С 11 июля по 18 августа в ЦТИ Фабрика проходит выставка «Гениальные диЛЛетанты», организованная Гете-Институтом. «Гениальные диЛЛетанты» — художественное и музыкальное движение в Западной Германии 80-х годов, названное по фестивалю, прошедшему 4 сентября 1981 года в концертном зале «Темподром». Это движение обозначило расхождение участвовавших в нем артистов с «новой немецкой волной» в пользу более примитивистского и авангардного подхода к звукоизвлечению и выступлениям.

Выставку открывал концерт Гудрун Гут, непосредственной участницы некоторых «диллетантских» проектов, а ныне — одной из самых интересных музыкантов экспериментальной берлинской сцены. Перед выступлением Артем Абрамов поговорил с артисткой о том, что в Берлине остается неизменным, о хаосе как предикате творчества, ненависти к крысам и разнице между андерграундом и мейнстримом.

Интервью подготовлено в партнерстве с Гете-Институтом.

Сорок лет назад вы переехали в Берлин, чтобы изучать визуальные коммуникации и видеоарт, но покинули университет. Сегодня вы выступаете как раз с аудиовизуальной программой. Круг замкнулся?

Без понятия. Аудиовизуальная программа? Нет, ни в коем случае не стала бы так называть каждое выступление с видеорядом.

Но если уж поминать прошлое — то не так давно, пару лет назад, вы снова работали с Беате Бартель [1], и записали пластинку Sirens.

Да, и это было фантастически. Мы потеряли контакт на некоторое время — Беате много ездила с выступлениями, а я была занята своими делами. Но оказалось, что офис моего лейбла Monika Enterprise находится буквально через два здания от ее дома. Постепенно мы стали видеться все чаще, а потом и родился проект с Майрой Дэвис [2]. Это был декламационный альбом, но нам так понравилась аудиоподложка для него, что было принято решение издать инструментальное сопровождение отдельно. И сейчас Беате входит в проект Monika Werkstatt — это импровизационные сессии, которые мы устраиваем с четырьмя-пятью девушками. Без какого-то закрепленного состава, но Беате обычно присутствует.

Работа с Беате была похожа по ощущениям на то, что вы делали с ней раньше, или же это было нечто совершенно новым?

С тех пор как мы вместе играли в Mania D прошло ужасное количество лет, и каждая из нас теперь все же сильно сосредоточена на своей собственной работе. Но мы все еще хорошие друзья.

Насчет открывающейся сегодня выставки «Гениальные диЛЛетанты». Вас не удивляет то, что фестиваль, бывший по сути большой вечеринкой приобретает такое значение спустя столько лет?

Да, фактически, мы просто развлекались в кругу друзей. Мы откровенно ненавидели всю музыку вокруг, и хотели делать что-то радикально отличающееся от этого. И, кстати, это же было сначала именно берлинской историей — Вольфганг Мюллер совершенно четко обозначает это в своей книге. Теперь же вместе с нашими делами прошлого выставка рассказывает и о деятельности артистов из Гамбурга и Дюссельдорфа, которые не выступали 4 сентября в «Темподроме» и не имели отношения к движению. Вот такие вот изменения сквозь время. Так что да, я изумлена, и еще как!

Слушая вашу музыку после Mania D, Malaria! и Din-A-Testbild у меня создается достаточно интересное впечатление. Словно вы иногда попросту игнорируете время и его признаки, и для вас акт творчества — это чистая радость.

Действительно, я отношусь к созданию музыки скорее как к забаве. Управление лейблом не позволяет тебе держаться в рамках одних и тех же вещей и всегда ведет к чему-то новому. Черт, да мне же 62 года — а я все еще путешествую и нахожусь в поисках чего-то отличного от собственного творчества. Не так давно я была в Париже, Валенсии, Мадриде, затем в Китае, и вот я в России. Причем уже в третий раз. Возможно, все дело в том, что я никогда не хотела заниматься именно карьерой на музыкальном поприще, и всегда интересовалась только тем, чем хотела. Мне не надо было следовать плану, иметь менеджера, двух агентов, того-то и этого — нет уж, спасибо. Я прекрасно обхожусь без всего перечисленного.

Это было вынужденно или случайно?

Ни то, ни другое. Если бы у меня была возможность сделать карьеру на том, чем я занималась — я бы очень быстро угодила в ловушку самоповтора. То есть именно того, чего хочет рынок, на что есть спрос. Я слишком независима; потому я и завела лейбл, именно для того, чтобы выпускать вещи, которые мне нравятся, и которые я сама не могу сыграть. И не допускаю никакой спешки ни по какому поводу.

И сначала вы играли постпанк, затем увлеклись индастриалом, потом продвигали техно, а теперь занимаетесь экспериментальной электроникой.

Для меня это все складывается в одну очень ясную линию. Даже если я не всегда до конца понимала, чем и как именно я занимаюсь. Я не так давно корпела над ремастером «малярийного» Emotion, я не слушала этот альбом около двадцати лет. И я включила его и подумала — надо же, это все еще интересно, это все еще имеет смысл.

