Оригинал статьи на английском языке можно найти по ссылке –https://jacobitemag.com/2019/07/15/disintegration/

Согласно определённому представлению об истории культуры, которого придерживаются социальные науки, религии — донаучное объяснение природы. С этой точки зрения они сравнительно примитивные космологии. Ровно поэтому они уязвимы к научному прогрессу. Галилей (или Дарвин) поразил их основание, смертельно раня их. Предполагается, что социологически неопределённое понятие «науки» — естественный преемник религии.

Вне зависимости от правдоподобности этого нарратива, он важен. С его помощью господство науки приобретает свой миф о происхождении. Что важно, эта мифическая сила не зависит от строгого научного подтверждения. Никого никогда не заставляли её проверять. Всё архаичное в модернистском предприятии проходит через этот миф. Он предоставляет негласную инфраструктуру глубинной вере.

Обращаться к «мифической науке» — скептицизм, причём в плохом смысле. Получение научной идеей статуса мифа говорит лишь об её культурной силе, дополняющей её достоверность. Концепты не теряют свою научность, становясь мифическими. Иногда они, однако, могут сохранить силу в качестве мифа, потеряв строго научную легитимность. Более-менее научноподобная космология преобладает в культуре.

Вот что слово «природа» подразумевало с древнейших времён. Это основной предмет мыслительных утверждений. Мы в это верим. Мир такой и не другой (или другой, но где-то там). Мы спрашиваем подобно дикарям: а какой?

Лучшая космология из тех, что есть, — акселерационистская и дезинтеграционная. Грубо говоря: процесс расширения вселенной ускоряется. Вместо того, чтобы замедлиться из–за силы притяжения, космическая инфляция, следующая за изначальным взрывом, все ещё набирает скорость. Некая неизвестная сила преобладает над гравитацией и красно-смещает все далёкие объекты. Недавно нареченная «темной энергией», этой силе приписывают 70 процентов физической реальности.

По сравнению с убедительно подтвержденным открытием ускоряющейся фрагментации, идея глубинной единой «вселенной» выглядит как неустойчивый мифологический пережиток. Неустойчив он даже в рамках непротиворечивого научного мифа.

Расстояние, на которое можно передать информацию за определенное время, ограничено скоростью света. Пространственно-временной горизонт вселенной ограничен этим «световым конусом». За ним есть только несообщаемое. Таким образом, помимо всего прочего, световой конус — строгое ограничение проекции силы, понимаемой как практическое единство. Этот процесс ведёт из общей относительности в абсолютную дезинтеграцию.

В своей интеллектуальной истории физики относительности [1], Питер Галисон соединяет проблемы относительности и управления империей. Синхронизация — необходимое условие для какой-либо изощрённой координации. Даже в (весьма компактных) земных условиях экстремальная конечность скорости света вызвала значительную техническую проблему для управления в глобально-имперских масштабах. Телеграфные сети, например, требовали поправок на релятивистские эффекты.

Экстраполируя, можно увидеть, что всё, на что способна доминация — скрыть процессы побега. Не может быть никакой Галактической Империи. Космос нетерпим к такому. Это лишь факт, напоминающий научную фантастику, пока он не мифологизирован.

Темная энергия разрывает космос. В конце концов, его части отдалятся от световых конусов друг друга. И с этих пор они больше не будут чем-либо друг для друга. Открытие это обладает невероятными последствиями. На наибольшей шкале эмпирической объективности у Единства нет будущего. «ВСЕленная» (универсум) — нереалистичная модель. Всё, что мы знаем про космос, предполагает, что фрагментация первична.

Таким образом, космология даёт нам модель дезинтеграции, интересную своей экстремальностью. Она характеризует части, у которых нет ничего общего, кроме совместного прошлого, движущиеся к абсолютной не-коммуникации. Никакой политический концепт сепарации не достигал таких крайностей.

Удивительные результаты сразу получаются из этой экстраполяции. Космологические данные, на которые опирается наша наука, в скором времени станут недоступны. Будущий разумный вид не будет способен построить сравнимую модель вселенных, основываясь на эмпирике. Всё, что он будет считать целым, будет лишь частью. Удалённые скопления галактик станут предметом чистой спекуляции. Сама возможность эмпирической науки будет ограничена в пространстве-времени.

