“Философия связана с революционным становлением, которое не совпадает с историей революций”. И, тем не менее, для Делёза май 68-го — это точка вхождения в политическое, “событие”, открывающее “новый спектр возможностей”, требующее нового типа высказывания, создания новых групп, новой субъективности (в том числе коллективной), нового образа жизни. В серии Minima издательства Ad Marginem вышел небольшой сборник текстов Делеза, озаглавленный по названию одной из статей “Мая 68-ого не было”. “Не было” — поскольку французское общество не усвоило уроки мая 68-го, “продемонстрировало полнейшую беспомощность в том, что касается субъективного преобразования на уровне коллектива”. Собранные под одной обложкой тексты Делёза, раз уж речь заходит о власти, о роли интеллектуала в обществе, кружатся вокруг этой даты, как аттрактора политического.

Тексты сборника, существующие по большей части в режиме злободневной артикуляции, позволяют увидеть работу концептов (т.е. самой философии) в режиме актуального: будь-то небольшое интервью Libération, посвященное дискуссии о возможности носить чадру во французских школах (“Запутанный вопрос”) или текст “Желание и удовольствие”, в котором Делёз проблематизирует ряд своих расхождений с Фуко, касающихся теории власти и желания, после выхода “Воли к знанию”.

Исходя из оптики своего понимания места интеллектуала в обществе, Делёз нападает, критикует или восхищается. “Он был моим учителем” — фактически панегирик Сартру, отказавшемуся от Нобелевской премии, от “институализации”, от желания “быть представителем общественности и принимать от неё почести”. Частный мыслитель, обращающийся к другим с позиций их свободы, собравший воедино условия для тотализации (“когда политика, воображаемое, сексуальность, бессознательное сочетаются в правах, которые получает тотальность человека”), визионер, воображающий себя скорее “ венесуэльским партизаном”, чем академиком — вот портрет учителя, портрет того, кто учит мыслить по-новому. “Фуко и тюрьмы” — интервью, в котором Делёз вспоминает свою работу в “Группе информации о тюрьмах”. В “мысле-эксперименте”, инициированным Фуко и Дефером, сумевшими создать активистскую группу нового типа, в результате работы которой появилась “разновидность высказываний о тюрьме, которая принадлежит самим заключенным”. Интервью, в котором воспоминания и удивительно точные характеристики Фуко соседствуют с трогательными признаниями (“ У меня есть ощущение, и это меня совершенно не печалит, что в конечном счете я в нем нуждался, а он во мне — нет”). И с другой стороны — текст, полный холодной ярости и сарказма: “О новых философах и более общей проблеме”, бесплатно распространяемый в парижских книжных магазинах. “Дутые концепты”, бессодержательная мысль, “возвращение к автору или пустому и чрезмерно напыщенному субъекту ”, высокая медийная активность, выходящая за рамки философии, ненависть к маю 68-го (“Мы, ведь это мы устроили май 68-го, говорим вам, что это было глупо, и больше мы этого не повторим”). За всем этим Делёз не видит ничего, кроме “интеллектуального маркетинга” и перекочевывания отживших функций в лоно журналистики, которая начинает самостоятельно инициировать события и замещать книгу бесконечной чередой высказываний о ней (“На худой конец необходимо, чтобы множество статей, интервью, радио — или телепередач могли заменить книгу, которая могла бы не существовать вовсе”). Подчинение мысли медиа, превращение интеллектуалов в послушных циркачей, конформизм “раскрутки”, постоянный режим предвыборной гонки — всё это сокращает пространство подлинного творчества, которое необходимо отвоевывать. Особый гнев у Делёза вызывает присвоение новыми философами голоса жертв истории (“Никто и никогда не был брошен в тюрьму за свое бессилие или пессимизм, как раз наоборот. С точки зрения новых философов жертвы были обмануты, потому что они не поняли того, что поняли новые философы. Если бы я был членом какой-нибудь ассоциации, то я подал бы жалобу против новых философов, которые чересчур презирают обитателей ГУЛАГа.”).

В отдельных случаях, следуя логике события, Делёз строит возможные прогнозы и предостережения. Так, запрет к показу фильма Даниэля Шмида “Тень ангелов” (“Бедный еврей”), в связи с упреками в антисемитизме, даёт Делёзу повод говорить об угрозе нео-фашизма, “по сравнению с которым любой традиционный фашизм смотрится как фольклор”. А эскалация палестино-израильского конфликта (“Возмутители спокойствия”), в котором Делёз безоговорочно встаёт на сторону палестинцев, при поддержке мирового сообщества угрожает тем, что “тысячи людей будут рассматриваться как ‘виртуальные’ террористы, что послужит залогом “ужасного будущего”.

Завершающий текст сборника “Мы изобрели ритурнель” — небольшое интервью по случаю выхода книги “Что такое философия?”, в котором Делёз проговаривают своё понимание философии “как изобретения концептов”, включает мысль в изменяющиеся отношения “c территорией и c зёмлей”, обозначает необходимость изоляции и невозможность дискуссии (“Дискутировать — значит упражняться в нарциссизме”).

Май 68-го остаётся для Делёза открытой возможностью, не позволяющей “себя преодолеть”: “Детей 68-го можно найти повсюду, хотя они сами этого не осознают, и каждая страна порождает их на свой манер. Их положению не позавидуешь. Это не молодые управленцы. Они на удивление безразличны, но всегда в курсе дела. Они перестали быть требовательными и отказались от самолюбования, но прекрасно понимают, что сегодня нет ничего, что соответствовало их субъективности, их кипучей энергии. Они знают, что все настоящие реформы направлены, скорее, против них. Они решили заниматься своими делами как умеют. И сохраняют какую-то открытость , нечто возможное. Их поэтизированный портрет дал Коппола в “Бойцовой рыбке””.