Автор перевода — Владимир Тихомиров

Редактор — Анастасия Лекук

________________

Поскольку я являюсь давним и безумным поклонником тенниса в целом и Трэйси Остин в частности, книгу «Вне центрального корта: моя история», написанную мисс Остин в соавторстве с Кристин Бреннан и выпущенную издательством «Морроу», я хотел прочитать с особым, крайне редким в отношении спортивных мемуаров желанием. Литературу данного жанра — автобиографий, написанных звёздами спорта в соавторстве — я покупал и читал в чудовищном количестве, испытывая при этом восторг и разочарование, противоречие и стыд, постоянно пряча их под чем-то более высоколобым у кассы книжного магазина. Думаю, автобиография мисс Остин положила конец моей слепой страсти к жанру.

Вот как в своей книге Остин описывает первый сет матча против Крис Эверт в финале Открытого чемпиона США по теннису 1979 года: «На счёте 2-3 я брейкнула Крис, потом она брейкнула меня, затем я снова брейкнула её, и счёт стал 4-4».

И осознание победы в финале: «Я тотчас поняла, что только что сделала — выиграла Открытый чемпионат — и пришла в восторг».

Трэйси Остин о психической нагрузке в профессиональном спорте: «Каждый профессиональный спортсмен должен быть настроен психологически на все сто».

Трэйси Остин о родителях: «Мои мама и папа никогда в жизни на меня не давили».

Трэйси Остин о Мартине Навратиловой: «Она удивительный человек, очень чуткий и заботливый».

О Билли Джин Кинг: «Она тоже невероятно очаровательна и любезна».

О Брук Шилдс: «Она была такой милой и яркой, и с ней было так легко общаться».

Трэйси Остин размышляет о совершенстве: «Некоторые из нас готовы жертвовать несколько большим, чем остальные. Почему так? Думаю, из из–за стремления быть лучшими».

Мысль вы поняли. С другой стороны, эта поразительно пресная автобиография способна помочь нам вникнуть в суть чувств искушения и разочарования, присущих массовым спортивным биографиям. Практически одинаково скверные как литература, спортивные истории успеха продаются невероятно хорошо, обещая нечто большее, чем просто перечисление имён известных людей, как в книгах прочих знаменитостей — именно поэтому их так много.

Вот вам теория. Выдающиеся спортсмены притягивают тем, что олицетворяют основанные на сравнении достижения, которые мы, американцы, почитаем — самый быстрый, самый сильный, — и делают это в абсолютно недвусмысленной форме. Лучшего водопроводчика или лучшего главного бухгалтера определить невозможно, тогда как лучший релиф-питчер, лучший по штрафным броскам баскетболист или лучшая теннисистка — это всегда, без исключений, вопрос общедоступных статистических показателей. Выдающиеся спортсмены восхищают нас, взывая к нашей нужде в соревновательном превосходстве и точных данных.

К тому же они эстетичны. Джордан, застывший в воздухе, словно «Невеста» Шагала. Сампрас, посылающий мяч ударом с лёта под немыслимым Евклиду углом. Есть в них — спортсменах мирового уровня, превозмогающих законы физики — внеземная красота, являющая Бога в человеке. Получается даже больше, чем одна теория. Великие спортсмены представляют глубину в движении. Они оживляют абстрактные понятия типа силы, или грациозности, или самообладания, делая их не только воплощёнными в человеческом теле, но и пригодными для показа по телевидению. Быть выдающимся атлетом, выступать на публике означает быть совершенным гибридом животного и ангела, которого мы, обычные невзрачные зрители, не можем увидеть в самих себе.