Джефф Мано называет это «грядущей амнезией». Он высказывает замечание относительно речи фантаста Аластера Рейнольдса:

Рейнольдс объясняет, что, поскольку вселенная расширяется уже сотни миллиардов лет, в далёком будущем настанет момент, когда все галактики будут настолько далеко друг от друга, что они не будут видны из других галактик.<…> Начиная с него, понимание истории вселенной будет невозможно (а, возможно, нельзя будет и представить, что таковая история вообще была), поскольку все доказательства существования космоса вне родной галактики бесследно пропадут. Сама космология будет невозможна. <…> В столь радикально расширенной вселенной будущего, продолжает Рейнольдс, часть основных сведений современной астрономии будет недоступна. В конце концов, как измерить красное смещение галактик, если не видишь самих галактик? И если не видишь галактик, как вообще понять, что вселенная расширяется? Как бы ты установил, что у вселенной было начало?

Рейнольдс опирался на статью «Конец космологии?» за авторством Лоуренса Краусса и Роберта Шреррера, опубликованную в Scientific American в 2008 году. Эта статья обобщалась в подзаголовке «Ускоряющаяся Вселенная уничтожает следы собственного прошлого».

Это рассуждение может быть экстраполировано ещё дальше. Если наука далёкого будущего будет лишена данных, необходимых для реалистичной оценки размеров Вселенной, можем ли мы быть уверены, что находимся в ином положении? Не представляется ли более возможным, что абсолютная/непреодолимая локальность научного взгляда — обычное дело? Насколько вероятно, что мы можем видеть всё, если видим, что в будущем это будет невозможно? На основе имеющихся сведений мы должны представить себе цивилизацию будущего, абсолютно обманутую структурной узостью своего мышления, уверенную в своей способности отбросить ограничения накладываемые на их взгляд на мир. Наиболее уважаемые умы такой культуры, ожидаемо, могут отвергнуть предположения о недоступных регионах Космоса как беспочвенную метафизику. Отказаться распространять такой сценарий на самих себя кажется крайне высокомерным. Если всеобъемлющей космологии предстоит стать невозможной, гипотезой по умолчанию должно быть, что она уже такова[2].

Естественные науки демонстрируют трагичную структуру. Следуя лишь своим основным методам, через космологию они находят убедительные доводы в пользу своей недостоверности в достаточно крупных масштабах. Кажется, сбор данных о вселенной путём строгого эмпирического исследования осложнён самим Космосом.

Таким образом, наука обречена быть фундаментально локализованной. «Локальность» в данном случае не частность, противопоставленная глобальному или общему. Отнюдь, она горизонт любой возможной универсалистской амбиции, которая оказывается жестко ограниченной и разобранной. В таком понимании локальность не выбор, а судьба, подразумевающая летальный исход. В самых широких масштабах реальность раздроблена. Единство существует лишь для того, чтобы быть разбитым.

Принцип изотропии гласит, что не существует выделенного направления в пространстве. Вместе с предположением об однородности пространства он составляет Космологический Принцип. Нам точно предоставлен его изохронический аналог, согласно которому можно предположить, что грядущее уже произошло.

У нас все ещё есть Космос (и будет вечно), но больше нет Вселенной. Тот Космос, под который мы подписываемся из–за культурных обязательств, есть, по сути, выраженная дезинтеграция видимой вселенной.

Однако, наша тема, не ограничиваясь инфляционной космологией, находит продолжение в термодинамике. Речь идёт о диверсификации, или гетерогенезисе — полной противоположности увеличения энтропии. Гомогенизация — это энтропия. Эти два концепта неразличимы в строгом виде. Что было названо энтропией, представляло из себя уничтожение различий, будь то разнообразие температур (Клаузис и Карно) или, позже, разнообразие в распределении частиц (Больцман и Гиббс). Гетерогенезис локален, говорит нам второй закон термодинамики. На по-настоящему глобальном уровне, где нет ни ввода, ни вывода, упрощение всегда берёт верх

Забегая вперед, мы обнаружим, что Запад создал из энтропии Бога, такого, чей основной закон — единообразие всего. Это ложный бог. Основная астрофизическая проблема, «Каким образом возможна негативная энтропия?», доказывает это. Мы знаем, что гетерогенезис не слабее своей противоположности, даже если мы не знаем, каким образом.

