Сергей Нининков. Спекулятивный реализм в политике. Состояние темного постмодернизма
Это вторая статья о причинах и последствиях краха русской культуры. Кратко изложу основные идеи из прошлой статьи.
Проблема: Ожесточение русского общества. Это не означает, что люди становятся злыми. Ожесточение общества проявляется в том, что становится нормой считать, что отсутствие личной вины дает человеку право использовать блага, полученные через системное насилие. Само системное насилие вытеснено из зоны видимости.
Пример: Многие, кто не согласен с Путиным, предпочитали не замечать, что их друзья или родня, которые тоже не поддерживают диктатора, посещали Крым. Даже некоторые люди, осуждающие оккупацию Крыма, ездили туда отдыхать. Это и означает использование благ, полученных через системное насилие.
Контекст: Идет трансформация русского общества. Люди устали от войны. Даже значительная часть сторонников т. н. СВО мечтают о передышке. Остановить бои становится целью все большего числа людей. Тут нет конфликта целей, но есть конфликт ценностей.
Многие в России считают войну, начатую Путиным, преступлением. А среди этих людей немало тех, чьи родные и друзья погибли, воюя на стороне РФ. Такое личное горе словно заражено подлостью захватнической войны. Ты не можешь не чувствовать боль от потери и одновременно понимаешь, что близкий человек был частью чудовищного зла. Текучее зло, как назвали бы его Бауман и Донскис. Это падение в бездну трансформирует русское общество. Мозг просто не может справится. Происходит фокусировка на простой и понятной мысли: если бы не было войны, близкий человек был бы жив. Мысль о связи между преступной войной и близким человеком становится табуированной. Образы Украины и ее жителей поглощает пустота, созданная этим табу. Так зарождаются новые ценности, которые могут еще больше ожесточить общество.
Есть ли способы противостоять этому? Чтобы найти ответ, нужно понять, какие механизмы привели Россию к современному состоянию.
Медиальные объекты.
«…студенты из МІТ создали эталон ”кустарного программирования”, сделав игру SPACE WAR! Они не использовали при этом дорогую вычислительную технику, тем самым заместив трудовую этику игровой этикой. Таким образом, принцип экономической эффективности, который создавался коллективом, был замещен принципом удовольствия человека». Из книги Гундольфа С. Фрейермута “Игры. Геймдизайн. Исследование игр”.
После Второй мировой войны стало ясно, что необходимо защищать человечество от модернистских, тоталитарных идей. Термин "постмодернизм" ввел Жан-Франсуа Лиотар. По Лиотару, постмодернизм — это не эпоха, а состояние общества. Это похоже на состояние вещества в физике. Вещество может быть жидким, твердым, газообразным. Так и общество. Оно может быть подчинено одной, определенной метанаррации или находиться в состоянии, когда диктата “большой истории” нет.
Принцип удовольствия (нем. Lustprinzip) — как критикуемый, так и часто используемый инструмент постмодернистских практик. Веселая философия фланерства, разработанная ситуационистами во главе с Ги Дебором, конечно же, имела отношение к принципу удовольствия, что не очень совместимо с противостоянием обществу спектакля, против которого пытались бороться ситуационисты. Жан Бодрийяр писал о проблемах, создаваемых обществом потребления. Общество потребления — это когда покупаешь не необходимый товар, а тот, что окружен некой аурой привлекательности. Например, товар с ярлыком модного бренда. Готовность, в угоду собственного удовольствия, переплачивать за бренд — вот что значит общество потребления. Бодрийяр также создавал фотографии, обладающие какой-то невероятно привлекательной аурой.
Я не критикую это непостоянство мыслителей второй половины 20-го века. Оно очень подходит постмодернизму. Это было время игр, несерьезность была в цене, и многим казалось, что наступил конец истории.
Принцип удовольствия тесно переплетается с понятием медиальности.
