В город назначен новый архивариус. Но вот только назначен ли? Разве он действует не в соответствии с собственными инструкциями? … Он не будет заниматься тем, что на тысячу разных ладов составляло предмет заботы прежних архивариусов: не будет заниматься пропозициями и фразами. Он оставит без внимания вертикальную иерархию громоздящихся друг над другом пропозиций, равно как и латеральность фраз, создающих впечатление, что каждая из них является ответом на некую другую фразу.

Жиль Делез «Новый архивариус»

§1. Архив

Мы архивариусы, так как мы не можем не быть. У нас нет выбора. Это решение уже принято или же предопределено современными технологическими условиями. Вездесущность информации в цифровых, исчисляемых формах создала новую ситуацию труда и эксплуатации, мы втянуты в бесконечный процесс производства данных и тем самым — в бездонную черную дыру навигации по этим данным. Интернет — это огромный архив данных и в то же время огромная черная дыра, засасывающая все продуктивности. Google — лучшая иллюстрация этой двойственности: с одной стороны, мы вносим свои данные посредством инструментов Google, электронной почты, блогов, Google+, Hangout и т.д.; с другой стороны, Google дает нам инструменты поиска и управления, чтобы выжить в этой среде. Случай Facebook — еще хуже, у него иное лицо: огромный архив без управляемости; единственная имеющаяся навигация — это поиск по друзьям, в остальных случаях мы вынуждены пролистывать ленту вниз, чтобы узнать, что писали годы назад.

В этой ситуации мы должны признать, что один из основных экономических и политических вопросов, связанных с дигитальностью, — это вопрос архивов. Что произошло с концептом архива после дигитального поворота? Для Фуко архивы — это стези высказываний (traces of enunciations), посредством которых можно реконструировать игру правил (le jeu des régles), которая, в свою очередь, обнаруживает силовую структуру этой среды. Так понятые архивы — это резервуары дискурсов, которые делают возможной археологию знания; для археологов архивы становятся источниками для умозаключений. Воля к архиву делает из архивов манифестации власти. В новое время эта воля расширяется и учреждает прямую связь между институтами и архивами. Каждая институция имеет свой архив, имеет свою историю дискурсов. Дабы сохранить дискурсивный статус-кво, необходимо дать архиву имя собственное. Фуко расценивает современную экспансию музеев и библиотек как попытку «собрать в одном месте все времена, все эпохи, все вкусы»[1]. Архив является также символом аутентичности и авторитета. В цифровую эпоху этот проект модерна сталкивается с наиболее серьезным вызовом. С одной стороны, публичные институции, принимающие дигитальные стратегии, должны также развивать новые формы взаимодействия между архивом и аудиторией, они вынуждены, скажем так, открыть свои архивы; с другой стороны, в рамках институций архивы продолжают храниться централизовано (в том числе архив самого Мишеля Фуко) с целью укрепления статуса этих институций. Хотя эти институции сегодня и осуществляют «открытую политику» или прибегают к краудсорсингу (crowdsourcing), это все еще остается стратегией использования ресурсов толпы (crowd sourcing) под именем гуманитарных наук или цифровых гуманитарных наук, обслуживающей центральные архивы этих институций.

В этом отношении Google технически находится далеко впереди этих организаций: Google Books, Google Museums силятся переприсвоить гуманитаристику посредством оцифровки и краудсорсинга. Google не только предоставляет услуги более высокого качества и с более высокой скоростью, но и выходит за рамки отношения между архивами и человеческими субъектами. Архивы Google демонстрируют важное отличие от тех архивов, о которых говорил Фуко. Отличие в том, что власть устанавливает свои силы прямо поверх архивов — для достижения контроля, то есть архивы становятся механизмом контроля и социальным действием, а не просто стезями власти (traces of power)[2]. Теперь мы сталкиваемся с новой игрой правил, которая разворачивается на более высоком уровне автоматизации и алгоритмизации. Метаданные, производимые пользователями, становятся материалом для всасывания и последующего производства паттернов для прогнозирования, для правил и протоколов контроля. Архив простирается от дискурсов до жестов. Сегодня — мне это представляется очевидным — для того, чтобы ответить на эти политические и экономические измерения сети, мы должны политизировать вопрос об архиве. Ключом к этому вопросу, как кажется, являются личные архивы. Дело не только в каком-то техническом решении, которое позволило бы смягчить контроль со стороны провайдеров или сохранить приватность, но, скорее, в переосмыслении самого отношения к архивам и в создании иной технологической/дигитальной культуры. Для этого я предлагаю рассмотреть следующие вопросы: что мы архивируем и для чего мы архивируем? и что значит быть архивариусом?