Космологическая дезинтеграция отдаётся эхом в естественных науках. Что, наверное, наиболее важно, она основная тема «Происхождения видов», что подчеркивается названием. Основной предмет дарвинизма, то есть всей научной биологии — видообразование, являющееся расщеплением.

Несмотря на различные экзотические соединения, от симбиоза до ретровирусных геномных вставок, расхождение генетических родословных лучше всего определяет жизнь в крупных масштабах. Слияния аномальны и в любом случае невозможны до появления многообразия. Участники разнородного объединения подразумевают предшествующую ему диверсификацию[3].

Дезинтеграционизм в биологических науках составляет науку в себе, кладистику[4]. Кладистика формализует метод строгой дарвинистской классификации. Идентичность любого биологического типа определена конкретным рядом расколов, через который тип прошёл. Быть человеком — быть приматом, млекопитающим, рептилией, костистой рыбой и позвоночным в числе других, более базовых классов. Совокупность того, от чего ты отделился, определяет тебя.

«Клада» — это осколок. Это группа любого размера, определяемая отделением от родословной. Точка разделения клад соответствует ближайшему общему предку. Что важно, все потомки клады принадлежат ей, охватывающей любое количество под-клад. Производство подклад (происхождение видов) зовется радиацей. Как правило, она происходит посредством разделения на две ветви, поскольку одновременные сложные кладистические разделения сравнительно редки. Последовательные простые разветвления обычно захватывают процесс диверсификации. Шанс того, что он протекает иначе, невелик.

Кладистику можно отождествить с уточнением таксономической номенклатуры. Система имен создает кладограмму, модель эволюционной истории и биологического родства. Любая кладограмма — гипотеза о том, как проходила эволюция. Она предполагает определённый порядок разделения. Любой такой порядок эмпирически проверяем.

Кладистика очерчивает всякую дезинтеграцию уровнем ниже космологического, а, может, даже и его. Естественно, она крайне спорна. Весь объём её провокации ещё предстоит осознать. Однако, пока кладистика способна пояснять, из неё следует многое. Прежде всего, идентичность рассматривается как схизматическая по существу, и бытие можно понимать как структуру наследования.

Диахроническая лингвистика естественным образом относится к кладистике. Языковые семьи разделяют основные характеристики со своим биологическим образцом. Они множились разделением, предоставляя материал для классификационной схемы. Именно на основе лингвистической таксономии впервые были определены расовые группы. Ямная, более известные как арийцы, изначально были определены благодаря кладистике индоевропейских языков. Закономерности их распространения отмечены древоподобной лингвистической диверсификацией.

Антропология вымощена кладограммами. Деревья, филогенетический порядок, языковые семьи, генеалогии, настоящие семьи — всё это весьма последовательно. И здесь феномены слияния, горизонтального переноса, конвергенции хоть и присутствуют, но являются вторичными.

Языковая диверсификация выглядит как схизматический этногенез. Разделяясь, люди начинают отличаться друг от друга. Происхождение людей — происхождение видов в высоком разрешении: схема та же.

Механизм появления видов обычно включает в себя изоляцию популяций, становясь таким образом политическим. Существует политика инвазивных видов и распространения человечества, но она не особо спорна или противоречива. Случай изоляции человеческих популяций же сильно отличается. В течение процесса политизации экзогамный радикализм северо-западноевропейских популяций был возведен в ранг универсальной идеологии.

Так как сейчас расовый вопрос вызывает невероятное эмоциональное и идеологическое беспокойство, предпочтительней будет рассматривать все разнообразие одомашненных животных, к чему склонялась английская натуралистическая традиция. Такой путь даёт нам не только неплохую аналогию, но и баланc, истинную умеренность. Поскольку в современном культурном контексте влияние сельской жизни заметно уменьшилось, а с ним и умение различать виды скота, собаки — наилучший пример для нас.

