перед лицом смерти смеяться могут лишь самые отрешенные, либо безумцы. усмехаться в глаза любого образа, вообще, очень трудная задача. иногда, смех может оказаться действием, выполнение которого представляется жутко страшным и некомфортным: мы не можем смеяться при утрате близких, при бесследной растрате накопленного; ни у кого не выйдет оскалить зубы при получении серьезного ранения; в некоторых кругах, смех, тем паче, считается уделом недалеких и придурковатых людей.

мы же имеем дело со смехом, как с единственно верным и ультимативным ходом экзистенции на пути к освобождению. смех становится для нас инструментом возвышения и преодоления обыденного опыта профанности. смех является для нас магистральной линией, следуя которой, нам станет доступна возможность радикальной трансгрессии и выхода на территорию мистического и контингентного.

смех стал, по сути, отправной точкой философии жоржа батая, начала которой цементируются в феноменологии духа гегеля кожевского изложения. понимая существо человека как пустое ничто, знаменующее свое начало и уходящее в закат беспросветной пустотой, батай впадает в надменный смех: «человек есть эта ночь, это пустое ничто, которое содержит все в своей простоте (einfachheit): богатство бесконечно многих представлений, образов, из которых ни один не приходит ему на ум, или же [скажем] которые не представляются ему налично (gegenwartig). это — ночь, внутреннее (innere) природы, здесь существующее — чистая самость. исполненная видениями она окутывает мраком все вокруг: там вдруг явится отрубленная голова, там — белая фигура (gestalt), и исчезнет столь же внезапно. эта ночь видна, если заглянуть человеку в глаза, [тогда погружаешься] в глубь ночи, которая пугает (furchtbar), ибо над тобой нависла (hangt entgegen) ночь мира» (александр кожев. «введение в чтение гегеля»). можно сказать, что батаевский смех стал специфическим инструментом интерпретации гегеля. приводя знаменитое определение гегелевского суверена: «суверен — это тот, кто способен посмотреть в глаза смерти», в случае с батаем, понятие суверена, как одно из центральных мест его философии можно сформулировать следующим образом: «суверен — это способный смеяться» (семантика первого высказывания, при этом, транслируется в идентичном виде).

в своем социологическом проекте батай выразил все свое неприятие к кальвинизму и традиционным протестантским/рабским ценностям. он показал, что люди, живущие по принципу «рационального накопления» от жизни никакого наслаждения не получают, а довольствуются лишь невзрачными микроэмоциональными подъемами при преодолении очередной незначительной отметки денежного капитала. люди, живущие по принципу мнимо выгодного накопления или: «доживем до завтра, посмотрим», во всей своей полноте гегелевской негативности являются безоговорочными рабами. батай, как яростнейший ненавистник христианства презирает всех апологетов религии мученичества. он относится с глубочайшим презрением к ним за неумение иронизировать и за грандиозную, ни на чем не обоснованную уверенность в завтрашнем дне. это приводит батая к стремлению к мистическому опыту, к опыту, полностью отстраненному от каких-либо причинностей и обусловленностей. опыту, о котором батай сам, априори ничего не может знать. все что происходит в рамках мистического опыта не поддается препарированию человеческими языками, все в нем не может быть расценено как действительно произошедшее. погоня за активацией мистического опыта обусловлена нарощенной жаждой снятия тотальной кальвинистской детерминированности божественной сущностью. батай хочет избавиться от социально закрепившейся профанности современного общежития.

