Рассказ Сони Денисовой «Вслух» был отмечен ридеркой первого номера литературного журнала НЕЗНАНИЕ Кристиной Вазовски. Мы публикуем текст с иллюстрациями Серафимы Калаченковой.

Мне пришлось переехать, когда белки маминых глаз стали цвета антоновских яблок.

Первая встреча с больничной палатой. Потом случалось часто видеть безликие стены и кровати, где кто-то вечно охает в углу, столики со стаканами воды на дспшных поверхностях и пачки таблеток. А мама улыбалась, пряча катетер под рукавом пижамы.

Мы договорились, что я поживу месяц-другой одна, пока маму не выпишут.

Мне понравилась эта игра во взрослого человека: оплачиваешь счета, куришь на балконе, закупаешь продукты на одного, ходишь себе по квартире, погруженный в мысли, читаешь в ванной, иногда приглашаешь друзей. По ночам я думала о новой жизни: как здорово, что родители наконец-то развелись, а мы с мамой на пару, создали такой красивый, свой собственный дом. Казалось, что целую вечность выбирали все эти цветочные обои, венские стулья, резные ручки для дверей, приглушенные абажурами люстры, плотные занавески- чтобы всё соответствовало нашему общему миру внутри.

А потом её выписали и мы с братом хотели это отпраздновать, купили сидр и её любимый мармелад, тот что в виде разноцветных долек апельсина и лимона.

Вместо этого нас ждал РАЗГОВОР.

Мама всё повторяла: мне очень жаль, простите, простите, так жаль, очень-очень жаль и никак не могла остановиться. Я кажется перестала слушать после фразы «рак на третьей стадии, умру совсем скоро, дали месяца четыре». Мне захотелось уйти так далеко, насколько смогу и не слушать. Воздух сжался, я бессмысленно открывала и закрывала рот, при этом чувствовала накатывающую злость. Квартира тоже сдулась как шар, остался только один диван на котором мы сидели втроем и не смотрели друг другу в глаза. Меня это раздражало, хотелось встать, двигаться, перемещаться, да хоть что-нибудь делать, а не так вот тупо разглядывать пол. Я ушла.

В апреле пришла влюбленность, накрыла спасательным кругом, теперь можно было запрятать грустные мысли глубоко внутри и не доставать их, даже чтобы самой посмотреть, не то чтобы показать кому-то еще.

Вместо этого появились записочки на скамейке в Эрмитаже, смятые билеты в кино, вечерние огоньки на Тверской, кофейные стаканы после учебы, карандашные портреты, пальцы касающиеся ладони, игры в Икее, проходки на спектакли, две щетки на раковине, мужской шампунь в ванной, кружевное нижнее бельё.

Побочные факторы влюбленности — хочется всё время говорить правду: собралась с духом и выпалила: «Моя мама болеет раком. Я хочу, чтобы ты знал, но не хочу, чтобы ты испытывал жалость ко мне». Это никак не напоминало тот прекрасно продуманный монолог, который я составила у себя в голове. Он долго молчал, потом ответил: «Сочувствую, давай больше не будем об этом говорить».

Папа вкладывал все силы в заботу о ней, словно это то самое искупление, которого он так долго ждал.

Я помню течение болезни отрывочно, вспышками и моментами.

Лежу у мамы на коленях и рассказываю как прошёл мой день. Её температура поднимается до тридцати девяти и пяти. Я вызываю скорую. И тогда впервые ощущаю страх и он больше никуда от меня не уходит, становится моей тенью.

Я задыхаюсь от страха, но совсем тихо, чтобы было незаметно. Чуть-чуть впадаю в панику. Слегка трясусь. Молча прошу о помощи. Делаю вид, что всё нормально. Вслушиваюсь. Если она не выдыхает дольше обычного, я замираю: вот оно, настало, закончилось. Но шумный воздух выходит из легких, она шевелится. Вода капельками испаряется с кожи. Мама горячая мечется по кровати. А скорая едет уже час. И я жду, жду, жду.

Я заполнила жизнь огромным количеством событий, соглашаясь на все приглашения пойти в музей, в кино, на концерт или просто выпить.

С мамой мы созванивались, так стало проще, всё так же долго говорили, но почти не виделись. От этого проблема вроде как отдалилась.

Мама очень хотела ещё раз увидеть море и они с отцом полетели в Болгарию. Она часами рассказывала мне по видеосвязи как ей хорошо: и почти совсем не больно, и представляешь персики уже созрели, и морской воздух такой теплый, и даже краски беру в руки.

А потом позвонил отец и сказал, что у неё отказали ноги.

Они вернулись.

Я часто думаю об этом, какого это, проснуться и понять, что твои ноги тебе больше не подвластны, что тело больше не откликается на твои приказы. Пытаюсь представить, что в такой момент чувствуешь.

Мне вечно не хватало времени на то, чтобы приехать и навестить их. Хотя скорее, я сама делала всё, чтобы у меня не было свободной минуты.