§2. Забота

Мы были архивариусами с того момента, когда начали владеть вещами, игрушками, книгами, открытками, письмами, когда у нас появились собственные способы их организации, их каталогизации. Но только сейчас мы сталкиваемся с ситуацией, когда мы не способны их архивировать, обладать ими или самостоятельно их индексировать. Эта неспособность располагается на различных уровнях: веб-сервисы становятся все более распространенными, тогда как переносимость данных все еще является проблемой; облачные вычисления перемещают вещи с вашего жесткого диска на чей-то сервер; инструменты индексации и персональные библиотеки программного обеспечения по-прежнему недоразвиты и т.д. Это не плюшевые мишки или барби, но дигитальные объекты (хотя плюшевый мишка и кукла барби могут также быть цифровыми). Речь идет именно о неспособности архивировать, возникшая благодаря технологическим условиям, она открывает новое поле битвы поисковых систем, социальных сетей, облачных вычислений и т.д. Но что это за объекты и почему мы должны основательно их переосмыслить? Для того чтобы схватить конкретный вопрос о дигитальных объектах, нам нужно обратиться к специфической истории сети, особенно к имеющему решающее значение движению, идущему от видения сети Тэдом Нельсоном и World Wide Web Тима Бернерса-Ли.

То, как Тэд Нельсон видел сеть, было в значительной степени вдохновлено литературой — это касается индексации, посредством которой можно прыгнуть от одной ссылки к другой. Для Нельсона конечная цель сети состоит в создании системы микроплатежей для авторов. Изобретение сети Тимом Бернерсом-Ли и современное использование онтологий для формализации данных в машиночитаемом формате, это то, что, казалось бы, касается не белее чем экономики гиперссылок, но я думаю, речь здесь идет о новой экономике объектов. Было бы сложно обосновать значение семантики Semantic Web, предложенной Бернерсом-Ли, но ясно, что формализация дает объектам не только идентичность, но также и подвижность. Только в представлении Тима Бернерса-Ли мы видим продолжение заботы библиотекарей (the continuation of the care of librarians), появление нового типа объектной оболочки, определяемой структурированием метаданных, и появление нового типа заботы (HTML → XML → Web Ontologies). Одним из примеров, лучше всего демонстрирующих это, является то чудовищное влияние, которое оказывается человеко-машинно-читаемыми веб-онтологиями на библиотековедение. XML, базирующийся на Дублинском ядре, напрямую сталкивается с обычной практикой MARC (Machine-Readable Cataloging, машиночитаемой каталогизациии)[3]. «MARC должен умереть» — лозунг, нашедший отклик среди библиотечных техников начиная с ранних 2000-х; существует посвященный ему специальный веб-сайт, созданный дигитальными библиотекарями. Ясно, что раннее развитие схемы метаданных для такой каталогизации как MARC, еще не строится на серьезном отношении к взаимосвязи между библиотеками и дигитальными объектами. Техники имеют дело с абстрактными символами, которые могут считывать только машины, а сами они обречены быть ассистентами машин.

Проблема располагается также внутри концептуализации объекта: мы не можем вернуться к вопросу о заботе, центр которого находится в отношениях между библиотекарями и книгами. Я беру слово забота, прежде всего, в смысле Sorge Мартина Хайдеггера. Забота — это темпоральная структура, посредством которой мы можем понять наше существование, эта тема лежит в основе «Бытия и времени» Хайдеггера. Забота — это не только то, что мы имеем в виду, говоря «заботиться о чем-то», но также темпоральная структура, создающая для нас самих консистентную среду. Для описания заинтересованного модуса бытия-с-инструментами Хайдеггер развивает концепт Besorgen (озабочение) — и концепт Fürsorgen (заботливость), чтобы отметить два положительных модуса заботы[4]. Политическая импликация Besorgen — сегодня это наша повседневная жизнь в имении дела с архивами, с поиском Google, например, обновлением Facebook — или иные краудсорсинговые активности, которые натурализуются как привычка, как нечто бесспорное.

