Люди мира: карьерный рост в науке глазами молодых

Почему молодые ученые России покидают страну? Что их мотивирует на научную эмиграцию? И способны ли усилия властей сдержать отток умов за рубеж? Об этом аспирант Ульяновского государственного университета Алексей Облёзин побеседовал с докторантом Университета Альберты (Канада) и магистром Университета Луисвилля (США) Никитой Слепцовым.

— Никита, как тебя вообще занесло в США и Канаду? По программам обмена? Или самостоятельно? И когда?

— Примерно с 2009 года появилось желание работать в университете, заниматься исследованиями, читать лекции — посвятить этому свою жизнь. По этой причине я и стал искать возможность уехать на учебу на Запад. Желание двигало поиск возможностей, в том числе и финансовых, так как образование в современном мире — дорогое удовольствие. Единственным вариантом для меня было найти полное финансирование, и американская Программа Фулбрайта была просто идеальным вариантом, но на нее прошлось немало потрудиться, а точнее три года. В итоге уехал летом 2015-го.

Особенность образования в США и Канаде в том, что каждый отдельный преподаватель, читающий курс, занимается исследованиями в этой области. Это дает студентам очень многое. Российское высшее образование в этом смысле отличается в худшую сторону: институциональные рамки, сложившиеся в образовании, обязывают преподавателя читать как можно больше курсов, чтобы получать какие-то средства к существованию, а научная работа страдает.

— Образование, полученное в России, принималось во внимание? Престижность вуза? Полученные дипломные оценки?

— Возможно, некоторые западные университеты и учитывают рейтинги российских вузов, но в большинстве случаев это не имеет принципиального значения. Оценки же — другое дело. Образование как таковое становится все более глобализированным, и университеты принимают все больше иностранных студентов, в том числе и из России. В большинстве приемных комиссий есть примерная шкала перевода оценок из российской системы в местные в зависимости от конкретной страны. Поэтому да, российские оценки — один из основных критериев отбора.

— Ульяновский вуз дал тебе необходимые знания? Или были в них определенные лакуны?

— На самом деле я благодарен тому опыту, который я получил, учась в УлГУ. Я даже сдал кандидатские в УлГУ. Российский подход к образованию иной, чем практикуется на Западе. Основная особенность образования бакалавров в провинциальных российских университетах заключается в том, чтобы набить голову студента всевозможной информацией и надеяться, что после экзамена в голове хоть что-то останется. И что-то действительно остается. Этот самый остаток — отличная база для того, чтобы начать магистратуру на Западе. Упущение российского образования в области политологии — полнейшее невнимание к разработке критического мышления, способности задавать вопросы и разбивать сложные тексты.

— Стоп! Я правильно услышал, что тебе ничто не мешало стать кандидатом наук в России? И серьезно заниматься профессиональной научной деятельностью?

— Как сказать. Аспирантура УлГУ стоит сегодня немало, хотя я и не берусь назвать цифру, но дорого, это точно. Кроме того, финансовые траты приходится нести на протяжении всего процесса. Это не то чтобы невозможно совсем, скорее нерационально. Я поясню, что я имею в виду. Россия сегодня вовлекается в тот процесс, который давно существует на Западе, а именно ранжирование университетов и программ. То есть университет, в котором проходило обучение в аспирантуре, имеет значение при выходе на рынок труда. Это первый аспект. Второй аспект связан с ужасающим положением политологии в провинциальных университетах России. Я говорю о сокращении профессорско-преподавательского состава и слиянии кафедр. Именно это и произошло с кафедрой социологии и политологии УлГУ, которую я имел честь с отличием окончить. Третий важный аспект касается оплаты преподавательского труда в России. Об этом неудобно и вести разговор.

— У тебя всегда была тяга к профессиональной научной деятельности? Или она появилась позднее?

Нет, не всегда. Я веду отсчет от того момента, когда я учился на третьем курсе, то есть в 2009 году. К этому моменту я, наверное, смог понять, что э

— Давай спрошу тебя, как политолог политолога, а имеет ли смысл популяризовать политологию и в чем, собственно, вся фишка?

— Конечно, имеет, и это проблема, существующая не только в России. Политическая наука, как и любая другая, функционирует, как башня из слоновой кости, со своим непонятным языком, таблицами и цифрами, которые далеко не всегда понятны непосвященному. В России очень мало проектов, которые посвящены диалогу между профессиональным сообществом и всеми остальными. В США, например, есть Vox.com или fivethirtyeight.co. Эти и другие площадки предоставляют возможность ученым рассказать о своих исследованиях доступным языком. В эпоху так называемой «постправды» и «фейк ньюс» такие вещи имеют критическое значение.

— Да, но если серьезно, то и США вовсе не эталон политологии. Западноевропейские школы отдают предпочтение качественным исследованиям, а там преобладают количественные.