Началась сессия и оправдание стало достаточно весомым.

Все экзамены на удивление сдавались хорошо, но утром перед последним, папа сообщил, что мама в реанимации, ей вкололи морфий для облегчения боли, но организм не принял его и начал активно отвергать. На экзамен я так и не приехала, а когда зашла в больничную палату, она лежала и бредила, её сильно тошнило, медсестры прибегали и убегали, не сообщая ничего конкретного.

На следующий день она как будто бы снова стала собой.

Правда она больше не могла нормально есть и спала по несколько часов. Папа купил инвалидную коляску. Она радовалась и очень смеялась, когда я приезжала и разыгрывала перед ней профессора Ксавьера, нарочито врезаясь в разные предметы. Ещё я готовила правильную еду и сочиняла ей истории перед сном, тогда она что-то ела и засыпала лучше.

С того момента всё случилось очень быстро.

Больше всего бесит, что это не правда, там в фильмах и книгах.

Это всё — не просто медленно угасающий человек и чинно склоненные вокруг родственники, и не светлая грусть и меланхолия.

Это злость. Ты постоянно чувствуешь злость на всё.

На несправедливый мир, на людей вокруг, которые задают неуместные вопросы, на сочувствующие лица, упивающиеся своим сочувствием.

На собственную слабость.

На страх, который слишком эгоистичен (боишься-то ты за себя, что останешься одна, что не справишься, замкнёшься).

Злишься на слёзы, которые не всегда удаётся контролировать (хотя со временем от них почти полностью избавляешься).

Злишься на боль.

И злишься на маму, которая оставляет тебя с этим всем.

Сначала чувства преобладают.

Особенно, в моменты шока, к которым нельзя подготовиться.

Вроде болезнь протекает одинаково и потихоньку привыкаешь к с каждым днём худеющему телу, и к желтой коже и к треснутым синеватым губам.

А потом приходящая медсестра просит помочь с перевязкой.

И ты видишь, что половина спины уже является трупом, куски мертвой ткани и мухи, которые слетаются, словно им накрыли королевский обед.

И в такой момент главное не дать слабину, не заплакать, не выбежать из комнаты, иначе мама расстроится.

Поэтому делаешь все как надо, перевязываешь, мажешь кремами, шприцуешь. Спокойно, равнодушно.

Вот только запах. Он не даёт покоя.

Он потом преследует тебя повсюду, спустя дни, недели, месяца: ходишь по городу и чувствуешь тошнотворный, сладкий запах.

И перед глазами встают эти чёртовы мухи слетевшиеся на гнилостный аромат. Дерущиеся с друг другом, кто же первый дотронется мохнатой лапкой до чёрной мертвой плоти, обрамлённой кровяной рамой.

И не было никаких последних слов, советов, наставлений, признаний в любви.

Я вообще не помню темы финальных разговоров.

За две недели до конца она в принципе перестала узнавать меня, не понимала, что я прихожу и нахожусь рядом.

Мне это казалось таким глупым, просто сидеть и смотреть и говорит что-то, притворяясь, что она осознает.

Но больше всего бесит то, что ты запоминаешь её такой.

В памяти не те двадцать лет, что она провела рядом.

А то, как она не узнает тебя в бреду и то как её организм отторгает пищу.

И то какое красивое на ней платье, а голова обрамлена белоснежными цветами, когда дотрагиваешься до её мраморно-холодной руки в гробу.

Бесят, бесчисленные родственники, которых ты не знаешь, но они пишут тебе везде, где только могут найти, эти совершенно однотипные сообщения. Недоумевают, как это ты не плачешь круглые сутки с ними, ах наверное, до тебя ещё не дошло, что произошло, бедное дитя, как ты теперь будешь.

Бесят собственные руки, которые не слушаются и трясутся, когда эмоции не выходят наружу, когда не получается накраситься, потому что не можешь провести кисточкой по ресницам и удержать в руках карандаш. Встаешь, чтобы выпить воды, но стакан разливает всё содержимое.

Бесит, что люди получают не то, что заслужили, а просто, что попало.

Бесит парень, который бросил, потому что я была недостаточно открыта, весела и беззаботна, на плечи которого как будто бы упала ноша.

Бесит, что порой хочется свернуться в клубок и жалеть себя или попросить кого-то тебя пожалеть.

Бесит, враньё о том, что мы вроде как чувствуем в сердцах тех, кто умер. Это неправда, никакого незримого присутствия не ощущается.

Бесит, что легче заблокировать, не допускать мыслей о том, что произошло, загнать их далеко, обнести китайской стеной, зарыть к ядру планеты, засыпать кладбищенской землей, чем наслаждаться хорошими моментами прошлого.

Бесит, что со смертью родителя умирают истории твоего детства, которые ты уже никогда не узнаешь. Опыт, который ты никогда не услышишь.

