Мария Рахманинова — доктор философских наук, автор книги «Власть и тело», которая выйдет в печати в конце июня. Специально для блога Антиуниверситета Мария составила подборку текстов о работе власти и основаниях современного анархизма, который многие ошибочно воспринимают как систему без какого-либо порядка (спойлер: из книг в подборке вы в том числе сможете понять, почему это заблуждение).

В подборке представлены тексты, наиболее значимые для анархистской мысли и отражения её актуальных тенденций. Все они (за исключением одного) принадлежат к современности и раскрывают её многочисленные стороны из перспектив различных областей знания: истории, антропологии, социальной и политической философии, гендерной теории. При этом я в свой обзор намеренно не включаю наиболее известные и фундаментальные труды по анархистской теории: работы Михаила Бакунина, Жана Грава, Петра Кропоткина, Макса Штирнера, Элизе Реклю, Макса Нэттлау и даже недавно изданные «Радикальной теорией и практикой» мемуары Эммы Гольдман. Кроме того, в нем нет текстов, не переведённых на русский язык (M. Wittlop, Fr. Perlman, S. Newman, K. Fergusson, T. May, S. Springer и др.), и авторов, не связанных с анархистской теорией напрямую, но крайне важных для её понимания (Мишель Фуко, Жак Деррида, Жиль Делёз, Жан-Франсуа Лиотар, Джорджо Агамбен, и др.). Задача обзора — наметить контуры и ключевые траектории современного анархистского дискурса и пригласить читателя к самостоятельному освоению этих впечатляющих теоретических пространств.

Джеймс С. Скотт. (2017) Искусство быть неподвластным. М.: Новое издательство

Одновременно фундаментальная и захватывающая работа на стыке политической антропологии и социальной философии. В её основе лежит масштабное исследование истории безгосударственных обществ, населяющих территорию так называемой Зомии — региона в горной части Юго-Восточной Азии.

«Огромный пласт литературы, посвященной современному государственному строительству и его истории, практически не обращает внимания на его прямую противоположность — целенаправленную и принципиально-активную безгосударственность», — пишет Джеймс Скотт. Отталкиваясь от этого, он постепенно формулирует концепцию преднамеренного и «сознательного избегания государственности», направленную против господствующего цивилизационного дискурса о «варварах», «отсталых» и «примитивных» народах. Эти понятия представляются в рамках этой идеи манипулятивными, политически заряженными и оценочными — с позиции государственности, рассматривающей себя как единственную возможную реальность и единственное истинное благо.

Вслед за некоторыми яркими и значимыми предшественниками, такими как Пьер Кластр, Эдмунд Лич или Гонсало Агирре Бельтрана, Джеймс Скотт по собственному признанию совершает концептуальный синтез траекторий их исканий и вводит в это исследовательское поле собственные эффектные концепты. Например, «сопротивление ландшафта», «эффект государства», «огораживание/закабаление», «внутренняя колонизация», «избегание», и многие другие.

Как связаны географическое и политическое? Какие практики исторически изобретали общества для уклонения от государственности? Как соотносятся язык, письменность и возможности централизованной власти? Как государства стали доминирующей формой существования общества (убедительно отрицающей все предшествующие ей и отличные от неё)? Каковы основания традиции располагать догосударственные и государственные общества на теоретической линии «эволюции»? Что значит «быть цивилизованным», и причём тут власть? Как связаны преобладающие сельскохозяйственные культуры и кухня, характерная для каждого общества — с их потенциалом к политической автономии или, наоборот, с тотальным политическим контролем?

Ответы на эти и множество других вопросов даёт Джеймс Скотт в своей блестящей монографии, исследовании максимально междисциплинарном и предлагающем по-настоящему холистичный и детализированный взгляд как на процесс становления государственности и преднамеренной безгосударственности, так и на сами эти феномены в их внутренней логике. В этом смысле безусловная ценность работы Джеймса Скотта связана с фундаментальностью материала, посвящённого малоизвестным сюжетам истории, судьбам плохо изученных обществ, взаимосвязи властных структур и форм культуры и с теоретическими построениями, продуктивность которых легко представить себе и применительно к анализу процессов современности.

Дмитрий Поляков (2019) Постанархизм: субъект в пространстве власти. Иркутск: ЗабИЖТ

Этот текст, созданный на основе кандидатской диссертации автора, важен для современной российской мысли по нескольким причинам.

Во-первых, в нём производится первый для русскоязычного пространства обзор тенденций новейшей зарубежной анархистской теории (последних тридцати пяти лет), ещё не только не прошедших рецепцию на постсоветском пространстве, но и упоминавшихся пока лишь в самиздате. Дмитрий Поляков предпринимает одновременно обстоятельный и увлекательный академический экскурс в это дискурсивное поле, обозначая как предпосылки и обстоятельства его возникновения, так и его основные принципы и свойства.