исходя из социологической теории батая, случившийся культурный и экзистенциальный крах протестантских ценностей рациональности был вызван критическим недостатком в обществе сакральных элементов быта. сакральным для батая являются ритуалы бесцеремонного расточительства или же моменты проживания недальновидного и бесцельного настоящего. в сакральном необходимо усмотреть путь к величественной трансгрессии, к выходу за пределы невольнического состояния узколобой кальвинистско-накопительской парадигмы. примеры проявления подобных сакральных практик можно было уследить у многих индийских племен в ритуалах безвозвратного дарования ресурсов быта племени-соседу. подобные практики были обусловлены верой в магические отношения, которыми ментально были скованны племена, уподобляющиеся практикой подобных обрядов. обитатели племен верили в трансцендентную силу сакральности принесения подобных жертв. батай преследует тенденцию унаследования обычая принесения пожертвований. необходимо подметить принципиальный нюанс понимания батаевского сакрального жертвоприношения. батай, в отличии, например, от того же рене жирара, считавшего, что племена, приносящие жертву своему божеству, рассчитывают на выгодный обмен со своим покровителем; здесь, таким образом, жертвоприношение подковано манией дальнейшей выгоды и корыстного целеполагания. в батаевском жертвоприношении об этом речи совершенно не идет. он настаивает на структуре жертвоприношения, в которой отсутствует возможность получения чего-либо в обмен. батаевское жертвоприношение — это непроизводственная трата, инвестиция, направленная в нерациональное и заведомо бесповоротно невыгодное русло. в нашем мире на такое может быть способен лишь человек иронизирующий, человек, готовый нахально смеяться в морду каждому запросу будущего и обыденной рациональности. человек, поступающий брутально-иронично и недальновидно является сувереном по батаю. агент, могущий смеяться и смотреть, посредством этого своей смерти прямиком в зрачки — это человек независимый. за счет такого становления сувереном, по батаю, человек сумеет выпутаться из рабских оков кальвинизма и перестанет числиться в строю покорных прислуг бога.

батай отказывается от идеи дефицита, для него, дефицит является лишь локальным случаем глобального, нескончаемого изобилия. в сравнении с ресурсами, расходующимися солнцем в автономном режиме, без какого-либо намека на планирование и расчет, каждый из земных случаев материальной нехватки неизбежно покажется нам смехотворным. нет дефицита, следовательно, нет предела расточительства. процесс становления и трансгрессивного преодоления не закончится никогда. мистическому опыту нет предела. расточительство должно преобладать — пир обязан продолжаться. самым ценным и оправданным батай считает испытание опыта безрассудства перед лицом смерти — путь все большего раскрепощения.

знаменитейший фильм тодда филлипса повествует историю о человеке, научившимся смеяться в ситуациях, совершенно к этому не располагающих, о человеке, осознавшем всю издевательскую комедийность ситуации. джокеру, в определенный момент перестает быть страшно за себя и за свои поступки. он ступает на тропу безграничной личностной эмансипации и более, уже будет неважно, куда она его заведет. механизм расточительства запущен. должное упорство в процессе трансгрессии приведет джокера к положению, в котором он больше не будет ощущать себя в мире. он полностью отрешиться от социальности, и вшитых в него штампов культурного кода, а все чудовищные и безбашенные деяния будут доставлять ему лишь улыбку на лице.

батай упивается смехом. ему, вне сомнений, нравится та философия, которую он построил. от него мы постоянно слышим описания адских, не знающих успокоения оргий, кровавых ампутаций конечностей, ничем необъяснимых актов самоуничтожения человеком самого себя: потрошение глаза кухонным ножом, холоднокровное откусывание пальца руки — всему этому принципиально нет конца.

батай возражает гегелю в том, что негативность духа можно, выражаясь языком последнего, снять, что до растворения человека в абсолютном духе есть маршрут. негативность будет всегда встроена в субъекта, говорит батай. от нее не избавиться без остатка. а это значит, что у трансгрессии нет конечной точки. трансгрессия — это ячейка человеческого опыта, отсылающая в бесконечность, скатывающаяся по нескончаемой лавине регресса суверенитета.

аналогии с телом без органов делеза и гваттари здесь неуместны. в соотношении с сакральным батая, безобидное тело без органов — это даже не повод для смеха. батаю нужны наркоманы, мазохисты и отрешенно влюбленные. все те, кто уже получил должную критику оптимистов делеза и гваттари. потомки батая слишком серьезно относились к человеку и его витальности, они не умели иронизировать. смех может может проявляться в любой из возможных форм: истерический смех, смех радости, смех упоения добротной шуткой, смех горя и счастья. каждый из них будет проявлением недюжинной свободы и могущества, маркером сильного человека, ставшего на тернистую тропу неизвестного. батай предлагает уникальную модель имманентизирования посредством притворной трансгрессии. нужно лишь тратить и тратить, ведь все и так смехотворно…