Гундольф С. Фрейермут, в своей теории геймдизайна, описывает следующие виды медиальности:
«Игры первичной медиальности, такие как прятки, основан на реальной имитации реальности;
Игры вторичной медиальности, такие как шахматы, основаны на символической репрезентации реальности;
Игры третичной медиальности, такие как радио и телевизионные трансляции спортивных событий или викторины, основаны на медиальном представлении и адаптации игр первичной и вторичной медиальности, то есть они позволяют дистанционное аудиальное или аудиовизуальное участие — преимущественно пассивно и на расстоянии — через моделирование реальности, а также через моделирование символической репрезентации реальности.»
Существует еще такое явление, как медиальные объекты. Например, та же шахматная доска. Стадионы, театры, галереи, храмы, музеи — это тоже медиальные объекты. Медиальные объекты — это объекты наших желаний. Люди стремятся в зрительные залы или на сцену. Медиальный объект не тождественен носителю; он лишь заражает носителя аурой. Лувр, Большой театр, галерея современного искусства “Гараж” могут, как бы, поделиться своей аурой. “Лувр объявляет о перформансе в лесу” для многих людей звучит более привлекательно, чем просто “перформанс в лесу”. “Лувр в лесу” — это уже медийное событие.
Интересно, что медиальные объекты — это очень древнее явление, которое появилось задолго до капитализма, государств и письменности.
Одним из таких древних медиальных объектов является находящийся в Турции храмовый комплекс Гёбекли-Тепе (тур. "Пузатый холм"). Его построили до того, как человечество придумало оседлый образ жизни. На некоторых мегалитах Гёбекли-Тепе вырезаны сложные рельефы. Сил на создание этого объекта ушло очень много. Это не крепость, защищающая от врагов, не дом от дождя. Охотники-собиратели, скорее всего, отмечали там религиозные праздники и хоронили умерших. Возможно, преодолевая сотни километров, на праздники приходило множество племен.
Наличие в обществе медиальных объектов не значит, что у общества есть идеология, но именно медиальные объекты позволили появиться такому явлению как идеология.
У слов “идеалы” и “идеология” есть общий корень, но это разные вещи. Идеология строится вокруг медиальных объектов. Для идеологии не важна последовательность высказываний тех, кто к ней причастен. У идеологии нет обязательных идеалов, а иногда нет никаких идеалов. Элита или диктатор, находящиеся в центре той или иной идеологии, являются не её авторами, а скорее скрипторами. Скрипторы формируют интерпретации того или иного события. Эти интерпретации объявляются истиной. Другие интерпретаторы, даже если они говорят то же самое, подвергаются репрессиям различной степени тяжести — от “общественного осуждения” до реальных уголовных сроков. Разоблачение противоречий в теории никак не влияет на популярность идеологии. Леви-Брюль называл это пралогическим мышлением, но он считал, что пралогическое мышление не может существовать в индустриальной цивилизации — это ошибка. Пралогическое мышление часто лежит в основе современных диктатур.
Леви-Брюль в книге "Первобытное мышление" пишет о племени бороро. Люди этого племени верили, что они — попугаи (арара). Он отмечает: «Это вовсе не значит, что только после смерти бороро превращаются в арара, или что арара являются превращенными в бороро и поэтому достойны соответствующего обращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. Это не просто имя, которое они себе дают, это также не провозглашение своего родства с арара. Бороро настаивают, что между ними и арара существует тождество по существу». Такую сборку картины реальности Леви-Брюль называл партиципацией. Не следует думать, что партиципация — это всегда создание некоего культурного единства. Не совсем так. Тут скорее уместен термин Юджина Такера расплавленные медиа. Партиципация часто связана с мистическим, с “той стороной”. Представьте, что натюрморт из фруктов долго стоял на жаре и фрукты начали гнить. И вот мы уже не можем отличить один фрукт от другого — партиципация может быть и такой. Медиальные объекты, с помощью партиципации, могут расплавлять смыслы, идеалы, любые другие культурные связи, что только способствует появлению идеологии.
Медиальные объекты не всегда оказываются успешными. Например, в позднем СССР строили дома культуры, создавали передачи на телевидении и радио, существовала студия грамзаписи "Мелодия". Власть пыталась привлечь на свою сторону как можно больше людей, особенно молодежи. Однако люди предпочитали неформальные медиальные объекты. Полуподпольные концерты БГ или Цоя были гораздо привлекательнее, чем скучные концерты одобренных парткомом артистов. Людям хотелось быть "как Цой".Отказ Башлачева издаваться на "Мелодии" не вызвал резонанса — такой выбор артиста казался логичным.