Продуктивность такого экскурса не вызывает сомнений — особенно в условиях инерции герметичного постсоветского мира. В рамках этой инерции преодоление советского проекта часто ограничивается возвратом к временам теории до его становления. Что, безусловно, важно — поскольку позволяет восстановить стёртую большевизмом традицию анархистской мысли и её ключевые положения, но всё же недостаточно в ситуации современности, с её «глобальным» открытым миром и новыми проблемами.

Во-вторых, Дмитрий Поляков теоретически встраивает эти тенденции мысли в общекультурный и общеполитический контекст, демонстрируя траектории заимствования анархистской мыслью методологий и подходов смежных теорий — наиболее влиятельных в гуманитарном знании второй половины XX века.

В-третьих, он делится размышлениями о самом феномене постанархизма — с его сильными и слабыми сторонами. Демонстрируя теоретические расхождения постанархизма с ортодоксальным анархизмом, а также приводя их обоюдную критику, он ищет способы непротиворечиво встроить классическую анархистскую теорию и практику в контекст современной эпистемологии, онтологии и антропологии, и комментирует этот процесс из перспективы текущей современности (в том числе с учётом постсоветского опыта).

Наконец, в книге Дмитрия Полякова впервые составляется удобная «карта» значимых имён и источников по теории постанархизма, приглашающая к самостоятельному знакомству с международными тенденциями как анархистской, так и в целом гуманитарной мысли. А также предлагается авторский перевод множества фрагментов этих источников, позволяющий ознакомиться с их основными положениями самому широкому кругу читателей.

Рейвин Коннелл (2015) Гендер и власть. М.: Новое литературное обозрение

Одна из важнейших социально-философских работ, связывающая воедино ключевую для анархизма проблематику власти и знаковую для современной антропологии проблематику гендера.

Книга создана одновременно в нескольких проекциях. Во-первых, в проекции исторического осмысления вопросов, связанных с гендером — от классиков политической философии до современных авторов. Во-вторых, в проекции социологического знания о гендерной повестке современности. В-третьих, в проекции различных политических и философских трактовок исследуемых проблем,­ в том числе с точки зрения их пересечений и столкновений.

Рейвин Коннелл исследует специфику гендера как формы власти, её особенную механику и способы присутствия этой власти в практиках социальной повседневности таких, как труд, забота, сексуальность, спорт, домашнее хозяйство, быт, насилие, пользование городским пространством и др. Обращаясь то к данным статистики, то к конкретным сюжетам и фактам, то к различным исследовательским ракурсам, Коннелл анализирует связь между властью вообще и конкретно гендерной властью, между гендером и государством, гендером и капиталом. На фоне этого обширного тематического ландшафта исследуются разнообразные сценарии и конструкции маскулинности и феминности, а также преграды, возникающие между людьми, по инерции трактуемыми сквозь эти модели в повседневности. Последнее имеет особое значение для эмансипаторных проектов, делающих ставку на коллективный субъект и солидарность.

Таким образом, сам вопрос о гендере Коннелл применяет в том числе как инструмент, позволяющий получить новое знание о власти как сложном феномене. И притом с той стороны, которая была малодоступна или вовсе недоступна прежде по причине слабой разработанности именно такой оптики. В этом несомненная теоретическая ценность и практическая значимость работы «Гендер и власть». В особенности — для мировоззренческой перспективы, само своё название берущей от проблематизации власти — «an» — «arche».

Эдуардо Кон (2018) Как мыслят леса: к антропологии по ту сторону человека. М.: Ад Маргинем

Впечатляющее антропологическое исследование, крайне значимое для современной анархистской теории. Отталкиваясь от методологии акторно-сетевой теории (АСТ), оно нетривиально раскрывает ключевой для анархизма концепт множественной субъектности с позиций современного научного знания. Например, с помощью замены самого понятия «субъект» более широким понятием «самости» (selves), аналогичного «акторам» или «посредникам» в рамках АСТ.

Работая в перспективе деколониальной эпистемологии, Эдуардо Кон как бы продолжает безвластное смотрение вглубь, сквозь исследуемое неевропейское общество — в другие измерения живого, значимые для него, и потому обладающие большим статусом реальности, чем видится классическому европейцу. Привычной оптике мультикультурализма, ещё недавно казавшейся пределом не-властнического взгляда, Кон противопоставляет концепцию мультинатурализма, «согласно которой люди и другие живые существа имеют схожее видение мира, одно мировоззрение (то есть воспринимают мир через призму схожих культурных представлений), но при этом природные миры, которые они репрезентируют, отличаются друг от друга».

Так теоретически обосновывается не только ценность другого субъекта (признаваемая отправной точкой в классическом анархизме), но и расширяется само понятие субъектности, всё больше дистанцируясь от либерального концепта личности, и, тем самым, делая возможным мыслить уникальное вне связи с ним. Это представляется особенно важным, учитывая то, как долго марксизм радикально отрицал не только ценность, но и возможность уникального, подозревая анархизм именно в непоследовательной близости к этому концепту как исключительно либеральному со всеми вытекающими последствиями в рамках исторического опыта воплощения марксизма в реальных политических режимах.

