Мы любим политику, так как она позволяет не только чувствовать себя живыми, но и производить жизнь — новые ее формы и квазиформы. Мы любим ее по эстетическим причинам и по этическим причинам, но не по моральным. Мораль отличается от этики тем, что постулирует что-то поверх жизни, существования, становления. Этика же конституируется праксисом, иногда перетекающим в теорию (делающим практику теоретической, а теорию практической), но не подчиняющимся идеологии. Разделение между искусством и жизнью, искусством и политикой — социально-историческая условность, от элиминации которой, как кажется, выигрывает и жизнь, и искусство, и политика.

Как пишут мыслители и хулиганы Александр Бренер и Барбара Шурц, быть художником и означает вырабатывать неконвенциональные социополитические практики и реализовывать их на собственном опыте. При этом, желательно делать это так, чтобы они не согласовывались с гегемониальным консенсусом. Политическое искусство (и здесь оно всегда превосходит спекулятивную теорию, оперирующую безликим академическим языком) локально, но не локализируемо, контекстуально, но не контекстно. Проникая в жизнь, в частное и личное, политика становится микрополитикой, а плазма власти, незримо распространяющаяся через истинностный дискурс—ее оппонентом. Искусство с политикой роднит его принцип вторжения, интервенции, рождающей столкновение. Этому модусу творчества и существования чуждо созерцание и метафизическое вопрошание, а потому фильмы, тексты, перформансы и т.д., смутно формирующие позицию от заведомо универсального взгляда и ставящие перед зрителем расплывчатые и обще-метафизические вопросы, так плохи. Иными словами, искусство — vita activa, а не vita contemplativa.

Феминизм, будучи движением молекулярным, частно-политическим, предоставляет возможность перманентного революционирования в жизнетворчестве, и за это мы любим феминизм. Однако, в эпоху позднего капитализма, неолиберализма и всепроникающего общества контроля, движимого дискурсом власти/господина/университета сопротивление становится практически невозможным, так как власть и ее адепты постоянно норовят апроприировать и деформировать процесс борьбы и эмансипации. Иными словами, умертвить все живое, абсолютную детерриторизацию и шизофренический ад подменить капиталистическим инстинктом смерти или, что еще хуже, стремлением обрести территорию, найти дом, убежище и жилище в лоне сигнификации и идентификации. Кажется очевидным, что конвенциональный, приемлемый, молчаливо одобряемый протест — это и не протест вовсе, а где нет протеста, нет и витальности, политики, искусства. Потому и феминизма как действенного общественно-политического движения в современной России, как мая шестьдесят восьмого, никогда не было. Мертворожденное от ДАУ и сайта Кимкибабадук дитя — это контаминация посткоммунистических коллективистских практик, несбыточной мечты о великом прошлом советского союза и непоколебимого авторитета буржуазной демократии, рефлексировать и критиковать которую в леволиберальном бастионе смерти подобно.

Общество контроля на «культурном Западе» постоянно мимикрирует, но не с тем, чтобы запретить определенные революционные процессы, но с тем, чтобы вписать их в себя, например, возлагая надежды на грядущую революцию, квирсоциалистическую/фемнистскую утопию, конец классовой борьбы и разрешение антагонизма противоречий, воздвигая все новые и новые идеалы, тогда как есть смысл бороться только здесь и сейчас, расценивая каждое политическое действие как ультимативное, в котором утопия, не-место (nowhere) приобретает новую коннотацию now-here, если вольно воспроизводить рецепцию Делезом концепта английского писателя Сэмюэля Батлера.

В России дела обстоят сложнее, но бессмысленная и беспощадная сущность капитала пробирается и на Родную Землю, пытаясь приручить бунтующее меньшинство, интегрируя его в спектакль. В этом смысле симптоматичным является недавний случай на фестивале «Главная женская роль», совместном проекте КАРО и Disney. При объявлении программы, на сайте фестиваля сначала появилось имя Антона Долина в качестве представителя, потом оно было изъято, возможно — в результате резонанса, который произвели посты Марии Кувшиновой, Татьяны Шороховой и Дмитрия Барченкова, возможно — в результате простой ошибки. Так или иначе, позже все имена журналис_ток, представляющих картины, были заменены на женские. Этот случай показывает даже не закономерность фигуры главного редактора ИК (одновременно успешно продающего и продаваемого) в роли жираровского козла отпущения среди феминисток, но скорее (как и недавний инцидент со ВкусВиллом) банальность всеядного и нерефлексивного механизма, движущего капиталом.

