Худощавый Юркин, вновь поежившись, засунул книгу под мышку, встал и направился в тень под дерево. Там он разложил полотенце и лег. По колено стоящие в воде молодые корреспонденты Самойлов и Тополев что-то отчаянно пытались из неё достать. Два товарища хохотали, пытаясь поднять предмет из воды и подначивали друг друга.

— Кишка тонка, и не только она…

— У самого, как в феврале осунулось. Ай, холодная же вода! — шипя, комментировал коричневый от загара Самойлов.

— Илья… в воду поссал — отвечал тужащийся Тополев.

— Законно. Август на дворе. А чего жара такая?

У самой воды, на песке, в выгоревшей мичманке, сидел старый редактор Курчатов.

Он, крутя руками, пытался управлять действиями подчиненных с берега.

— Тащи, еще ребята, разок, взяли…

С трудом, кряхтя и пыхтя, мужчины выкатили на берег огромный желтый камень. С одной стороны к нему прилипла зеленая тина.

— Уф… — вытирал пот со лба Тополев, — Шаман Камень, не иначе.

— Тяжелый, зараза, — зарываясь ногами в горячий песок, ответил Самойлов, — об такой и лодка может того… ненароком!

— Ща-ас, мужики, холодненького сообразим! — хлопнул в ладоши Курчатов. Он ловко стал подсовывать под тяжелый камень пластиковые бутылки с желтым пенным напитком.

— Сергей Петрович, а вы чего убежали-то? — заметил пропажу Юркина под дерево, Тополев.

Из-за зеленого куста показалась сухая усатая мордочка в очках. Юркин, вновь отвлекшийся от чтения, поправил очки и тихо произнёс:

— Жарко стало что-то… — и принялся читать дальше.

Молодые корреспонденты, пожав плечами, встали в импровизированные боксерские стойки и шутливо, размашистыми движениями, старались поразить каждый своего «противника».

Курчатов, закончив с пивом, распрямился и, прищурившись, взглянул на солнце. Стоял жаркий полдень. Он перевел взгляд на старого коллегу под деревом и удивился:

— Сергей Петрович, ты чего, в самом деле, убежал то? Ты ж у нас солнечный морж завсегда был? Ялтинский первоцвет!

— И правда, — отвлекся от «боя» Самойлов, — Сергей Петрович, не узнать, с вами всё в порядке?

— Да-да, все хорошо, Алексей, спасибо… — также тихо отвечал увлеченный Юркин.

— Сгорел Железный Феликс! — ехидничал Тополев.

— Ладно, давайте полянку соображать пока что… Гена, тащи одеяло. Лёша, за вами провиант, я пока разберусь с фужерами…

Все трое начали спешно готовиться к обеду. Самойлов, открывая банку иваси, вполголоса Тополеву:

— Чего это он сегодня? Может и правда, напекло?

— Хер его знает, читает что-то, может книга сильно интересная…

— А чё, зимой книжные закрыты? — усмехнулся Самойлов.

— А ты и летом, и весной, с одной залупой за губой, да? — ощерился в улыбке Тополев.

Жара напирала, солнце утверждалось в зените.

— Орлы! Как у вас? — тощий Курчатов неспешно шел по горячему песку, неся в руках четыре влажных стакана.

— Почти всё готово, — отвечал Тополев —  Игрь Семеныч… Игорь Семеныч, а это… чего с Сергей Петровичем сегодня?

Курчатов остановился и, приложив ладонь к бровям, прищурился.

— Сережа, ты меня пугаешь! Чего ушел то ото всех? Иди сюда, скоро уже есть будем.

— Да-да, сейчас-сейчас, Игорь Семенович, — по-прежнему тихим голосом, бубнил Юркин.

Курчатов с досадой махнул рукой. Сев на покрывало, он громко начал рассказывать для всех:

— Ой мужики, дело было! Вот Борисыч, наш прошлый водитель фуры, ну ты, Ген, его помнить должен, по печатному, большой был, как бегемот! Так тоже, вот, в тенёк ушел: сначала пить бросил, потом похудел, потом в тенёк ушел… а потом и помер, прости господи!

— А чё он? Может это, онкология какая? — жуя бутерброд с сардиной, поинтересовался Тополев.