Берлин как центр артистической свободы, не принадлежащей границам и государствам, каким он был сорок лет назад, и Берлин сейчас — есть ли между ними различие?

Конечно. Западный Берлин, в котором жили «диллетанты» и тот нынешний огромный город на его месте — два абсолютно разных места. Но мне по-прежнему нравится то, что жители все еще активно вовлечены во все в нем происходящее, не позволяют никому ничего решать за них. И это все еще лучшее место в мире, потому что город действительно меняется. Считайте это уже полновесной политической традицией. Даже вездесущая джентрификация иногда сдается: «Клубная комиссия» [4] добилась того, что если где-то строят новое дорогущее жилье, и рядом находится клуб, то новостройка обязана быть оснащенной шумозащитой. Ну, просто потому, что клуб стоял там еще до дома. Вы знаете, сколько город получает с ночной жизни и сколько артистов живет там.

Всю вашу жизнь словом и делом вы говорите об особом женском взгляде на искусство и на музыку в частности. На ваш взгляд, в данный момент это достаточно распространено?

Вполне. Такое чувство, словно после двадцати лет, когда художницы и девушки-музыканты не особо артикулировали истоки своего творчества, последние пять или шесть лет осознание неоднородности общества в музыке как его отражении снова изрядно выросло. Неважно, мейнстрим это или андеграунд. И я говорю не только о самом присутствии женщин в этой сфере: оказалось, что множество мужчин разделяют эти взгляды. До полного равенства, конечно, все еще далеко — в тех же бывших странах Восточного блока социалистические режимы слишком много пропагандировали мнимое гендерное равенство при полном отсутствии его в реальности. Ничего удивительного, что после крушения «рабочих государств» множество женщин опасаются иметь дело с подобной риторикой. Но в Москве, судя по всему, дела идут неплохо, да и коммунизм — давно уже не то, чего стоит опасаться.

А чего стоит?

Крыс.

Не людей?

Людей-крыс я ненавижу тем более.

Чем вы руководствуетесь в создании музыки прежде всего? У меня возникает ощущение, что вы в той или иной степени привносите толику хаотического в свои работы.

Нахождение в хаосе — это необходимое условие для возникновения способностей к созданию чего-либо. Тебе всегда придется что-то разрушить прежде чем что-то сделать. Я вытаскиваю из хаоса все, что создаю: возможно, для кого-то это не совсем подходящий способ действия, но для меня в подобном заложена творческая свобода. Но эта свобода — это и есть возможность упорядочить этот хаос; сам по себе хаос будет являться ничем. Пока ты преодолеешь эту изначальную бесформенность.

«Гениальные диллетанты» выступали против «профессионалов» и «экспертов». Сегодня вы тоже не видите себя профессионалом?

О, я скорее являюсь кем-то вроде «профессионального дилетанта»! После сорока лет в музыке, и особенно после того, как все эти сорок лет ты работаешь как проклятый, то становишься профи независимо от желания и отношения. Особенно когда общаешься с молодыми музыкантами и неизбежно замечаешь разницу подходов. С другой стороны, достаточное количество молодежи чувствует примерно те же вещи, что и я в восьмидесятых. Даже если я уже не согласна с этими вещами.

То есть для вас разница взглядов на процесс создания может быть более интересной, чем всеобщий консенсус?

Мне кажется важным только одно: что каждый должен заниматься тем, чем занимается. Я совсем не вижу себя в роли наставника. И даже наоборот — я слушаю безумно много радио, и достаточно часто проверяю, что предлагает мне Spotify. Правда, его рекомендации мне не совсем подходят. Слишком много мейнстрима. Хотя иногда в плеере я вообще ношу ту музыку, что мне совсем не нравится, но о характерных чертах которой я бы хотела знать. Даже если больше никогда не придется с ней сталкиваться.

Но вы не думаете, что условные «мейнстрим» и «андерграунд» сегодня — не более чем отжившие термины, которые сплавляются все тесней?

Нет. Все еще два слишком разных мира. В восьмидесятые попадающая в чарты поп-музыка еще сохраняла свою связь с подпольем, откуда выходила, и, соответственно, несла определенную степень новизны. Такое чувство, что сейчас подобного нет — все продюсерские проекты хотят не экспериментировать (даже если эксперимент подразумевает комбинацию), а лишь эксплуатировать уже имеющиеся приемы и тот или иной звук. Да, эти люди читают уйму журналов и перерывают чудовищное количество артистов в поисках вещей, которые они могут раскрутить, но это их работа. И не больше.

Примечания

1. Беате Бартель — немецкая исполнительница, участвовавшая вместе с Гудрун в проектах Mania D, Einstürzende Neubauten и Matador, а кроме того — в CHBB и Liaisons Dangereuse. Ныне занята собственным творчеством.

2. Майра Дэвис — канадская феминистка и артистка в жанре spoken word, в 1990-х занятая вместе с Гудрун в проекте Miasma.

3. Вольфганг Мюллер — основатель перфоманс-проекта Die Tödliche Doris, идейный вдохновитель движения «Гениальные диллетанты», писатель.

4. Проект, занимающийся решением проблем клубной культуры Берлина.