Эссе Светланы Тамбовцевой, антрополога и младшего научного сотрудника ИРЛИ РАН, о сакральной географии духоборческих сел в Грузии. Поэтический, антропологический и фольклористический взгляд на историю общины, практики почитания святынь и уклад жизни в рамках проекта «Ташкент-Тбилиси».

Духобория — пространство приграничное и пограничное, транзитное и замкнутое в себе. Всего в нескольких десятках километров отсюда — граница с Турцией и Арменией, дорога на Иран. Жители Гореловки, духоборческой столицы Закавказья, вспоминают, как от удивления останавливались идущие по трассе автобусы, проезжающие их беленое и расписное село. Путешественников, не растерявшись, принимали, играли им на гармошке. За полтора столетия здесь сложилась духоборческая экосистема, сложный труднодоступный мир со своей политикой, экономикой, языком и ландшафтом святости. На горах — могилы святых, внизу — гробницы «праведных родителей», Ханаанская долина.

Вождь Ларион Калмыков, «родимый Ларюшка», привел сюда духоборцев из Таврии в 1841 году. Первая зима была страшной — люди терпели лишения и замерзали в землянках, вырытых в балке Терпение. Духоборцам было не впервой обустраиваться: просуществовавшая уже 40 лет молочноводская община была мощным опытом самоорганизации и проектирования царства Божьего на плодородных землях Таврии. Николаевское правительство изгнало духоборцев из рая и отправило на край света, дикий фронтир, где они не могли бы обойтись без оружия, и должны были бы сами послужить инструментом не вполне мирного водворения империи в зоны слабой досягаемости государства.

Закавказская Духобория появилась как результат примирения и союза с ландшафтом, который стал частью духоборческой самости и источником святости. Надо было превратить край света в центр мира. Остановив здесь свой рыдван и повозки первых переселенцев, Ларюшка Калмыков предостерегал духоборцев, чтобы они не «расползлись как раки». Тем, кто все же переселился в Елизаветпольскую, а позднее и в Карскую губернии, конечно, завидовали — они ели белый хлеб, который не рос в Мокрых горах. Самые же упорные духоборцы назывались холодненскими, здесь же и был центр Духобории и самые святые места, оставить которые в поисках более легкой жизни считалось грехом. Скупая природа и «холодненский» климат, сковывающий холодом села с октября по май, стали духоборческой аскезой, «малой Сибирью». Владимир Бонч-Бруевич, въезжая сюда 12 мая 1910 года, перебрасывался снежками со своими спутниками.

Из Таврии духоборцы привезли на ахалкалакское плоскогорье старые названия сел и «степь» — так они называют горные луга, окружающие деревни. Летом степь покрыта разнотравьем, а зимой — сугробами. Ее прорезали балки — длинные овраги. Степь забирается на земляные крыши хат, с которых хозяева скашивают сено. Разнотравье дает мед, и приятели-грузины привозят летом к духоборцам свои ульи в обмен на канистры чачи. Как весенние степи, пестреют духоборческие ткани, крашенные ленты, вышитые рушники-«утирки», яркие лоснящиеся блузки. Краски везли из Гюмри, откуда-то тут были самые лучшие ткани. Наличники, крыши и двери хат любили красить в особый цвет, сине-зеленый, — «зеленковатый», он до сих пор повсюду.

Дрова в этой местности — дорогое удовольствие, а печи топят, как в среднеазеатской степи, кизяком, прессованным навозом, его аккуратные пирамидальные кладки сушатся летом по всей деревне. Заготовка — тяжелый труд, возвращение к которому даже уехавшим не так давно духоборцам уже трудно себе помыслить.

В степь лучше не ходить в одиночку — можно нарваться на страшных чабанских собак, которые охраняют стада по кочевкам.

Топонимы, привезенные переселенцами из Таврии, восходят к названиям их родных селений на Тамбовщине и в Слободской Украине: село Терпение или Орловка, Горелое (Гореловка), Дубовое (Спасовка), Троицкое (Калиновка). Со стороны старого въезда в Духоборию появилась Ефремовка, а немного ниже, в самом климатически благоприятном месте — Богдановка, в советское время ставшая райцентром. Теперь она вместе с небольшой армянской деревней образовала город Ниноцминда, и прежних жителей там почти не осталось. Бабушка Луша доживала свои дни в каморке на первом этаже панельного дома — дверь со двора вела в пространство вроде дворницкой.