Поэтому мы хотим узнавать их, этих одарённых, исполненных энергии спортивных дарований. Мы, зрители, в свою очередь тоже воодушевлены и движимы энтузиазмом — и наблюдать за их выступлениями нам недостаточно. Мы хотим прикоснуться к этой глубине, хотим знать их изнутри. Нам нужны истории их успеха. Мы хотим знать об их скромном происхождении, лишениях, раннем взрослении, нечистых намерениях, разочарованиях, упорстве, командном духе, самопожертвовании, инстинктах убийцы, лечебных мазях и боли. Мы хотим знать, как они этого достигли. Сколько часов ночами Бёрд провел на пригаражной дорожке, посылая мячи в кольцо в свете самодельных прожекторов? Как безбожно рано просыпался Бьорн каждое утро на тренировки? Автомобили каких марок братья Баткасы толкали вверх и вниз по улицам Чикаго во время разминок? От чего и Палмер, и Бретт, и Пэйтон, и Эверт вынуждены были отказаться? И, разумеется, мы хотим знать, каково это, осознавать, что ты одновременно и прекрасен внешне, и являешься лучшим в своем деле («Каково это, выиграть важный матч?»). Какой степени сочетание незамутнённости ума и концентрации необходимо, чтобы загнать мяч в лунку или забросить штрафной стоимостью в тысячи долларов на виду у миллиона пар неморгающих глаз? Что происходит в их головах? Они вообще настоящие люди? Они хоть отдалённо похожи на нас? Похожи ли их агонии поражений хоть немного на наши несущественные ежедневные невзгоды? И, разумеется, вкус победы: каково это, поднимать вверх указательный палец, показывая, что ты лучший, и подразумевая именно это?

Мы с Трэйси Остин почти ровесники, и я также играл в теннис на соревновательном уровне и числился в тех же юниорских рейтингах, но нас разделяли полстраны физически и несколько плато в рейтинге. Когда в 1977 году мы все узнали о девочке из Калифорнии, выигравшей профессиональный турнир в Портленде в четырнадцать лет, то даже не столько завидовали, сколько сгорали от любопытства. Никто из нас не мог даже близко выступать на уровне восемнадцатилетних игроков, не говоря уже о более взрослых спортсменах классом выше. Мы начали следить за её карьерой по статьям в теннисных журналах, искать её матчи на малоизвестных кабельных каналах. Она была примерно 137 сантиметров ростом и 39 килограмм весом. Она выбивала всю дурь из мяча и никогда не промахивалась, и никогда не задыхалась, и у неё были брекеты и косички, резво болтающиеся, пока она надирала задницы профессионалам. Она стала первым подростком-звездой в женском теннисе, в конце 70-х она была удивительной, обворожительной и вдохновляющей. В её манере игры была какая-то неуместная взрослая гениальность, сопряжённая с детскими смешками и несуразной прической. Я помню, как со всей проницательностью, которую только мог себе позволить пятнадцатилетний подросток, размышлял о всех различиях, по причине которых мы находились по разные стороны телеэкрана. Она была гением, а я — нет. Каково это было? У меня было много серьёзных вопросов, которые я хотел ей задать. Очень хотелось знать, что она может сказать на этот счёт.

Итак, суть жанра спортивных автобиографий заключается вот в чём. Поскольку выдающиеся спортсмены кажутся нам глубокими, поскольку они выражают собой физическую гениальность, то эти — выписанные на самом деле соавторами — приглашения в жизни спортсменов и их черепные коробки для покупателей ужасно соблазнительны. Открыто или завуалированно эти мемуары обещают посвятить нас в необъяснимое таинство того, что же делает некоторых людей гениями, полубогами. Они обещают поделиться с нами секретом, объяснить разницу между ними и нами, преломить её, эту разницу, хоть немного и дать нам желанную, ожидаемую, исключительную, поведанную от первого лица, разъясняющую историю успеха.

Однако эти автобиографии редко сдерживают свои чарующие обещания. И «Вне центрального корта: моя история» с этой задачей справляется особенно плохо. Книга так ужасна даже не потому, что скверно написана (признаться, я не знаю, какую функцию во всём процессе выполняла Бреннан, но сложно представить, чтобы Остин самостоятельно справилась бы хуже. Двести абсолютно безжизненных страниц, полных конструкций вроде «Теннис, словно волшебный ковёр, вёл ко всем местам и всем людям», оживляются только подобными строками: «Травмы — отличительный знак до конца моей карьеры — норовили полностью овладеть мной»), а потому, что допускает основную ошибку описательного текста, о которой знает каждый второкурсник: она забывает, для чего написана.