Напротив, Fürsorgen это в одно и то же время и опасение не быть в состоянии быть-здесь, и подтверждение того, что некто может обладать собой. Если можно так выразиться, одно пассивно, например аффектации, эмоции, другое же активно, например, антиципация и готовность к будущему. Для Fürsorgen решающее значение имеет акт «оглядывания назад». Для позднего Фуко проблема заботы резонирует с переменой в восприятии власти дискурса — в сторону заботы о себе и дискурсивных практик. Когда Фуко писал le souci de soi (забота о себе), он имел в виду практику заботы, когда некто занят собой в качестве и nachsicht (близкого) Хайдеггера и его zurücksicht (оглядки) — вместе: опасение и аффирмация. Фуко использует пример Сократа, который постоянно вопрошал молодых людей на улице «занимаетесь ли вы собой?» — [вопрос, открытый] даже перед лицом смерти. Эта практика заботы подобна тому, как библиотекари заботятся о своих книгах, стирая пыль с обложки, располагая их в нужных местах, относящих книги к различным темам; посредством взятия этих объектов они создают ассоциированную среду для объектов и для самих себя. Разумеется, не все библиотекари таковы, но сама метафора библиотекаря подчеркивает связь между объектами и архивами[5]. В противоположность этому, депривация заботы является тем, что систематически уничтожает структуры заботы через отчуждение отношения между объектами и индивидами. Например, пользователи рассматриваются только как производители данных, как те, кто может способствовать различным видам краудсорсинга. В сердцевине вопроса об архиве находится вопрос о заботе, и я думаю, что сегодня необходимо именно под знаком заботы продумать архив, экстериоризацию нашей памяти, жестов, речей и движений. Поисковые системы, социальные сети, которые кто-то может назвать инфо-капитализмом, работают в порядке трансформации заботы в нечто эффективное и исчислимое. В конце концов мы более не способны организовать эти следы, мы оставляем их в [вычислительном] облаке, чтобы заботу на себя взял кто-то другой.

§3. Техника

То, в чем нуждается архивариус, это не только его/ее любовь к объектам, но также навыки или техники заботы. Забота, как и власть, это не субстанция, но отношения, которые модифицируются в соответствии с материальными условиями. Техника и технологии заботы совпадают (coincide) в контексте архивов. Хотя технологическая культура архивирования еще не существует, мы должны «вернуть ее на рабочий стол». Я хочу связать эту проблему с французским философом Жильбером Симондоном, не только потому, что Симондон предлагает начать заботиться о технических объектах (в нашем случае это будут дигитальные объекты), но также потому, что Симондон предвидел технологическую культуру как возможное разрешение оппозиции между культурой и технологией (в общем) и вопроса отчуждения (в частности). Это воображение технической культуры было спроецировано через энциклопедизм Просвещения. Симондон увидел в появлении энциклопедии первое в истории публичное представление таких техник, как изготовление стекла, фарфора, ткачество и т.д. Вспомним, что одной из целей энциклопедии была «публикация всех секретов производства». В 17-ти томах высокопечатного издания энциклопедии порядка 2900 печатных форм 11-го тома были посвящены технологии.

Но парадоксом в отношении технического развития является то, что чем более передовыми становятся технологии, тем дальше мы от них отдаляемся. Есть два проблемных поля, связанных с этим. Во-первых, машина становится абстракцией, которая представляется тем, кто работает с ее контролирующим интерфейсом, как ноу-хау, редуцированным к нажатию кнопки и кормлению машины сырьем; во-вторых, механизация всех ремесленных навыков намечает тенденцию забывания-навыков (diskilling) среди рабочих, так как автоматизация смещает человеческую позицию в качестве технического индивида. Индустриализация усиливает этот эффект. С одной стороны, конкретизация технического объекта как технического индивида идет рука об руку с абстракцией труда и знания, кнопки и контрольные панели прячут под собой огромный массив практического знания и социальных отношений, с другой стороны, обмен между трудом и капиталом замыкает труд в бесконечном круге воспроизводства капитала. Это то, что Симондон понимает под пролетаризацией и отчуждением — через прочтение Маркса, который, так или иначе, обходит вопрос свойств/собственности (properties). Здесь нужно быть осторожным: я не утверждаю, что следует избегать абстракции и редукции; вовсе нет, абстракция и редукции необходимы во многих аспектах, но вопрос в том, какие это абстракции и редукции: одни способствуют индивидуации, другие производят деиндивидуацию. Например, можно водить машину, зная ее скорость и пределы скорости, и можно водить, зная только, какую кнопку нажать — в обоих случаях мы имеем дело с различными типами абстракции. Сегодня Google и Facebook делают последнее: мы пользуемся нажатием клавиш, удовлетворяя себя скоростью и удобством, без реального понимания проблематики, располагающейся по ту сторону интерфейсов и алгоритмов краудсорсинга.