Политика идентичности и репрезентации, стремительно набирающая обороты — это политика паразитирования и насильственной субъективации, фиксирующая индивида и вписывающая его в те или иные властные структуры. Как отмечает, например, Жижек, политика идентичности очень удобна для интересов большинства, выступающего в роли представителей меньшинств (а). И такой представительской группой часто выступает не кто иной, как интеллигенция, критически мыслящий социальный агрегат, заседающий в голове Левиафана неолиберализма. Низовая, простонародная культура вытесняется интеллектуалами и интеллектуалками, к которым отношусь и я, как бы не стремилась от этого ускользнуть продолжая свою телесность и праксис в тексте и, по завету Фуко, сочетая критическую дискурсивную работу с непосредственным политическим действием, реализуя тем самым технологии себя. Фуко участвовал в демонстрации в поддержку Параджанова, а я бы охотно выстроила баррикады против «новой женственности» в кино, направляемой привилегированными и не очень мужчинами.

И тут мы подходим ко второй (уже исключительной) проблеме условного «третьего мира», которой является банальная неосведомленность и невежество. В то время как отдельные представительницы феминизма (я не говорю о феминизме в целом, так как современный (пост)феминизм, как справедливо отмечает Джудит Батлер в «Гендерном беспокойстве», не является гомогенным движением), такие как Катерина Колозова и Аленка Зупанчич, размышляют о построении новой универсальности, которая могла бы быть инструментом в критике постструктуралистской деконструктивистской концепции субъекта и, как следствие, переосмыслением и расширением «женского», «мужского», не-человечского и так далее, в сегодняшней России эта самая новая женственность находится в оковах старой тоталитарной и унитарной универсальности, архаизмов и нелепых анахронизмов. Будь то рецензия на победивший на Каннском фестивале «Титан» режиссерки Жулии Дюкурно, в которой упрекам картины за сюжетные дыры и недостаточную убедительность персонажей предшествует апелляция к внешности мастерицы; возгласы уважаемых мужчин-представителей киноиндустрии и медиа, что они никогда не сталкивались с домогательствами в профессии; благоговейная любовь к «сложному человеку», располагающемуся вне фемрейха, вне социалки и вне политики или принципиальное неиспользование этими же «сложными людьми» феминитивов и «новояза». Последнее происходит то ли в силу неотрефлексированного отождествления мужского и универсального, то ли из–за сакрализации великого и могучего русского языка, то ли, напротив, из–за игнорирования его революционного потенциала (а с ним и лингвистического поворота и структуралистского и постструктуралистского наследия). Так, феминизм как сопротивление в России в 2021 году малопродуктивен. С одной стороны, ввиду игнорирования современной теории и, как следствие, проявления повстанчества и критики западного опыта только через призму фундаментализма, путинизма, сепаратизма и национализма среди либертарианцев, новых правых, ультраправых и прочих правых. С другой стороны, ввиду пассивной и механистической апроприации уже оформившегося западного символического капитала и редукции политического потенциала посредством интеграции протестных проявлений друговости, производящих «разделение чувственного».

Пресловутое рансьеровское «разделение» — инструмент, создающий конфликт как результат художественного и политического действия, генерирующий новые ситуации и новые отношения на молекулярном уровне, проблематизируя и критикуя привычные и устойчивые микроструктуры. Конфликт вскрывает ложность консенсуса. В современной же российской политической конъюнктуре со времен скандала о ДАУ и зарождения «новой этики» в целом складывается впечатление, что все со всеми согласны (не считая, конечно, Великого Манифестанта Константина Богомолова), хотя разногласий накапливается все больше и больше, просто все почему-то боятся их озвучить, скатываясь из политического в полицейское.

Одним из примеров этого является фестиваль «Новая женственность» в «Художественном» и его программный директор Стас Тыркин, человек, который, кажется, мало что понимает не только о феминизме, но и в целом, однако же занимается женским кино вопреки всему.

Приложение

Ода Стасу Тыркину

(Все отсылки, прямые и косвенные цитаты и плагиат Стаса Тыркина взяты из этого интервью и из его собственного поста в Фейсбуке под названием «Ода Зинаиде Пронченко»).

Захотелось выступить в формате Стаса Тыркина. Снискать себе немного легкой славы. Это действительно не так уж сложно. Нужно просто методично плевать в унылое лицо общественности, падкой на бескомпромиссную правду-матку. С методичностью у меня туго, ибо, в отличие от ув. мистера Т, мне совершенно не хочется этим заниматься. Но дай-ка и я разок плюну в лицо глуповатой общественности, не чающей в нем души. Ибо понятно откуда (из Гоголь-центра) вышедший мистер Т так кроет хуями всяких достойных женщин, что давно заслужил выпад в свой адрес. Но его, по моим наблюдениям, все нет и нет. То ли все ссут бирюзового Стаса, то ли не хотят с ним связываться, то ли брезгуют, то ли все это вместе. Напрасно. Нашли кого ссать.