Очевидно, во главе внимания толково написанных мемуаров должен стоять читатель — человек, потративший время и деньги, желая постичь природу сознания кого-то, кого он хочет узнать, но никогда не встретит. Но «Вне центрального корта» не ценит читателя в принципе. Внимание и благодарности автора, кажется, главным образом направлены на её семью и друзей. Целые страницы посвящены завораживающим — прямо в духе оскаровских речей — хвалебным одам родителям, братьям и сёстрам, наставникам, тренерам и агентам; также скромных комплиментов удостаиваются буквально все спортсмены и звёзды, которых Остин когда-либо встречала. В частности, в описании собственной карьеры (невероятной и необыкновенно интересной) Остин отступает на второй план, теряясь в потоке восхищений в адрес каждого соперника, против которого она играла. Типичный пример: её третья игра на Уимблдоне 1980 года была против американки Барбары Поттер, которая, как мы узнаем,

Очень хороший человек. Барбара была очень добра ко мне, когда я восстанавливалась от травм, посылала мне книги, поддерживала связь, сверялась о моём самочувствии. Барбара определённо была одним из умнейших людей в профессиональном теннисе; я слышала, сейчас она учится в колледже, а это требует невероятной решимости для женщины её возраста. Зная Барбару, уверена, она трудится сильнее остальных студентов.

В такие моменты себя проявляет странная склонность к использованию клише, из которых мы, спортивные болельщики, плетём узлы мифов и таинств и которые эти спортивные мемуары обещают распутать. Кажется, будто Трэйси Остин вывела представление о собственной жизни и карьере из формулы заурядной спортивной биографии. У нас есть чувствительная и безумно любящая мать, доброжелательный отец, озорные братья и сёстры, которые относятся к популярной Трэйси точно так же, как и к остальным детям. У нас есть наивная героиня, чья невинность ломается под натиском опыта и вымещается настоящим упорством; у нас есть неприветливый, но мягкосердечный тренер и холодные, настроенные крайне скептично ветераны спорта, в итоге принимающие героиню. У нас есть коварный и подлый соперник в лице Пэм Шрайвер — единственной, кого восторженные упоминания обошли стороной. У нас есть даже надуманная история о скромном происхождении. Остин, чей отец — корпоративный ученый, а мать — одна из тех худых дамочек с автозагаром, проводящих чуть ли не все дни напролет в загородных клубах на теннисных кортах, пытается выдавать свое детство в шикарном Роллинг Хилс за бедное: «Нам приходилось быть экономными во всём <…> мы урезали траты, перейдя на сухое молоко <…> бекон мы ели только на Рождество». Поначалу из–за подобных рассуждений кажется, что автор воспринимает реальность в искаженном свете, но потом приходит осознание: от реальности она оторвана напрочь.

По правде говоря, даже не скупое, уровня пресс-релизов, раскрытие героев истории и заурядно мистификационная структура книги, а авторское невежество удостаивает нас лишь блеклыми очертаниями настоящей, многогранной жизни. Отступления от изобилующей в книге извращённой лести другим людям проявляются лишь в моменты, когда автор, кажется, допускает их невольно. Например, Остин утверждает — постоянно и практически с рвением Гертруды, — что мать «не заставляла» её, тогда ещё трехлетку, заниматься теннисом, однако Трэйси Остин совершенно не смущает, что трехлетний ребенок в принципе не осведомлен о существовании свободы выбора, чтобы его требовалось заставлять. Трэйси — дочь женщины, которая в вечер перед рождением героини играла в теннис с четырьмя другими своими детьми, трое из которых впоследствии также стали профессиональными теннисистами. Многие из вошедших в мемуары воспоминаний миссис Остин кажутся изящными в своей сдержанности — «Маме всегда нужно было убедиться, что на корте я веду себя подобающе, хотя я никогда даже не думала скандалить» — и местами откровенно пугающими, когда дело касается ряда вещей, которые Остин описывает в попытке продемонстрировать, «насколько ненавязчивым было моё теннисное прошлое»:

Все думают, что каждый юный теннисист зациклен только на теннисе, но в моем случае это неправда. Пока мне не исполнилось четырнадцать, я никогда не играла по понедельникам. <…> Мама всегда следила, чтобы я никогда не проводила на корте по семь дней подряд. Она никогда не ходила в клуб по понедельникам, поэтому нас там не было.