Симондон выступает против автоматизации, так как она видится ему как низкий уровень совершенства технических объектов. Симондон предлагает учитывать «запас неопределенности» в изобретении машины. Это означает, что машина более высокого уровня не должна быть полностью автоматической, но скорее необходима интеграция человеческого бытия в технический ансамбль — как того, кто оперирует им, того, кто живет вместе с ним. Это нельзя понимать просто как человеческое бытие в качестве пользователя; но и человек, и машина должны вернуться к прежней позиции в качестве технических индивидов. Для Симондона не имеет ни малейшего смысла возвращение к ремесленному мастерству и отрицание индустриализации. Согласно его анализу, «человеческий индивид находит себя все более и более удаляющимся от технической функции конструирования технического индивида — но это в действительности создает недомогание, так как человек, всегда ищущий быть техническим индивидом, больше не имеет постоянного места рядом с машиной: он становится слугой либо машины, либо организаторов технического ансамбля»[6]. Вопрос больше не в жестоком обращении с машинами и фабриками, но в изобретении нового концепта технического познания, что обеспечит пересборку машинной культуры, которая [пока] приводится в движение капиталом и маркетингом. Это то, что Симондон называет технологическим гуманизмом, он «направлен на самый серьезный аспект отчуждения, которого цивилизация держится и который производит», так что «каждая эпоха должна обнаружить этот гуманизм и сориентировать его в направлении принципа опасности отчуждения»[7]. Симондон отмечает, что труд — это лишь фаза техничности, а не техничность является частью труда[8]. В нашем контексте проблема краудсорсинга как труда заключена в том, что пользователи не знают, какой вклад они вносят — тогда как они виртуально работают посредством поиска и обновления статуса. Тогда как эти отношения между техничностью и трудом закладывают возможность преодолеть ограничения труда путем извлечения потенциала техничности.

В этой теоретической интерпретации Манифест Архивариуса — это предложение отвоевать знания и навыки по организации данных и дигитальных объектов; только с технологией мы берем на себя технику заботы, которая является также гуманизмом, поименованным по его технической реальности. Итак, то, что я пытался сделать выше, это ре-концептуализация архивов и архивариусов после сети — и предложение освоить возможность ре-апроприации архивов посредством осмысления вопроса их производства вместе с вопросом заботы, а также развитие архивных инструментов, которые в значительной степени замурованы в забвении-умений. Нынешние дискуссии о поиске, открытом доступе, архивах, хранении информации и дигитальных объектов часто под видом «пользователей» скрывают политики индивидуации. Пользователи технологического капитализма — это потребители потребительского капитализма. Манифест Архивариуса — это призыв к ре-интергации знаний и навыков для развития персональных архивов, которые, с одной стороны, реинсталлируют культуру заботы и технологическую культуру, с другой стороны, они разовьют инфраструктуру, которая позволит обмениваться информацией на индивидуальном уровне и в обход маркетинговых инструментов, таких как поисковые системы и коммерческие социальные сети. Следующие пункты кратко суммируют три практики, приближающие культуру архива:

с технологической стороны нужно стать архивариусом вместо пользователя и управлять своими собственными дигитальными объектами и данными в порядке создания персональных архивов; разработчики программного обеспечения должны обратить внимание на развитие программного обеспечения для персональных архивов и дигитальных объектов. Это включает в себя индексацию, аннотацию дигитальных объектов и переносимость данных и метаданных из одного индивидуального архива в другой архив или в другую систему; эти метаданные и аннотации могут быть использованы для поиска.

открытие институциональных архивов и обеспечение самоархивирования, предполагающего возможность скачивания этих дигитальных объектов архивариусами. Институциональные архивы до сих пор могут хранить свои собственные объекты в одном месте, но если пользователи смогут их скачивать, обмениваться ими и аннотировать свои собственные коллекции, а затем вносить свои метаданные в институциональные архивы, это позволит значительно оживить архивы и двинуться дальше амбиций модернистов, описанных Фуко (например, децентрализованный архив).

индивидуальные архивы могут обмениваться друг с другом. Это может напомнить нам раннюю идею Napster, базировавшуюся на файлообменной сети (P2P sharing). Но это не совсем то, что я обрисовал в качестве контура: в центре не вопрос обмена благами, но скорее вопрос заботы, сохранения и отдачи, уходящих от логики краудсорсинга, и еще важнее — вопрос воображения технологического гуманизма, как он был когда-то предложен Жильбером Симондоном.

-----

Текст: Йук Хуэй

Оригинал: ARCHIVIST MANIFESTO

Перевод: Евгений Кучинов

Иллюстрации: Иван Спицын

Полная версия с примечаниями: PPh | Pop-Philosophy!

vk

fb