— Точно, наверное, рак… — увлеченно нарезая ровными дольками яблоко, вставил Самойлов.

— Какой там рак, ребята? Жаба! Много хотел, шибко умный стал Борисыч! — мужчины расхохотались.

— Недюжинного здоровья был человек, — продолжал редактор, — жил в Посёлке ГЭС, утром пешком по плотине ходил. В обед у нас в редакции в столовой брал полбанки, хлеба белого и сырок за 9 рублей, стакан компота. И пил. Так что думаете, улыбчивые вы мои? Хоть бы хны! Водил как Шумахер. Ни единой аварии. Нужно мне в Столбово — мигом, с ветерком, обходя пробки. По городу всем таксистам фору давал. Разве что пахло… Но я ему пропуск потом сделал. Глебычу, с поста, проставил ящик, говорю: у меня, майор, Борисыч на газели, от него пахнуть может. Но ты, говорю, не нюхай, ага, у вас на посту, говорю, акация цветет, ха-ха, вот и нюхайте, занюхивайте точней, ха-ха… А потом Борисыч, — редактор нахмурился и посмотрел в сторону дерева, где лежал Юркин, — натурально ушел в тенёк. Слышь, Петрович, в тенёк, говорю, ушёл Борисыч-то! Вот так…

Юркин покорно, хоть и без видимого желания, встал и неспешно направился к берегу. Самойлов быстро открывал запотевшие бутылки, а Тополев продолжал делать бутерброды. Юркин сел рядом с редактором и молча принял свою кружку с пенным.

— Сгорел, сгорел натурально, ушел, повторюсь, в тень —  чокаясь с молодыми, завершал рассказ директор — Что читаешь такое, Сережа, слова из тебя не вытянуть?

Юркин сначала задумался, а потом приложился плотно к кружке и, утерев пену с усов, улыбнулся.

— Дело в том, коллеги — начал вкрадчиво Юркин, — что мы с вами не замечаем того, что творится вокруг… Мы парим во времени! Мы не замечаем знамений!

Улыбаясь, молодые корреспонденты переглянулись. Курчатов внимательно посмотрел на Юркина.

— Тебя напекло, Сережа? Какой парим во времени? О чем ты?

— Нет, Игорь Семенович, дело в том, что я нашел в последней командировке вот это, — он показал коллегам свою книгу. Её переплет был настолько ветхий, что едва уже удерживал страницы. На выгоревшей коленкоровой обложке фигуристым шрифтом было написано название: «6 часов». Авторских имени и фамилии видно не было. Юркин покрутил книгой у носов журналистов и продолжил, — Когда вы отправили меня во Владивосток, Игорь Семенович, там я в свободное время ходил по антикварным магазинам, искал себе домой разные старые безделушки, я, как вы знаете, люблю антикварные вещицы, всякие пепельницы, пенсне, портмоне, ручки там, гм… кстати, у вас не будет закурить? — Тополев протянул старому корреспонденту сигарету и подвел огонь. Юркин, смачно затягиваясь, продолжал, — В одном из киосков, кхе-кхе, продавец был не то монгол, не то тунгус. Мы с ним заболтались о том, о сём, он рассказал, что о его народе, нивхи, сам Чехов писал в своей книге «остров Сахалин». Он показал мне, представьте, первое издание 1895 года, но не продал. А потом мы пошли выпить. Мировой человек! Он говорил все про числа, называл мне разные вначале. Восточный, думаю человек, пусть выговорится! Бормотал он все про Чехова, про Сахалин, про чум, про даты приезда бормотал, это было похоже на таблицу умножения, — Юркин открыл початую бутылку и подлил себе в осушенный стакан, — Сахалинец прыгал на четыре цифры вперед: 4, 8, 12, 16, 20… так и дошёл до 99… — глаза  корреспондента слегка осоловели. Журналисты молча слушали, — Мы все, каждые четыре года, коллеги, ик-ик, — икая, продолжал Юркин, — находимся вне времени. Известно, что каждые четыре года на земле, с периодической точностью, за некоторыми исключениями — знамениями — происходят жуткие, ик-ик, великие события. Господа, я не шучу, — указательным пальцем уткнувшись в грудь Самойлова, он громко спросил:

— Алексей?! Дорогой мой Алексей… Вот в каком году, скажите… если помните, крестили… нашу… с вами Русь!