История принимает более странные обороты. Позже, в части, посвящённой детству, Остин вспоминает свою «потрясающую дружбу» с мужчиной из их загородного клуба, который «годы спустя устраивал <…> для меня матчи против ничего не подозревающих соперников и <…> выиграл много денег у своих друзей», и, с целью символизировать эту дружбу, «купил мне ожерелье с буквой T, инкрустированной четырнадцатью алмазами». Тогда ей было десять. Будучи уже взрослой на момент работы над книгой, Остин так анализирует эти отношения: «Он был очень богатым адвокатом по уголовным делам, а у меня было не так уж много денег. Одаривая меня подарками, он заставлял меня чувствовать себя особенной». Ну что за парень! То, что де факто называется спортивным жульничеством, было «забавы ради».

Затем Остин вспоминает турнир в Японии 1978 года, в котором она не особо-то хотела участвовать:

Это было так далеко от дома, а я устала от разъездов. Они продолжали предлагать мне всё больше и больше денег за участие — более сотни тысяч долларов, — но я говорила «нет». В конце концов они предложили оплатить перелёт для всей моей семьи. Это всё и решило. Мы полетели, и я с легкостью выиграла.

Помимо демонстрации странной с финансовой точки зрения логики (она не соглашалась лететь за более чем 100 000 $, но передумала при условии, что организаторы потратят пару сотен на авиаперелёты?), Трэйси Остин, кажется, совсем не осведомлена о том, что в конце 70-х любой игрок, которому гарантировалась плата лишь за участие в турнире, тем самым серьёзно нарушал спортивные регламенты. Подоплёка в том, что ассоциации мужского и женского тенниса запретили подобные выплаты, потому как они негативно сказывались на чистоте и беспристрастности профессионального тенниса. Организаторы, платившие звёздному игроку серьезную гарантированную сумму, хотели с его помощью привлечь к турниру больше внимания: участие звезды поможет повысить продажи билетов, привлечь корпоративных спонсоров, увеличить выручку с ТВ-трансляций и так далее; соответственно, организаторы были заинтересованы в том, чтобы игрок продержался в турнире дольше, и не допускали его проигрышей менее известным спортсменам на ранних этапах; и это, учитывая, что судьи на линии и на вышке нанимались организаторами, могло приводить к недобросовестному судейству. Бывало и такое. Происходили и куда более странные вещи, чем получение подозрительного числа выгодных телефонных звонков теннисистом первого эшелона … Однако — поразительно — это обошло Трэйси Остин стороной.

Наивность, нарочито демонстрируемая на протяжении всей книги, вдвойне сбивает с толку. С одной стороны, кажется, здесь нет никаких следов активности лобных долей, задействование которых необходимо для сознательного обмана. С другой, невежество Остин, с которым она воспринимает свою не всегда чистую спортивную карьеру, кажется просто невероятным. Случайный пример: когда она поняла, что игрок «танкует» в их турнирном матче 1998 года, чтобы выкроить время для участия в прибыльной ТВ-рекламе, Трэйси «не могла в это поверить. <…> Я никогда прежде не играла с кем-то, кто сливает матч, поэтому только спустя сет и половину я догадалась, что происходит». И это несмотря на то, что подобная тактика была широко известным печальным следствием стремительного роста числа выставочных матчей и согласованных выплат, о которых было известно по крайней мере на протяжении тех одиннадцати лет, что Трэйси была в профессиональном теннисе. Или проблема употребления наркотических веществ — всех, включая кокаин и героин, о чём в 1980-е было не просто широко известно, но о чём даже писали в прессе [1]; касаясь этой темы, Остин пытается предупредить негодование читателя, сводя всё к шутке и жалости подобными высказываниями: «Думаю, игроки экспериментировали с марихуаной и точно пили алкоголь, но я не знаю, кто, когда или где. Меня не приглашали на эти вечеринки, если они вообще случались. И я рада, что не приглашали». И так далее и так далее.