В конце 1990-х годов ситуация начала меняться. Выступления на квартирниках перестали рассматриваться как путь к успеху. Крупные галереи и различные выставки, для проведения которых требовались значительные средства, стали главными машинами желаний. Те, кто не попал в эти медиальные объекты, воспринимались как люди, чья художественная карьера не сложилась.
Эта утрата привлекательности медиальных объектов, на которых власть не имела возможности оказывать влияние, очень помогло Путину.
Я часто задаюсь вопросом, как мы не заметили, что желание "жить как Цой" было высмеяно и вытеснено желанием оказаться на сцене "Олимпийского"? Замечу, что Цой выступал в зале “Олимпийский”, но тогда это скорее давало статус самому залу, а не Цою. Данная метаморфоза требует отдельного исследования.
Важно помнить, что медиальные объекты, как уже отмечалось ранее, возникли задолго до изобретения денег. В наше время, конечно, деньги играют важную роль. Однако деньги здесь являются опциональным параметром. Кроме того, художницы и художники получали лишь крупицы денег, потраченных на большие проекты. Нечто иное привлекало людей.
Диктатура устанавливалась маленькими шагами. В художественной среде происходил некий естественный отбор. Те люди, кто готов был слишком прямым высказыванием поставить под угрозу галерею, биеннале, журнал, воспринимались как бедоносцы. “Защитить дело от бедоносцев” казалось благородной миссией. Только проблема была не в этих “бедоносцах”, а в зависимости медиальных объектов от воли властей, и в выборе людей, какие медиальные объекты станут желанными. Люди не воспринимали это, как идеологию. Идеология для носителей часто является чем-то естественным.
Была еще одна серьезная проблема — обесценивание воспринималось как остроумие. Видеоролики Артемия Лебедева, где высмеивали людей, получали миллионы просмотров. Цинизм песен Шнура не вызывал вопросов. Многие так называемые "иконы" русского рока, стали лояльны властям.
"Поездки за город" Монастырского и подобная "наивность" уже были невозможны. Чтобы стать "настоящим" художником, нужно было попасть на очередную биеннале. Постепенно и незаметно для себя русское общество менялось, привыкало к новым формам системного насилия, пока не привыкло привыкать.
Этот процесс еще не закончен. Чем сильнее будет диктатура в России, тем важнее для нее будет контроль над любыми медийными объектами. Даже на обесцененных квартирниках не удастся укрыться — власть и их попытается присвоить.
Что же представляет собой путинский режим? Атеизм, вера, борьба с капитализмом (т.н. “коллективным западом”), защита традиционных ценностей — все эти метанарративы есть в современной России. Это значит, что идеи Лиотара не очень работают, отсутствие монополии одного метанарратива не смогло предоставить надежную защиту от данного вида диктатуры. Для путинского режима важна власть над медиальными объектами. Важны расплавленные медиа. Назовем это состояние общества — состоянием темного постмодернизма.
Литература:
Барт Р. "Мифологии", 2023.
Бауман З. Донскис Л. "Текучее зло: жизнь в мире, где нет альтернатив", 2019.
Беньямин В. "Краткая история фотографии", 2022.
Бодрийяр Ж. "Общество потребления", 2023.
Дебор Г. "Общество спектакля", 2022.
Делез Ж., Гваттари Ф. "Тысяча плато. Капитализм и шизофрения.", 2010.
Леви-Брюль Л. “Первобытное мышление”, 2022.
Лиотар, Ж.Ф. “Состояние постмодерна”, 1998.
Такер Ю. “В пыли этой планеты [Ужас философии, том I]”, 2017.
Фрейд, З. “По ту сторону принципа удовольствия”, 1920.
Фрейермут Г. С. “Игры. Геймдизайн. Исследование игр”, 2022.
Фукуяма Ф. “Конец истории и последний человек”, 2015.
Clare L. "Göbekli Tepe, Turkey. A brief summary of research at a new World Heritage Site (2015–2019)", 2020.