Книга «Управляемое сердце. Правила для чувств» американского социолога Арли Хокшилд, в которой впервые был употреблен термин «эмоциональный труд», была опубликована уже более 30 лет назад и успела стать классической фундаментальной работой в области социологии эмоций. Недавно в Издательском доме «Дело» РАНХиГС вышел перевод книги. Мы публикуем отрывок, в котором Хокшилд обсуждает механизмы управления эмоциями как в частной жизни, так и в трудовой сфере, и то, какую цену мы платим и чем рискуем, подчиняя свои чувства.

Почему наши акты управления эмоциями складываются в социальные закономерности? Я полагаю, что, когда мы стараемся чувствовать, мы применяем скрытые правила для чувств. Мы говорим: «Я не должен так раздражаться из–за того, что она сделала» или «Учитывая наш договор, я не должен чувствовать ревности». Акты управления эмоциями — это не просто частные акты. Они используются в обмене в соответствии с правилами для чувств. Правила для чувств — это стандарты, применяемые в эмоциональном разговоре для определения того, что должны мы и что должны нам в валюте чувств.

Они помогают понять, что «причитается» в каждых отношениях, в каждой роли. Мы отдаем друг другу дань в валюте управления чувствами. В каждой интеракции мы платим. Переплачиваем, недоплачиваем, мошенничаем с оплатой, признаем свои долги, делаем вид, что платим, или признаем то, что эмоционально причитается другому человеку. Тем самым, мы искренне пытаемся быть цивилизованными.

Поскольку распределение власти и авторитета в некоторых отношениях частной жизни не являются равноправным, акты управления эмоциями тоже могут быть неравными.

Мириады сиюминутных актов образуют часть того, что мы обозначаем терминами отношение и роль. Подобно крошечным точкам на картинах Сера, микроакты управления эмоциями через повторение и изменение с течением времени образуют движение формы. Некоторые формы выражают неравенство, другие — равенство.

Что происходит, когда управление эмоциями начинает продаваться в качестве труда? Что происходит, когда правила для чувств, подобно правилам демонстрации поведения, устанавливаются не путем частных переговоров, а по правилам компании? Что происходит, когда социальные взаимодействия не меняются или прекращаются, как в частной жизни, но ритуально закрепляются и становятся неустранимыми?

Что происходит, когда демонстрация эмоций, которые один человек должен проявлять по отношению к другому, отражает некоторое присущее ему изначально неравенство? Авиапассажиры могут решить не улыбаться, но бортпроводница обязана не только улыбаться, но выработать у себя теплоту, которая будет стоять за этой улыбкой. Иными словами, что случается, когда происходит трансмутация наших частных способов использования чувств? Порой требуется громкое слово, чтобы обозначить единую закономерность событий, которые в противном случае оказались бы совершенно несвязанными друг с другом. Слово, которое я предлагаю, — «трансмутация». Когда я говорю о трансмутации эмоциональной системы, я хочу указать на связь между частным актом, например приложенными стараниями получить удовольствие от вечеринки, и публичным актом, например стараниями вызвать у себя добрые чувства к клиенту. Я имею в виду отношения между частным актом, например попыткой приглушить свою симпатию к какому-то человеку у того, кто переживает сильную любовь, и публичным актом коллектора, подавляющего в себе эмпатию к должнику. Под громкой фразой «трансмутация эмоциональной системы» я понимаю все, что мы делаем в частном порядке, зачастую бессознательно, с чувствами, которые сегодня все чаще оказываются в центре внимания крупных организаций, социальной инженерии и погони за прибылью.

Старания чувствовать то, что человек хочет, ожидает или полагает необходимым чувствовать, вероятно, так же стары, как и сами эмоции. Следование правилам для чувств или отклонение от них тоже не в новинку. В организованном обществе правила, возможно, никогда не применялись только к поведению, которое можно наблюдать. «Преступления сердца» признавались издавна, потому что предписания издавна охраняли «предварительные реакции» сердца: в Библии говорится «Не возжелай жены ближнего своего» не только за тем, чтобы избежать действий под воздействием чувств. Нововведением нашего времени стало превалирование инструментальной установки в отношении нашей врожденной способности сознательно и активно играть на гамме чувств ради частной цели и ее воспитание и управление ею, которые осуществляют крупные организации.

Эта трансмутация частного использования чувств влияет на оба пола и на различные социальные классы совершенно по-разному. По традиции управление эмоциями лучше понималось и чаще использовалось женщинами в качестве одного из даров, которые они обменивали на экономическую поддержку.

Особенно среди находящихся на иждивении женщин из среднего и высшего класса было принято брать на себя работу по созданию эмоционального тона социальных интеракций: выражать показную радость рождественским подаркам, которые открывают другие, создавать чувство удивления на днях рождения или выказывать тревогу при появлении мыши на кухне. Гендер не единственный определяющий фактор в навыке подобного управляемого выражения эмоций и эмоциональной работе, необходимой, чтобы в этом выражении преуспеть. Но мужчины, хорошо делающие эту работу, имеют чуть меньше общего с другими мужчинами, чем женщины, которые в этом сильны, — с другими женщинами. Когда «женское» искусство соблюдения частных эмоциональных конвенций становится публичным, оно привязывается к иному распределению затрат и прибылей.