Мир без дворняг — бедный мир. Положение дворняг часто улучшается уникальными и даже превосходящими качествами. Golden Doodle (гибрид золотистого ретривера и пуделя) столь же благороден, как и любая другая собачья порода. Такие скрещивания увеличивают разнообразие мира. Это никак не противоречит обычному процессу, в результате которого мир обогащается разделением собачьих пород, в котором категория «собака» не говорит, по-хорошему, ничего. Ещё не существует идеологии, ставящей своей целью глобальную собачью гомогенизацию.

Разнообразие — это хорошо, оно по крайней мере эффективно и инновативно. В этом вопросе можно довериться экологическому консенсусу. Инвазивные виды — это плохо, потому что они понижают разнообразие, а не повышают его. Неоднородность — всегда превосходящая цель. Однако диверсификация, производство разнообразия удивительным образом игнорируется в современных социальных науках. Мантра о многообразии сочетается с почти полным безразличием, а возможно, и намеренным пренебрежением этой темой. Обязательное публичное чествование разнообразия аккомпанирует и прикрывает его намеренное искоренение. Человечество, как было авторитетно решено, едино, и судьба его — быть все более и более единым. Генетическое разделение равнозначно нарушению прав человека.[5]

Мы верим, что невообразимо ужасно было бы не быть и не становиться более Едиными. Есть искушение назвать эту веру моногуманизмом. Человечество должно быть объединено, вот его основная доктрина. Невозможно поставить достаточный на том, что это не эмпирическое наблюдение, а морально-политический проект, в котором расовая энтропия стала святой обязанностью. Радикальная (противопоставленная сугубо консервативной) альтернатива этому есть только в научной фантастике.[6]

Сохранение человеческого разнообразия — основа диссидентских этнополитик, поскольку «бежевый мир» все более воспринимается как принудительный идеал.

Основной мобилизирующий фактор в таких случаях — обычно незрелое сопротивление расовой энтропии, к сожалению, часто затронутое фетишизацией расовой чистоты. Самое худшее (и весьма частое) — то, что подобная реакция на моногуманизм рассматривает весь вклад смешения рас в генетическое разнообразие людей как маску принудительной гомогенизации. Мир с тенденцией к видообразованию или увеличенному генетическому разнообразию ни в коем случае не должен быть миром, враждебным к дворнягам — вот сбалансированный ответ (повторяем урок собак).

В течение последних 60000 лет, генетическая дивергенция людей была преимущественно преобладающим процессом. Очевидно, что разделение современных людей на отчетливые подвиды — основная закономерность. Этот процесс заслуживает чествования со стороны экологии и техно-индустриальной акселерации. Несмотря на надежды нынешней секулярной Церкви, его невозможно устранить.

Глобализм — это слово, оспариваемое различными идеологиями, но с бесспорным идеологическим весом. С минимальной предвзятостью можно определить его как подстраивание направления политики под стремление к Целому. Упрямо частные направления — его враги. Глобализм столь триумфален (даже с учетом недавних неудач), что враждебность к нему не встречается ни с чем, кроме снисходительности.

Парохиализм — одно из оскорблений в арсенале глобализма. Он может принять неспособность видеть универсальное как понятное и обучаемое. Отказ от универсалистской перспективы, однако, не заслуживает подобной симпатии. Для глобалиста он абсолютно неэтичен. С парохиализмом стоит не столько спорить, сколько просто пренебрегать им. Его надо презирать во имя Общего, и это становится занятным.

То, что мы увидели как Смерть Бога — лишь частный случай всеобъемлющей кончины Общего. Смерть Бога вывели, а кончина Общего разворачивается как научное зрелище. Астрофизика наблюдает, как вселенная разрушается, своими искуственными глазами.

