его герой ислам недолюбливают (только первый этого не скрывает, а второй не спешит делиться своим мнением с окружающими, по-европейски молчит). В общую кастрюлю летят какие-то мистические факты: во Франции книга вышла в день расстрела редакции Charlie, а в России — почти сразу же после недавних Парижских терактов. На этом фоне (и на фоне много чего еще) просто прекрасно выглядит безвкусная обложка с Джокондой в паранже. Во Франции книга Уэльбека вышла в безликой обложке, где единственной иллюстрацией служила надпись из имени автора и названия. Что не мешало книге продаваться, продаваться и еще раз продаваться.

Так вот, за этим шумом можно упустить кое-что важное. «Покорность» — во Франции, побеждая по всем правилам на выборах, президентом становится представитель исламской партии, который производит ошеломительные реформы и собирается сделать из Парижа столицу всего Евросоюза (который вот-вот примет в свои ряды не только Турцию, но и Египет с Сирией) — это книга не о том, что если Европа не прекратит сюсюкаться с исламом, то он ее съест. Это было бы так же твердолобо, как и российская обложка издания.

Это книга о всеобщем незнании. О тотальной необразованности — и не только тех, кого все называют необразованными, но и вот этих всех, кто ничего не знают о так называемых необразованных. Ничего не знают, потому что боятся что-либо менять. Потому что много смотрят телевизор. Главный герой — протагонист не только автора, но и всей Европы. Это профессор с большим именем, заработанным за весомый труд по не самому известному французскому писателю. Интеллектуал, который все меньше встречается с женщинами и все больше времени проводит с вином и такими же умниками, беседуя — и потом еще долго размышляя — о том или ином неологизме XIX века. Человек, который ясно ощущает, что главное в своей жизни он уже сделал, и теперь эту жизнь неплохо бы как-то дожить.

Может, наличие большого количества времени (профессора увольняют из университета, потому что по новым правилам там могут преподавать только принявшие ислам — но назначают «золотую» пенсию, о которой он и подумать не мог при прежнем правительстве) и дает ему хорошенько поразмыслить об исламе и о том, как эта вера смотрит на образование, на полигамию, на саму веру, в конце концов. Уэльбек здесь, конечно, злорадно иронизирует, но почти все размышления приводят профессора к тому, что, если рассуждать холодной головой и зрить в корень, он не может поспорить ни с одним из нововведений президента-мусульманина.

Но, как сказал Сорокин, Оруэлл вряд ли думал всерьез, что описанное им в «1984» наступит совсем скоро. И думается мне, что Уэльбек здесь вряд ли серьезно предсказывает будущее, а наводит нас на мысль о том, что следовало бы кое-что знать о людях, которых вы боитесь, с которыми вы не хотите общаться, но которые скоро будут жить в соседнем доме. В самом деле, про ислам мало кто знает что-либо не то что вразумительное, а вообще достаточное, чтобы об этом исламе хотя бы рассуждать. Он так же далек от нас (и так же нам не интересен), как африканские дети или народы Дальнего Севера. Но в отличие от них, мусульмане не где-то недосягаемо далеко, а среди нас. И в таком случае просто глупо взращивать внутри себя целый сад негативных стереотипов о самой молодой религии мира — вместо того, чтобы просто знать, что же она из себя на самом деле представляет.

Хотя бы поэтому книга невероятно актуальна и для российского читателя, которому ее, правда, надо читать не до конца. Потому что в конце, после долгих раздумий (на самом деле не очень-то и долгих, автор слишком скоро сворачивает роман, хотя тот только поднялся на нужную высоту) профессор все–таки принимает ислам. По версии Уэльбека это настоящий конец, покорность, ведущая к смерти, и это понятно. Но важен не итог этих размышлений (может, потому он так и скомкан), а сам взгляд: узнать о предмете вашей ненависти больше, посмотреть на него с другой стороны.