Бесит, когда отец напивается и плачет, приговаривая, что ему гораздо тяжелее, чем мне, ведь я люблю одиночество, а он-нет.

Бесит, что периодически вообще ничего не чувствуешь, только белый шум.

Бесит, что не можешь искренне поговорить об этом всём.

Бесит, что хочется поговорить с ней.

А потом щелчок.

И всё становится нормально. Уже ничего не бесит, не расстраивает, не злит. И в этом правда.

Ты спокойно ходишь на учебу, работу, тусовки, свидания.

И уже ничего не может вывести из себя.

Забавно, что, по итогу, помогают не сочувственные взгляды и не разговоры у психологов. Помогают фильмы про Гарри Поттера и холсты с красками, а ещё друзья, и книги.

Необходимо осознавать как много вещей в жизни по-настоящему радуют. Приоритеты ведь меняются, когда видишь смерть.

А радует учеба, даже, когда экзамены и лень вставать на пары.

Радует работа, даже, когда каждодневные смены и приходиться сидеть допоздна, а зрители устраивают скандалы.

Радует, когда на похоронах тебя охватывает паника и ты думаешь, что не сможешь подойти к телу и ты оборачиваешься в поисках помощи, чтобы не заплакать у всех на виду и лучшая подруга подходит, и берет тебя за руку, и всё становится легче.

Радует, когда тебе неожиданно приносят авокадо и предлагают сохранить от него косточки, чтобы потом сложить к остальным и наблюдать, как на них медленно взбухает шкурка, как сильно они отличаются по своей форме и цвету, и гадать что же соорудить из них в дальнейшем, когда количество авокадных сердцевинок превысит размеры тары для их хранения.

Радуют совместные поездки в другие страны и города, даже если тяжело всех собрать, даже если что-то идет не по плану, а что-то всегда идет не по плану, всё равно нет большей радости, чем делить эмоции от путешествия.

Радуют утренние сеансы в Ролане, на которые можно ходить в полном одиночестве и смотреть первые попавшиеся фильмы, выбирая любое место в зале, чувствуя, что этот фильм показан лично для тебя и больше ни для кого другого.

Радуют моменты, когда Друг спускается передо мной по лестнице, выходя из квартиры и возникает желание дотронуться до его плеч.

Радует, когда есть люди, которые могут помочь починить, если что-то сломалось, но так же радует чинить что-то самой, находя в этом мнимый повод для гордости.

Радует, когда кому-то интересно о чём ты думаешь.

Радует готовить подарки, планировать, соображать заранее, что подойдет тому или другому человеку, а потом дарить и видеть отраженный восторг в глазах.

Радует, ехать с братом в машине и слушать дурацкую музыку, смотреть сериалы у него в гостях, гулять по городу.

Радует, когда много друзей и все пьют и танцуют, не обращая внимание на окружающих людей, нравится когда они смеются и делают глупости, а ты ощущаешь себя часть большого целого, причастного к чему-то значимому для тебя лично.

Радует ставить пластинки и слышать хруст, опускающийся иглы, рождающей музыку, заполняющую комнаты, пока ты готовишь на кухне.

Радует вкусно завтракать и смотреть на прохожих в окно, придумывая кто куда идет, рассматривая их одежду, выискивая закономерности.

Радует сидеть напротив и долго разговаривать с кем-то, давать советы, выслушивать, что у людей на душе, как они мыслят, что для них является проблемой.

Радует, когда объятия во сне становятся крепче.

Радуют истории про общих знакомых, смешные, около правдивые сплетни.

Радует носить мамину одежду.

Радует вдохновение, когда пишешь и рисуешь в состоянии потока, похожего на своеобразный транс.

Радует, что если что, есть к кому обратиться, радует ни к кому не обращаться.

Радует, что кошмары, сменяются бредовыми, фантазийными снами.

Радуют спонтанные встречи, радует отмечать праздники, радуют блестки на глазах, радует ходить на выставки, радует клацанье печатной машинки, радуют объятия, радуют проекты невоплощенные в жизнь, радует внимание.

Радуют друзья, которые становятся семьей.

В конце концов остается Москва, которая стала особенно прекрасной для меня: я никогда прежде не испытывала столько горя в этом городе, я никогда прежде не испытывала столько полноценного счастья в этом городе; остается Любовь, которую ты даришь своим друзьям, себе и своей жизни.

И 

это

дает

возможность

справиться

со

Смертью.

Соня Денисова — писатель, драматург. Родилась в Москве в 1997 г. Студентка Литературного института им. Горького (факультет прозы). Победительница Open Call театральной сцены «Ибсен» на фестивале «Боль». Закончила курс по программе «Art & literature» в Regent Oxford School. Закончила сценарно-киноведческие курсы при ВГИКе. Сотрудник Центра им. Мейерхольда

Скачать первый номер НЕЗНАНИЯ можно на сайте журнала. Поддержать НЕЗНАНИЕ ежемесячным отчислением — на Patreon.com