Глобалисты особенно склоны к жестам почтения к идее Науки. Иронично, что именно с научной точки зрения глобализм выглядит как несостоятельная религия. Его космология — устарелый миф. Не может быть более очевидным, что за пределами этой мифологии нет никакой Вселенной. Природа Космоса состоит в том, что он раскалывается на части. [7]

Куски — базовая вещь. Считать, что они происходят из целых — недоразумение, вызванное нахождением в неустойчивых универсалистских рамках. Любая представимая перспектива уже была локализована последовательными отломами. Ничего не может начаться целым, лишь иллюзия. Сегодня мы знаем это как эмпирически, так и трансцедентально. Если что-то не имеет дело с частями, то оно не имеет ничего общего с реальностью.

Примечания

[1] — Einstein’s Clocks, Poincaré’s Maps: Empires of Time, New York, 2003.

[2] — Мано цитирует Краусса и Шреррера: «Мы, возможно, живём в единственную эпоху в истории Вселенной, в которой возможно понять её устройство». Леность этого высказывания поражает

[3] — Изоляция генетических родословных — вопрос строгой техники эксперимента. Избегайте заражения тестовых образцов. Это то же самое, что сказать делайте это, но не ожидайте наилучших результатов, которые в основном побеждают.

[4] — Древоподобность кладистики не могла быть более непоколебимой. Слово клада взято из греческого κλάδος, означающее «ветка». Кладограмма — абстрактное дерево. Разветвление — её суть. Крайне влиятельным было критическое отношение Делёза и Гваттари к ней. Они говорят нам, что «устали от деревьев». Предлагаемая альтернатива — ризома, структура в которой каждая вершина связана с остальными. Ризома не таксономический концепт, а морфологический. Умеренной позицией будет признать, что эволюционные деревья дополняются экологическими сетями. Одно немыслимо без другого. Древо эволюции подрезают и тренируют внутри экологий горизонтальных отношений. Филогенез древоподобен, а онтогенез включает в себя куда более горизонтальное влияние. Этим мы и ограничимся с таинственной краткостью, заявив, что ризоматика Делёза-Гваттари ризоматически связана с неодарвинизмом, являясь кладистически неоламаркианской.

[5] — Это упрощение, пронизанное несоответствиями и беспринципными исключениями. Наиболее заметно, что ad hoc особые разрешения выдаются «малым» популяциям. Беспорядочное использование слова «геноцид» — самый очевидный показатель этого. Более точной формулой было бы "разделение популяций это абсолютно неправильно, пока оно защищает изоляцию северо-западноевропейских популяций

[6] — Брюс Стерлинг, Алистер Рейнольдс и Нил Стивенсон в числе многих других населяют свои вымышленные миры невероятно разнообразными гоминидами.

[7] — Робин Хэнсон посвятил недавний пост трём (вполне экзотичным) видам древоподобного развития. Первый — странный мысленный эксперимент, которого мы не будем касаться. Второй касается его мыслеклонов, Эмов. Это потенциально относится к возможным, а может и уже существующим родословным программ. Третий вид — структура квантовой мультивселенной. Она предполагает, что древоподобная космология развивается путём, отличающимся от описанного здесь. Хэнсон замечает, что "<…> квантовая история — это в том числе и дерево наблюдателей. Каждый может оглянуться назад и увидеть цепь ветвей до самого корня, каждая из которых содержит в себе его версию. Ещё больше его версий живет в других ветках дерева.

Древоподобные мультивселенные особенно многочисленны. Ли Смолин предлагает дарвинистскую мультивселенную, выбирающую репродуктивную способность, производя черные дыры. Её можно было бы описать как кладистически устроенную мультивселенную, применяйся этот термин шире. Кладистические мультивселенные принадлежат к куда большему множеству кладистически устроенных сущностей, чьи части определяются:
1. одним происхождением
2. генетически не коммуницирующими братьями-сёстрами
3. некоторым количеством возможных потомков

Такие мультивселенные предсказывают свою непознаваемость. Так как параллельные ветви не коммуницируют друг с другом, ожидаемо, что их существование сугубо теоретическое. Будь мультивселенная ризомой, мы бы знали

Симуляционный аргумент тоже стремится к дезинтеграционизму. Симуляции — это эксперименты, а потому различны.