В конце концов, столь разочаровывающей «Вне центрального корта» делает то, что она могла бы быть чем-то значительно большим, нежели очередной биографией из серии «я-была-рождена-играть». Жизненные обстоятельства и в принципе траектория жизни Трэйси Остин в классическом понимании трагичны. Она была первой из числа ныне вездесущих юных дарований, её взлёт был моментальным. Выбранная теннисным гуру Виком Брейденом из толпы ещё ребёнком, Остин попала на обложку журнала «Уорлд Теннис» в возрасте четырёх лет. Она выступила на своем первом юниорском турнире в семь, а к десяти уже выиграла национальный женский турнир для игроков до тринадцати — причем как на крытом корте, так и на открытом, — и становилась участником показательных матчей. В тринадцать она завоевала национальные титулы в большинстве юниорских возрастных групп, была отобрана для участия в турнире Уорлд Тим Теннис, появилась на обложке журнала «Спортс Иллюстрейтед» под слоганом «Звезда родилась». В четырнадцать, пережевав всех женских юниоров, она добралась до отборочных матчей своего первого профессионального турнира, выиграв в результате не только их, но и весь турнир — подвиг, сравнимый с тем, как если бы случайный ученик автошколы, ещё не имеющий прав, пришёл первым в гонке «500 миль Индианаполиса». Она играла на Уимблдоне в четырнадцать, вошла в рейтинг профессионалов в девятом классе, взяла Открытый чемпионат США в шестнадцать и стала первой ракеткой мира всего в семнадцать, в 1980 году. В тот же год её тело начало разваливаться. В течение следующих четырех лет она становилась жертвой травм и череды немыслимых инцидентов, играя лишь периодически и наблюдая, как её рейтинг резко стремится вниз, вследствие чего оказалась вынуждена уйти из тенниса в возрасте двадцати одного года. В 1989 году единственная серьезная попытка вернуться в профессиональный спорт окончилась на этапе подготовки к Открытому чемпионату, когда выскочивший на красный свет гоночный автомобиль чуть не убил её. Сейчас она, если верить написанному в книге, — бывшая спортивная звезда, заведующая известными клиниками для корпоративных спонсоров и иногда приглашённый комментатор на некоторых кабельных каналах, на которых я когда-то смотрел её игры.

Откровенный, неустанный, одержимый перфекционизм, смешанный с чистым талантом, сначала принёс Остин невероятный успех, но позже сломил её, обернулся проклятием, придав тем самым карьере Остин пафос древнегреческой трагедии. Она была — даже пройдя период полового созревания — очень небольшой, и изнуряющий тренировочный режим и бескомпромиссная отдача буквально в каждом матче начали сказываться на её здоровье болезнями, возникающими, как теперь знают спортивные врачи, вследствие гипертрофии и хронической усталости: растяжением подколенных сухожилий и бедренных мышц, радикулитом, сколиозом, тендинитом, переломами, плантарным фасциитом. Плюс к этому, учитывая, что одно влечет за собой другое, она была чертовски невезучей: тренеры, падающие на неё во время катания на коньках и ломающие таким образом ей лодыжку; неумелые хиропрактики, неудачно правящие ей позвоночник; официанты, случайно обливающие кипятком; дальтоники в автомобилях на дороге имени Джона Ф. Кеннеди.

Хорошо написанная автобиография Трэйси Остин могла бы дать нам, простым престарелым сантехникам и бухгалтерам, нечто большее, чем иллюстрацию неоспоримой спортивной гениальности или быстрого восхождения Остин на вершину однозначной, математически рассчитанной иерархии. Эта книга в самом деле могла бы помочь нам взглянуть на мистическую, тёмную сторону спорта. Единственная вещь, которую Трэйси Остин всегда знала в совершенстве, её искусство — греческие философы назвали бы это технэ, то есть ремеслом, оттачивание которого приобщало Остин к самим богам — было отнято у нее в возрасте, когда большинство из нас только начинают всерьёз задумываться о посвящении себя какому-либо делу. Эти мемуары могли бы поведать и о соблазнительном бессмертии успеха в большом спорте, и о менее соблазнительной, но куда более существенной недолговечности конкурентоспособности, посредством которой люди стремятся к бессмертию. История Остин могла бы, — учитывая тяжёлое положение, в котором оказалось выброшенное в двадцать один год некогда спортивное дарование, теперь ничем не отличающееся от специалиста по финансовому учету или заурядного семьянина, умирающего в возрасте шестидесяти двух лет, — быть поведанной с большей глубиной. Книга могла бы, — учитывая, каково это, иметь всё в семнадцать и потерять всё в двадцать один из–за причин, которые находятся вне твоего контроля и которые сродни смерти, только при этом сама жизнь продолжается, — быть более вдохновляющей. И аннотация обещает именно это: «Вдохновляющая история продолжительной борьбы Трэйси Остин в попытке обрести жизнь за гранью большого тенниса».