— На самом деле США в мире политической науки действительно является своего рода флагманом. Что я имею в виду. Как ты справедливо заметил, американская политическая наука действительно смещена в сторону эмпирических исследований с использованием методов статистического анализа. В основном это сводится к анализу данных политического поведения, например голосования. Европа и Канада в этом смысле конечно меньше заточены под количественные методы. Здесь в основном используют качественные методики и критикуют США. Но как сказал мой научный руководитель из Университета Луисвилля, количественные методы критикуют те, кто не знает, как их использовать. Я склонен с ним соглашаться после того, как сам получил достаточно хорошие знания в области анализа данных и объяснительной способности этой методологии.

— Отличия российской высшей школы и США в чем выражаются?

— Американская система высшего образования очень гибкая и позволяет выбирать предметы, которые интересно посещать. Это та часть Болонской системы, которая в России пока не существует или существует далеко не везде. Такое положение дел позволило мне брать курсы по сексуальной проблематике и немного статистики, чтобы хоть как-то читать современные журналы. Студенты здесь вовсе не обязаны писать «дипломную». Можно провести исследование и не писать выпускной работы. Именно так я и поступил. Написание дипломной работы занимает много времени, а ее наличие (или отсутствие) никак не отражается на возможности поступить в докторантуру. Я провел исследование-эксперимент, в котором принимали участие российские студенты, многие из которых воспринимают реальность через западную призму, считая себя европейцами, а не азиатами, несмотря на то что многие российские медиа формируют крайне негативное отношение к «западным ценностям». Анализ результатов показал, что активность медиа, стремящихся выделить и подчеркнуть негативные стороны западных либеральных ценностей, имеет обратный результат и формирует скорее позитивное отношение к последним, а не негативное, как, наверное, задумывалось изначально.

Для объяснения этой «находки» я обратился к анализу отношения студентов к западным странам и демократии вообще. Выяснилось, что респонденты не старше 27 лет оценивают либеральные западные ценности как желаемые для России и считают, что Россия — это скорее Запад. Выходит, что, формулируя проблему прав и свобод человека как исключительно западную, российские медиа сами способствуют их позитивному восприятию российскими студентами. Полученные результаты я и представил на нескольких конференциях в США.

Но подобные эксперименты пока не особенно популярны в политических исследованиях здесь. Ими занимаются в основном психологи. Я же вижу в них хороший потенциал.

— И к чему привели подобные разногласия с научными кругами и направленностью исследований в США?

— Не все было так уж и плохо, именно это исследование помогло мне с поступлением в докторантуру, но уже не в США, а в Канаде. Кафедра политической науки Университета Альберты известна в мире наличием большого количества специалистов, которые занимаются проблематикой гендера и политики, сексуальности и власти. Это полностью соответствует моему научному интересу. Именно поэтому из четырех университетов, в которые я поступил, мой выбор остановился на Университете Альберты.

Западные университеты известны не только своей интеллектуальной свободой и возможностью заниматься тем, что интересно, но также качественной подготовкой и наличием ресурсов для проведения достойных исследований. Проблематика сексуальности и политики — это актуальное направление, над которым в России некоторые посмеиваются, хотя то, что происходит сегодня в политической жизни не только нашей страны, способствует тому, чтобы обратить на это внимание.

— Еще вопрос, Никита. Власти региона, да и федеральные тоже, часто сообщают о мерах, предпринимаемых для сокращения «утечки мозгов» из России. Почему они тебя не остановили?

— На самом деле существует только дискурс сокращения «утечки умов». Я все же предпочитаю использовать эту фразу, «утечка мозгов» звучит ужасно. Десятки и сотни раз на разных уровнях разными политиками произносились слова о необходимости поддерживать молодых ученых, специалистов и так далее. Как говорят в России: «а воз и поныне там». Власти озабочены другими вопросами, судя в том числе и по структуре нового бюджета. Хочешь понять государственные приоритеты — посмотри на бюджет, и все становится ясно. Кроме того, российские власти не особенно рады политологам, поскольку политолог понимает происходящие процессы и способен критиковать власть. Не то чтобы это критично для власти вообще, это неприятно российским властям.

— Никита, но, скажем, различие во взглядах, идеологических установках нам же с тобой не мешает общаться? Твои интересы — гендер, сексуальность и их связь с политикой. Мне интереснее Китай, его традиции и консервативность, а также происходящие там политические процессы. Нам повезло с нашей общей альма-матер или для нашего взаимопонимания есть другие причины?

— Мое мнение таково, что идеология для политолога — роскошь. У нас у всех есть какие-то идеалы в отношении власти и политического устройства, но это не должно влиять на нас, когда мы выступаем как политологи. Ничто не должно мешать нам общаться.

Бывшая кафедра социологии и политологии УлГУ не была идеальной, но она была. Каждому своему выпускнику она помогла чего-то достичь. Мы все оказались сегодня там, где оказались, благодаря в том числе и кафедре.