В своём исследовании Кон успешно решает основную заявленную задачу: преодолеть антропоцентризм как одну из форм власти, по инерции наследуемую из эпистемологии модерна даже анархистской теорией, но при этом сохранить теоретическую возможность ценности человеческой культуры, избегая крайности анархо-примитивизма, вульгарного позитивизма или биологического редукционизма. Пожалуй, именно так мог бы выглядеть следующий шаг после фейерабендовского эпистемологического анархизма, но в ещё более непротиворечивой версии. «Как мыслят леса» — текст смелый, неоднозначный, провокационный, но тем больше приглашающий к размышлению, обсуждению и обретению новых оптик для более целостной картины мира.

Пётр Рябов (2015) История русского народа и российского государства. М.: Прометей

Книга абсолютно бесценная в условиях постоянно переписываемой истории России с её плавающими акцентами и мерцающими фигурами славы, святости и героизма. Блестящий историк и кропотливый энциклопедист, Пётр Рябов создаёт труд, с одной стороны, фундаментальный по охвату и детализированности исследуемого периода, с другой — позволяющий читателю умозрительно охватить целостную панораму российской истории от возникновения Руси до времен Николая II.

В отличие от учебников, представляющих историю как механистичную последовательность сменяющих друг друга событий, «История русского народа и российского государства» предлагает взгляд из концептуальной перспективы, собирающей эту последовательность через призму конкретного круга тем, проблем и вопросов. Это обеспечивает рассматриваемым событиям глубинную связность и открытость для понимания. Среди таких тем — власть и свобода, вертикальное и горизонтальное, субъектное и объектное, имперское и народное, и многие другие.

Как и подобает добросовестному исследователю эпохи после эпистемологического поворота (когда была фундаментально пересмотрена сама категория, а не только возможность объективности и беспристрастности исследователя), Рябов не скрывает собственных позиций в рамках заданной перспективы. Однако при этом, в отличие от тех, кто по-прежнему претендует на «нейтральность» и потому выражает свои пристрастия не открыто, но путём искажения «неудобных» фактов, или их умалчивания, он ответственно избегает недомолвок, оставляя читателей наедине с необходимостью составить собственное мнение относительно увиденного, в зависимости от собственных этических и ценностных установок. «Есть событие, есть несколько способов его оценить, назвать и рассказать о нём» — таков его принципиальный подход, красной нитью проходящий через всю книгу.

Искусно вплетая в исторический материал реминисценции, теоретические ракурсы и афористичные размышления из прозы, поэзии и публицистики разных эпох, Пётр Рябов придаёт объём как своему повествованию, так и картине, возникающей в сознании читателя, постепенно превращающейся из схематичной линии безликих сюжетов в живое полотно событийности, приглашающей к рефлексии и переживанию.

Всеволод Волин (2005) Неизвестная революция, 1917-1921. М.: Праксис

Пожалуй, одна из самых важных и ценных работ по истории первой трети XX века. Волин — свидетель и участник обсуждаемых событий, просветитель, литератор, анархо-синдикалист и публицист. Среди прочих книг по истории, как правило, написанных «победителями» от разных политических лагерей, её радикально отличает то, что в её основе лежит взгляд из перспективы «побеждённых».

Это означает, что в ней рассматривается множество эпизодов, сюжетов и деталей, стёртых из «официальных» версий истории при разных правительствах: царских, советских и постсоветских. Выдворенные за пределы справочников, энциклопедий и учебников, перед читателем предстают и события, предопределившие революции начала века, и повороты истории вольных советов (начиная с 1905 года), и пути анархистских организаций, и судьбы их участников, и дни в восставшем Петрограде, и кровавая трагедия Кронштадта, и борьба революционной Украины с её крестьянским повстанчеством, и сокрушительное предательство большевиками анархистов — бывших «товарищей по борьбе», а после общей победы над белыми — «тунеядцами и разгильдяями» (именно этот образ станет каноничным в советском кино — например, в «Оптимистической трагедии»). Всё это вновь оказывается зримым и призывает — уже в нашей современности — к перепрочтению, пониманию и переосмыслению.

В «Неизвестной революции» тонко и рефлексивно соединяются уникальное свидетельство и взгляд, характерный для конкретной традиции мысли, личное и политическое. Волин ситуативно обращается и к жанру мемуаров, и к жанру документалистики, и к жанру политической истории. Его книга — несомненно, одно из тех повествований, в которых скрыты недостающие звенья для нашего современного понимания как прошлого, так и настоящего — с поиском ответов на острые вызовы современности и запросом на знания о самых опасных ловушках на этом пути.