Но аннотация врёт, потому что, как выясняется, слово «вдохновляющая» в ней используется исключительно как рекламное клише, эквивалентное таким эпитетам, как «трогательная», или «приятная», или (упаси Бог) «триумфальная». Как и все хорошие рекламные клише, оно предлагает всё, но на деле не значит ничего. Употребляемое честно, слово «вдохновлять» означает, согласно господину «Американское наследие», «оживлять чей-то ум или эмоции; связываться через божественное воздействие». То есть «вдохновляющий», употребляемое честно, описывает именно то, что профессиональная спортсменка чувствует во время выступления, делясь определённой долью божественного — того, чему она посвящает свою жизнь, позволяя людям стать свидетелями настоящей, но кратковременной персонификации благодати, которая для большинства из нас остаётся абстрактной и имманентной.

Выдающиеся, какими они и были, достижения Трэйси Остин на корте в её автобиографии даже близко не описаны так, чтобы соответствовать данному в аннотации обещанию «вдохновлять». Забудьте о божественном — здесь нет даже узнаваемого человеческого лица. И это не просто вина неуклюжести слога или структуры текста. Книга искусственная потому, что не передаёт подлинные чувства рассказчика и не отражает восприятие реального, сознательного человека. На другом конце провода никого нет. О каждом эмоционально важном моменте, каждом событии или его развитии повествуется либо в механически-отрывистой манере, либо в форме заготовленной рекламной речи, главная задача которой (задумайтесь об этом) — притуплять чувства. Посмотрите, например, на описание победы Остин над спортсменкой мирового уровня на её первом профессиональном турнире:

Это был тяжелый матч, и я просто пересилила её. Моя репутация стала строиться на этом. Когда играешь от базовой линии, выносливость — это всё. Приз за первое место составлял 28 000 $ [2].

Или взгляните, каким образом она описывает в книге кульминацию трагического конца своей карьеры. Пять лет работы ради возвращения в спорт, а в итоге буквально на пути к стадиону Флашинг Медоус в неё влетает автомобиль, в результате чего — лишь по причине жуткого невезения — нога Трэйси Остин оказывается раздробленной, карьера некогда звезды мирового класса — окончательной завершённой, и она была вынуждена много недель провести на тракционном аппарате, думая о том, что единственной жизни, которую она знала, пришёл конец. Описывая эти события, Остин вдохновлённо цитирует Лео Бускалью и рассказывает о новообретённом увлечении шоппингом, затем приводя мучительно длинный, размером с целую главу, список всех звёзд, которых она когда-либо встречала.

Разумеется, ни сама Остин, ни её книга не уникальны. Сложно не заметить неизменную роботизированно-банальную ауру, пропитывающую не только литературный жанр спортивных мемуаров, но и медийные ритуалы, в рамках которых спортсменов просят рассказать об их технэ. Включите любое послематчевое телевизионное интервью: «Кенни, каково это было, поймать важнейший, решающий мяч «на шнурках» в очковой зоне на последней, в буквальном смысле последней секунде матча?» — «Знаешь, Фрэнк, это было приятно. Радостно и приятно. Мы все работали очень усердно и прошли долгий путь как команда, и это всегда приятно — чувствовать, что вносишь свой вклад». «Марк, сейчас ты совершил хоумраны во всех последних выходах на биту и лидируешь в обеих лигах по очкам АрБиАй — скажешь что-нибудь по этому поводу?» — «Знаешь, Боб, я просто фокусируюсь на каждой отдельной подаче. Я фокусируюсь на главном, понимаешь, и пытаюсь внести свой вклад, и каждый из нас понимает, что мы должны думать о каждой отдельной игре, сосредотачиваться, не заглядывать вперед, и делать всё, что в наших силах, каждый раз». Такие ответы вводят в ступор, но тем не менее кажутся неизбежными, может, даже необходимыми. Обладатели баритонов в пиджаках с логотипами кабельных каналов продолжают подходить к спортивным гениям после игр, запрашивая у них рекомбинантные комментарии, полные мертвых штампов, которые со временем звучат как какая-то странная колыбельная и которыми, разумеется, ни один канал не интересовался бы и не пускал в эфир вновь и вновь, если бы не внушительных размеров аудитория по ту сторону экрана, находящая эти банальности воодушевляющими и правильными. Как будто пустые описания чувств спортсменов подтверждают нечто, во что мы должны поверить.