Названия деревень содержат в себе и свой конец: Гореловка кустами выгорит, Орловку — орлы заклюют, Дубовое задубеет… Эти пророчества исполняются и уже исполнилось, говорят местные жители. Самой постапокалиптичной выглядит деревня Тамбовка. Вместе с Родионовкой они расположены на отшибе от остальной Духобории, на берегах озера Паравани. Здешние дома с тонкой резьбой — самые красивые и самые заброшенные — вытянулись в призрачную улицу вдоль береговой линии. Последний оставшийся здесь духоборец, учитель, живет в доме, где в Тамбовке раньше проводились моления. Под строгим взглядом Лушечки с портрета он готовит гостям ряпушку, пойманную в озере. Вечереет, и Тамбовка уходит в густой туман, выруливать на трассу приходится почти вслепую.

Под большим обрывом — пещерочки, любимое место уединения и молитвы духоборческой руководительницы Лукерьи Калмыковой, родимой Лушечки. По таким святым местам ходили осторожно, на цыпочках, до них добирались пешком. Здесь в 1895 году большинство духоборцев собрались и сожгли все свое оружие. Правительство и толстовцы решили, что у них политическая акция, а они удивлялись, почему приходится прерывали моление, чтобы отправиться к губернатору под надзором казаков. Когда их начали бить и теснить к обрыву, духоборцы образовали плотный круг и время от времени из глубины сменяли избитых братьев с краю.

Духоборцев сравнивали с пчелиным роем, со стаей диких гусей, даже с леммингами, кочующими по тундре. Огромный черный круг от костра не зарастал еще более пятнадцати лет, когда участники сожжения давно уже были на других концах земли — в якутской ссылке и на новом континенте, в Канаде, куда их перевезли доброжелатели из числа интеллигентов — подальше от правительственных репрессий. Сгорая, заряженное оружие само стреляло в разные стороны, а духоборцы пели псалмы.

Закавказские сектанты-колонисты в следующем столетии уже считались русскими старожилами региона. За семьдесят лет упорных попыток они добились того, что урожай пшеницы иногда вызревал на этом плоскогорье, особенно в районе Богдановки, где пониже. Варили свои швейцарско-духоборческие сыры, которые в советское время входили, как здесь любят вспомнить, даже в паек космонавтов. Так Духобория устремилась к звездам. Впрочем, на земле не так много обитаемых мест, которые были бы к ним ближе.

Процесс приручения всегда взаимный. Еще в Таврии племенное коневодство сделало общину процветающей — нужно было сосредоточить общие ресурсы и усилия, чтобы добиться результата, а это не давалось окрестным крестьянам, только меннониты-колонисты, служившие духоборцам примером, могли похвастаться подобной сплоченностью. На Кавказе духоборческие племенные рысаки брали призы на тифлисских выставках и иногда воевали, вместо людей. В Канаде духоборцы стали учиться разговаривать по-английски, потому что лошади не откликались на русский.

Через три года после переезда в Канаду свободники — радикальное ответвление в среде духоборцев-«постников» — отпустили своих лошадей, решив дать им свободу. Прощаясь, они плакали и кланялись своим кормильцам, а лошади кланялись им. А в ставшей советской Духобории маленькая девочка позвала свою коровушку, которую забирали в колхоз, и коровушка в колхоз не пошла, старосте пришлось уступить. В 2016 году доярки прощались с остатками колхозного стада, бодрились, глаза на мокром месте. Фантомный колхоз растворялся, ускользал сквозь пальцы, как ни старались его задержать. Коров в Гореловке несколько тысяч — больше, чем людей. А духоборцев с каждым годом все меньше.

Есть соблазн вообразить духоборцев эдакими российскими мормонами, чудаковатыми луддитами, хозяевами и детьми неприступных ландшафтов. На деле периферийность сделала их адептами превозмогания поневоле — в XXI веке в Гореловку всё еще не провели газ.

Не место просвещает человека, а человек место, говорили духоборцы. Они были слишком зажиточными выживальщиками, бесстрашными, нарядными и гордыми. На торжественных духоборческих обедах было по двенадцать-пятнадцать перемен блюд. Как и сто с лишним лет назад, в постсоветское время люди спешно покидали эти места, продавая дома и имущество за бесценок, бросая родные хаты. Хаты занимали новые жители, а незанятые превращались в руины, посреди которых еще теплится небольшими очагами духоборческая жизнь. Одно из многочисленных пророчеств говорит, что все уехавшие в последний решающий час вернутся назад — на коленях приползут, но вернутся.

Бабушка Маша в одиночку выбивает тяжеленные, шестнадцатикилограммовые шерстяные перины (нигде не спится так, как на духоборческой перине). Кровати должны быть готовы, вернуться могут в любой момент, должны вернуться — как аисты, гнездящиеся в Гореловке на столбах и крышах каждое лето.

Другое пророчество предписывало духоборцам в случае конца света бежать в Оленью балку, где уже в недавние советские времена местная молодежь зарывала про запас банки сгущенки на этот случай. Конец света в Ханаанской долине будет сладок.