Не подумайте чего. Помимо этой беззубой, легко разоблачаемой клеветы лично мне на Стаса не за что обижаться. Я этого странного мужчину, находящегося в состоянии постоянного зажима, от души жалею, а появление его в качестве программного директора «Художественного» и ангела-хранителя недавно прошедшего фестиваля «Новая женственность» даже одобряю, ему нужнее. Ведь, как он проницательно замечает, меня, как женщину не притесняет общество, а его, по-видимому совсем замучило. Ну и,

во-первых, какой феминизм в России, такие и покровители.

Во-вторых, мистер Т действительно иногда пишет смешно и складно, а это практически утраченный ныне промысел. Особенно на фоне страдающей дислексией «молодой критики» (меня) и утративших последний рассудок аксакалов (см блог В. Кичина (простите, ув. мистер Кичин). Да и на фоне среднего звена, выступающего в архаичном жанре объяснительных записок. А уж на фоне корявого и страшного старого бомонда, чей интеллектуальный уровень категорически резонирует с накопленным социальным капиталом, мистер Т вообще самый просвещенный и прогрессивный. Даром, что в контексте любых хоть сколько-нибудь эмансипаторных практик он выглядит нелепо, точь-в-точь как патриархальный фаллоцентричный кастрат. Между строк то и дело неловко ощущается нехватка его детородного органа, который явно, хоть и фантомным, фантазмическим, фантасмагорическим образом, выступает соавтором его фейсбука. Но есть и одна проблема: мистер Т решительным образом ничего не знает ни о женщинах, ни о феминизме, ни о политике, но ему нравится престиж и связи, возможно — деньги, но скорее — тот самый желанный соцкапитальчик, который приносит солидаризация с повесточкой. Вы не подумайте, я гораздо больше склонна верить в то, что люди меняются и переосмысливают свои взгляды, чем переобуваются. Однако, в случае мистера Т сосуд моей веры опустошается, ведь он делает для этого все необходимое. На фестиваль «Новая женственность» он бойко, смело и очень талантливо включает новый фильм французской режиссерки Селин Сьямма, снявшей «Портрет девушки в огне», но интернет (или Твиттер Марии Кувшиновой) все помнит: «Это тот Тыркин, который представлял «Портрет девушки в огне» словами «я не думаю, что это феминистский фильм».

Не сказать, кстати, что сайт Кимкибабадук как-то проактивно ищет для себя новые женские голоса. Для сайта стабильно трудятся его основательницы: упомянутые Мария Кувшинова и Татьяна Шорохова, а еще регулярно пишут три с половиной особи мужского пола, активно (но хотя бы саморефлексивно) эксплуатирующие фемоптику. Тем не менее, это тоже пример того, как мужская конъюнктура складывается вокруг новой женственности, но тут сестринство берет надо мною верх, да и случай многоуважаемого и всеми рукопожатного мистера Т куда более забавный, а я пишу этот текст, чтобы спасаться от скуки, поэтому вернемся к нему. Стас как раз один из тех, кто принципиально не использует феминитивы, делая исключения лишь для иронично-снисходительных подмигиваний и гипертрофированного юродства, дабы не дай бог никто не заподозрил его в идеологической нечистоте, и считает, что квоты — абсолютное зло и неравенство. К счастью для Стаса, есть еще неискушенные женские особи (почившие, в основном, в прошлом веке), способные воспарить над «чисто феминистскими проблемами», и их можно авторитетно и с (не)знанием дела процитировать. Вольная натура мистера Т, его особая духовная структура и тонкая нервная организация (никто, даже мужчины, не станет этого оспаривать) дают ему возможность проникнуть в глубинные тайники человеческой души. Это его природная (и единственная, кажется) привилегия и грех ею не пользоваться. Но у меня такое ощущение, что он не очень-то спешит воспользоваться этим своим преимуществом.

Весь этот эссенциалистский ад и обскурантистский морок в лоне новой русской женственности парадоксальным образом иллюстрирует его же собственные слова о том, что «женщины сегодня гораздо смелее и раскрепощеннее мужчин», но не потому, что «у них накопилось множество нерассказанных историй, и их меньше преследует и прессует «общественное мнение» и не из–за их таинственной и загадочной феминной натуры, но из–за того политического и эстетического потенциала, которым женщины как политическое меньшинство все еще обладают и который, быть может, вспыхнет хоть где-нибудь и не в прекрасной России будущего, а в дремучей глубинке, на отшибе, периферии (которая, справедливости ради, может возникнуть и в самом центре) современной России.