Истина очевидна: великие спортсмены обычно оказываются ошеломляюще невнятными в словесном выражении качеств, которые делают их столь обаятельными. Важный для меня вопрос состоит в том, почему каждый раз это настолько сильно разочаровывает. И почему я продолжаю покупать спортивные мемуары с мыслями, что моё восприятие жанра давно должно было измениться… И почему я практически всегда чувствую горечь и раздражение, дочитывая их. Один из ответов, конечно, заключается в том, что рассчитанные на коммерческий успех автобиографии обещают что-то, что не в состоянии дать, — личный, словесно предоставленный доступ к публичному, перформативному типу гениальности. Проблема с этим ответом заключается в том, что ни я, ни другие представители американского книжного сообщества в самом широком смысле не настолько глупы — если бы книги могли предлагать только невыполнимые обещания, мы бы через какое-то время это поняли и перестали бы приносить выгоду издательствам, на них наживающимся.

Может, продолжать покупать подобную литературу даже перед лицом постоянных разочарований нас вынуждает некое глубокое импульсивное желание соприкоснуться с гениальностью и универсализировать её в абстрактном виде. Настоящую, бесспорную гениальность так сложно объяснить, а реальное технэ так редко можно разглядеть (ещё реже — через телевизионные экраны), что, может, мы автоматически ждём от людей, являющихся гениями в спорте, что они окажутся гениями и в мастерстве излагать мысли устно и письменно, что они будут красноречивы, проницательны, честны и глубоки. Если мы действительно наивно полагаем, что гении-в-движении окажутся ещё и гениями-в-рефлексии, тогда их неудачи на этом поприще должны восприниматься не более болезненно и отрезвляюще, чем плохие бойцовские навыки Канта или неспособность Элиота отбить крученый.

Моя личная причина, кажется, кроется в основаниях более глубоких и пугающих, нежели в постоянном преобладании ожиданий над предыдущим опытом на пути к кассе книжного магазина. Мне всё ещё слишком тяжело примириться с неизобретательностью повествовательных способностей Остин, с одной стороны, и с непревзойдённостью её ментальных способностей, необходимых для игры в теннис на мировом уровне, с другой. Любой разделяющий идею о глупости профессиональных спортсменов должен внимательно изучить тетрадь тактик в НФЛ или диаграмму баскетбольного тренера о зонной защите 3-2… Или архивный фильм, в котором мисс Трэйси Остин вновь и вновь посылает мячи в угол корта на высокой скорости с расстояния 24 метров, когда на кону стоят безумные денежные суммы и когда огромное число зрителей наблюдает за ней в этот момент. Когда-нибудь доводилось пытаться сконцентрироваться на чём-то тяжелом, находясь на виду у толпы?… более того — пробовали ли сделать это, когда толпа, не стесняясь собственной громкости, выражает надежду, что вы потерпите неудачу, что их любимчик вас победит? В моих относительно низкого уровня юниорских матчах перед зрителями, число которых редко доходило до трехзначных цифр, попытки сконцентрироваться были всем, что я мог сделать, стараясь справиться с нервами. Я сводил самого себя с ума: «… но что если я допущу дабл-фолт здесь, затем мне сделают брейк на виду у всех этих людей?… не думай об этом… да, только если я сознательно не думаю об этом, то не значит ли это, что часть меня должна думать об этом, чтобы помнить, о чём я не должен думать?… заткнись, кончай думать об этом и подавай чертов мяч… только как я могу говорить самому себе не думать об этом, если не осознаю, о чём я говорю и о чём не должен думать?» и так далее. Мой разум становился рассредоточенным, я словно оказывался парализован. Делал, что и большинство заурядных спортсменов. Застывал, задыхался. Терял фокус. Становился застенчивыми. Переставал находиться в настоящем моменте в своих желаниях, решениях и движениях.