Точно так же эмоциональный труд по-разному воздействует на разные социальные классы. Если на эмоциональном труде специализируются женщины, то есть менее привилегированный пол, то, кажется, средние и высшие слои классовой системы требуют его больше всего. А родители, занимающиеся эмоциональным трудом на работе, сообщат своим детям о том, как важно управлять эмоциями, и подготовят их к обучению навыкам, которые могут им потребоваться на будущей работе.

В целом низшие классы и рабочий класс больше работают с вещами, а средние и высшие классы — с людьми. Работающие женщины чаще имеют дело на работе с людьми, чем мужчины. Таким образом, в общественном и коммерческом использовании чувств наблюдаются и гендерные, и классовые закономерности. В этом состоит мой социальный тезис.

У эмоциональной работы есть своя цена: она влияет на то, до какой cтепени мы прислушиваемся к чувствам и иногда на саму нашу способность чувствовать. Управление чувствами — искусство, имеющее фундаментальное значение для цивилизованной жизни, и я предполагаю, что в более широкой перспективе фундаментальная выгода оправдывает цену. В «Недовольстве цивилизацией» Фрейд утверждал нечто подобное о сексуальном инстинкте: каким бы приятным он ни был, в конечном счете нам хватает ума отказываться от полного его удовлетворения. Но когда трансмутация частного использования чувств успешно завершится — когда мы успешно передадим свои чувства инженерам отношений между работником и клиентом, — мы, возможно, расплатимся за это тем, как мы прислушиваемся к нашим чувствам, и тем, что они так или иначе сообщают нам о нас самих. Когда ускорение человеческого конвейера усложняет предоставление «подлинной» личной услуги, работник может отказаться выполнять эмоциональный труд и взамен давать только истонченный слой вымученных чувств. Тогда изменится цена: наказанием станет ощущение фальши или неискренности. Короче говоря, когда трансмутация действует, работник рискует потерять сигнальную функцию чувств. Когда она не действует, есть риск потерять сигнальную функцию их демонстрации.

Определенные социальные условия увеличили затраты на управление чувствами. Одно из них — общая непредсказуемость нашего социального мира. Обычные люди в наши дни проходят через множество социальных миров и познают десятки социальных ролей. Сравните это с жизнью ученика пекаря из XIV века, описанной в книге Питера Лэслетта «Мир, который мы потеряли»: эта жизнь начиналась и заканчивалась в одном и том же месте, профессии, семье, с одним и тем же мировоззрением и с одними и теми же правилами [1]. Сегодня обстоятельства все реже подсказывают свое правильное истолкование или ясно и понятно указывают, какое чувство и к кому следует испытывать, когда и как. В результате мы, как современные люди, все больше тратим времени на раздумья о вопросе: «Что я должен чувствовать в этой ситуации?». Как ни странно, второе условие, более подходящее для ученика пекаря из книги Лэслетта, никуда не исчезло в более современные и текучие времена. Кажется, мы продолжаем спрашивать себя: «Кто я?» так, словно на этот вопрос может быть дан один-единственный четкий ответ. Мы по-прежнему ищем твердое, предсказуемое ядро нашей личности, даже если условия для существования такой личности давно уже исчезли.

В области чувств 1984 год из романа Оруэлла уже незаметно наступил, оставив позади смех и, возможно, идею выйти из данного затруднения в частном порядке.

Сталкиваясь с двумя этими условиями, люди обращаются к чувствам для того, чтобы понять, где они находятся, или по крайней мере каковы их реакции на данное событие. То есть в отсутствие бесспорных внешних принципов, которыми можно было бы руководствоваться, сигнальная функция эмоции приобретает большее значение, и коммерческое искажение, порождаемое менеджментом чувств, становится еще важнее в качестве цены, которую платит человек.

Ответом на все эти проблемы нам вполне может показаться все большее одобрение, которым теперь пользуется неуправляемое сердце, большая ценность, которую ныне приписывают «естественности» или спонтанности. По иронии судьбы люди, подобные благородному дикарю у Руссо, который улыбался только «естественно», без какой бы то ни было задней мысли, едва ли годятся для работы официантом, менеджером в гостинице или бортпроводником. Большое почтение к «естественным чувствам», таким образом, может совпадать с навязываемой культурой необходимостью развивать в себе их полную противоположность — инструментальное отношение к чувствам. По этой причине мы носимся со спонтанными чувствами так, как будто это дефицитный и ценный ресурс: мы поднимаем его на щит как добродетель. Не будет преувеличением сказать, что мы наблюдаем призыв к сохранению «внутренних ресурсов», к тому, чтобы уберечь от вмешательства корпорации и навсегда сохранить в «диком состоянии» еще одну неосвоенную природную зону.

Со все большим восхвалением спонтанности пришли и шутки о роботах. Они играют на конфликте между человечностью — то есть наличием чувств — и положением винтика в социально-экономической машине. Очарование маленького робота R2-D2 из «Звездных войн» в том, что он кажется таким человечным. Такие фильмы возвращают нам уже знакомое в инверсированном виде: каждый день за пределами кинотеатра мы наблюдаем людей, которые проявляют чувства с автоматизмом роботов. Сегодня эти двусмысленности стали забавными.

И растущее прославление спонтанности, и шутки о роботах говорят о том, что в области чувств 1984 год из романа Оруэлла уже незаметно наступил, оставив позади смех и, возможно, идею выйти из данного затруднения в частном порядке.

Примечания

1. Laslett 1968; Stone 1965; Swidler 1979.