В стихотворении Эшбери легко вычленяется самая известная цитата из Гегеля: «Сова Афины вылетает с наступлением ночи». Но на самом деле, через все стихотворение проходят магистральные темы Гегеля. Есть очень точные переводы на разные языки, например, перевод на немецкий Иоахима Сарториуса или перевод на русский Яна Пробштейна, но мы дали вольный перевод, ради близости к привычкам русской стиховой просодии.

В первых двух строках — это тема «снятия» (Aufheben), которое одновременно упраздняет и сберегает смысл, уничтожает и консервирует. Легко можно представить, как подтолкнуть кофейный столик на скользком полу, но если на стуле сидит мыслитель, то простого обращения с вещами мало — необходимо произвести интеллектуальное снятие этой позиции субъекта, из–за которой мир перестал двигаться.

Далее идет известная диалектика господина и раба (Herr und Knecht): раб может вычистить пол, но он не решается на поступок, раб и создает ситуацию блистательную, но в этой блистательной ситуации только господин действует как свободный человек. Cразу вслед за этим дается представление Гегеля о времени: чем больше мы членим время, тем больше сталкиваемся с ним не как с условием, но как с идеей, а идея всегда нас опережает и оказывается «однажды ранним часом», или как мы бы сказали, событием.

Вторая часть стихотворения открывается гегелевской концепцией понимания: понимание не есть интеллектуальное схватывание вещи, но прежде всего реализация способности понимать как схватывание общей целой идеи, каковая реализация предназначена стать всеобщей способностью. Только в таком становлении в сторону всеобщего она научит человека отличать истину от лжи.

Истина и ложь сменяются гегелевским пониманием образа: в образе противопоставляется не реальная референция и воображаемая форма, а реальность движения образа как направленного движения и воображаемое пребывание образа внутри некоторых готовых сюжетов. Образ у Гегеля всегда вектор, а не точка; образ никогда не тешится своими сюжетами, но наоборот, движется в сторону новых сюжетов.

Наконец, Гегель по-новому понял шанс: шанс — не просто вероятность среди других вероятностей, как вещь среди других вещей. Нет, это единственная реализация во времени тех вещей, которые иначе бы существовали как вневременные. Не история дает нам шанс, а истории дается шанс в нашей жизни. Поэтому «сова, вылетающая с наступлением ночи», еще жёстче, в полночь, конечно, не выжидает нужного времени, а дает времени шанс.

Гегель

Нет, не кофейный столик, стул уж не касается земли

На полированном полу — его до блеска подмели,

До солнечного блеска. Обнять, поцеловать…

Мелькание секунд порочной дрожью,

Конечно, полночь,

Будто ранний час.

Она сказала, что рукам посуду мыть невмочь,

Никто не понял ее слов, опять

Не погружались в суть меж истиной и ложью.

Павлин глядит сквозь ставни, а не позолоченный на елке,

Прикосновеньем рук пора признаться в этом втихомолку,

Иль шансы высчитать бегам. Но птица

Перевернет последнюю страницу.

Like a coffee table, the chair slides

across the polished floor — its aides have brushed its sides

again. How it shines! Hugs are interspersed with kisses;

the scrofulous interfaces with the electric clock.

It certainly is midnight

and for once it was early.

She said she had “dishpan hands” — no one

quite understood what she was talking about, yet issues

were skirted, no questions raised. Now when a peacock

stares out of the barnyard, no one mistakes it for a Christmas-tree ornament,

goes up to it and says, I liked you better in felt,

or was it at the Rangoon racetrack? But a bird

always has the last word.