Неслучайно выдающихся спортсменов часто называют самородками — за их способность оставаться в моменте во время выступления; они способны действовать инстинктивно, руководствуясь мышечной памятью и механической волей, благодаря чему субъект и исполняемое им действие становятся одним целым. Выдающиеся спортсмены — и это правило распространяется на по-настоящему выдающихся, типа Борга, и Бёрда, и Никлауса, и Джордана, и в особенности Остин — способны на такое под безумным давлением и пристальным вниманием со стороны. Они умеют противостоять вещам, которые отвлекают, вещам, которые раскололи бы подверженные саморефлексии умы надвое.

Подлинный секрет таланта и гениальности великих спортсменов может казаться столь же таинственным, или очевидным, или невыразительным, или глубоким, как само молчание. Настоящий, хитро завуалированный ответ на вопрос «что происходит в голове спортсмена, когда он окружён шумящей, негативно настроенной толпой во время выполнения штрафного броска, способного решить исход игры» может быть следующим: абсолютно ничего.

Как могут великие спортсмены затыкать звучащий с назойливостью голоса Яго собственный внутренний голос? Как они могут игнорировать разум и просто уверенно функционировать? Как в самый критичный момент они могут к самим себе применять клише типа «один мяч за раз» или «здесь надо сосредоточиться» и иметь это в виду, а потом и делать? Быть может, для выдающихся спортсменов штампы — и не штампы вовсе, а самая настоящая правда, или, вероятно, даже не декларативы, описывающие такие качества, как «глубина», или «банальность», или «фальшивость», или «правдивость», а лишь императивы, либо полезные, либо нет, и, если полезные, должны применяться и им следует подчиниться, — и на этом всё.

А вдруг, когда Трэйси Остин пишет, что после автомобильной аварии 1898 года «Я быстро приняла, что я ничего не могу с этим поделать», эти слова не просто выражают истину, но являются исчерпывающими, описывают полный процесс принятия, через который она проходила? Глуп и поверхностен ли тот, кто говорит самому себе, что не может ничего поделать, и советует смириться с судьбой, а затем смиряется без дополнительной внутренней борьбы? Или такой человек оказывается, вероятно, в определённой степени наивно-мудрым и глубоким, просветлённым как-то по-детски, словно святой или монах?

Настоящая загадка для меня заключается в следующем: является ли такой человек идиотом или тайновидцем, или и тем, и другим, или ни одним из них. С уверенностью можно сказать только, что такой человек не пишет хорошие мемуары. Этот простой эмпирический факт может стать лучшим объяснением того, почему подлинная история Трэйси Остин притягательна и по-настоящему важна и почему в то же время изложение этой истории даже не ощущается живым. Это также может — в контексте коммуникативно наглядных различий между мышлением и действием с одной стороны и действием и бытиём с другой — приблизить к пониманию того, почему же автобиографии великих спортсменов для нас, читателей, одновременно и столь соблазнительные, и столь разочаровывающие. Здесь кроется часто встречаемый при решении логических задач коварный парадокс. Он заключается в том, что мы, зрители, не столь божественно одарённые, как спортсмены, тем не менее являемся единственными, кто способен по-настоящему видеть, артикулировать и оживлять дар, которого сами лишены. А те, кто удостоился дара спортивного гения и пользуется им, должны волей-неволей быть слепы и глупы в его отношении, и не потому, что слепота и глупость — это цена за дар, но потому, что они являются его основанием.

1994

________________

[1] Книга журналиста «Ассошиэйтед Пресс» Майкла Мьюшо «Короткое замыкание» (издательство «Атенеум», 1983) — лишь один пример журналистского расследования касательно употребления наркотиков теннисистами.

[2] Или вспомните описание победы в первом Открытом чемпионате: «Я тотчас поняла, что только что сделала — выиграла Открытый чемпионат — и пришла в восторг». Эта строчка преследует меня; как будто всё плохое, что есть в книге, сосредоточено в одном безжизненном предложении.