Самойлов, не без удивления, ответил:

— Э-э… девятьсот восемьдесят восьмой.

— Верно, верно, коллега! А ведь это натурально високосный год! А вот…

Курчатов очнулся, услышав знакомое слово, будто код, от которого нужно проснуться.

— Сережа, постой, что, что ты сказал?

Юркин, с жаром в глазах, не замечая вопросов, обращался к Тополеву.

— Тополев, то есть… э-э-э… Геннадий, да, Гена, вот вы, в каком году родились?

— Девяносто втором… — пробурчал явно ничего не понимающий Тополев.

— Ви-со-кос-ный год. А-та-та-та! О-хо-хо!

— Сережа, ты уходишь в тень! — громче заметил нахмурившийся Курчатов.

— Игорь Семенович, друг вы мой, — повернулся к нему цветущий Юркин, — вы, вы-ы мне и дали ту путевку то во Владивосток! Вы то меня и спасли, дорогой Игорь Семенович! — горячо он пытался пожать руку редактора, — Вы дали мне возможность встретиться с главным прозрением моей жизни, вы же, если я не ошибаюсь, 56-го года, верно?

— Сережа, хватит этого балагана! — выходил из себя редактор. Тополев и Самойлов удивленно молчали.

Тополев искоса разглядывал книгу у коленей Юркина. Солнце начало уходить на спад. Жара сменилась духотой. Курчатов и Юркин ожесточенно спорили:

— Какие у вас доказательства?

— Мои доказательства материальны, Игрь Семеныч! — поправлял толстые очки Юркин.

— Глупости!

— Ик-ик, постойте!

— Специальный корреспондент ведущей городской газеты, пятнадцать лет в передовице, о каком материальном ты бьешься, Сережа, ты пьян!

— Игорь Семеныч, Игорь Семеныч, э-э-э… дорогой, постойте… т-а-а-к, по-сто-йте! — пытался всячески перебить редактора Юркин.

— Ну что, что стоять, Сережа, ты мелешь чепуху, заходишь в тень, Сережа, ты пьян, ты пугаешь меня. Сережа!

— Доказательство. До-ка-за-те-ль-ство! — поднял обе руки вверх Юркин, — Хотите прямого доказательства, Игорь Семенович, хотите прямо сейчас и не боитесь знамения?!

— Хочу, Сережа, здесь и сейчас, хочу, или я не редактор Курчатов!

— Так. Ик-ик… Какой сейчас год? — бодро начал Юркин

— 2020… — устало вздохнул Курчатов.

— А какой это год?

— Чего ты заладил, я ж сказал…

— Это. Год. Белой. Металлической. Крысы. Китайский календарь! — просиял Юркин.

— Сережа… — редактор очень расстроился — Сергей Петрович…

— Доказательство! Доказательство! 28, 1,9,6,0, 748, 796, 892, 1036…

Курчатов раздраженно начал вставать и искать свою обувь.

— Ну знаете… нет, знаете, это глупости, тень, тень! — он бубнил себе под нос.

Юркин не унимался.

— 1516, 1636, 1756, 1780…

Тополев достал телефон и исподтишка стал снимать происходящее на видео. Курчатов не мог найти второй ботинок. Самойлов тихо хихикал, допивая из всех кружек пиво.

— Да где-же… еб твою мать, Сережа, заткнись! Хватит, не верю, не-ве-рю!

— …1912, 1924, 1936, 1948…

Редактор начал краснеть.

-…1972, 1984, 2008… О… — Юркин жарко выдохнул, красное солнце блеснуло в линзах его очков, — 2020! — он встал на ноги.

Волны ударялись в берег. Самойлов захохотал. Тополев продолжая снимать ухмылялся. Курчатов, по-прежнему босой на одну ногу, собрав всю ненависть в себе, открыл было рот и замер.

Юркин бежал к реке, радостно крича. 

От шума, созданного людьми, темно-коричневая ондатра спешно спрыгнула с огромного желтого камня в воду и скрылась в блестящих волнах широкой реки.