Джуди Вайсман — профессор Лондонской школы экономики, занимающийся социологией труда, технологии и гендерной теорией. В этом году вышла на русском языке её книга «Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме» (Издательский дом “Дело” РАНХиГС), где она исследует влияние технологии на темп современной жизни. Вернее, на наше представление о темпе современной жизни.

По мнению Вайсман, поведение технологии — якобы захватывающей все больше нашего времени и внимания, заставляющей нас бежать все быстрее по цифровому ландшафту — во многом зависит от поведения людей.

Отрывок, приведенный ниже, посвящается домашнему труду и нашим попыткам от него избавиться. Здесь Вайсман объясняет, почему современный мир, освобождая нас от ручного труда, не освобождает наше время; почему женщины из стран третьего мира ухаживают за чужими детьми; и почему нет еще «демократии на кухне».

Перевод с английского Николая Эдельмана.

Бытовая техника: не все так просто?

Если STS и учат нас чему-либо, так это тому, что бытовые артефакты, как и прочая техника, приобретают свою конструкцию и облик под воздействием общества. Вместо того чтобы ускорять выполнение уже существующих дел, они нередко изменяют саму природу и смысл задач и насаждают новые практики. С учетом того, что различная бытовая техника сплошь и рядом происходит из самых разных сфер, не будучи конкретно созданной для экономии времени в домохозяйствах, неудивительно, что ее влияние на домашний труд было неоднозначным. Более того, темпоральный пейзаж завода, диктующий дизайн этой техники, вместе с ней проникает в стены дома. Техника, создаваемая в ходе «переноса» производственного процесса из формальной в неформальную домашнюю экономику, едва ли будет созвучна сложному домашнему темпоральному ландшафту.

Как правило, новые вещи изначально слишком дороги для того, чтобы задействовать их в быту; в больших масштабах они применяются только в промышленности до тех пор, пока непрерывные инновации и экономия за счет масштаба не позволят значительно снизить цену или адаптировать данную технику к бытовым условиям. Многие бытовые устройства первоначально разрабатывались в коммерческих, индустриальных и даже военных целях и лишь впоследствии, по мере того как производители стремились расширить свои рынки, были адаптированы для применения в быту. Газ и электричество использовались в промышленности и для освещения городских улиц задолго до того, как пришли в дом. Автоматические стиральные машины, пылесосы и холодильники широко применялись в коммерческой сфере, прежде чем появились их уменьшенные варианты, предназначенные для дома. Электроплиты находили применение на военных и торговых кораблях до того, как были предложены на бытовом рынке. Микроволновые печи — непосредственное порождение изысканий в сфере военной радиолокации — были созданы для приготовления пищи на американских подводных лодках. Они сначала были внедрены на пассажирских самолетах, в учреждениях и коммерческих структурах, и только потом их производители обратили свой взгляд на сферу бытового использования.

Несмотря на прибыльность рынка, связанного с домохозяйствами, при разработке новых технологий в первую очередь обычно имеют в виду вовсе не его. По этой причине бытовая техника не всегда подходит для тех домашних дел, которые она призвана выполнять. Кроме того, совсем не обязательно были бы разработаны именно такие устройства, если бы разработчики первым делом думали о массовом пользователе или тем более если бы он имел возможность контролировать инновационный процесс.

Не случайно бытовая техника по большей части восходит корнями к коммерческому сектору, как не случайно и то, что большая часть техники, попавшей в быт, в чем-то неэффективна. Как выразился специалист по промышленному дизайну, у которого я брала интервью: «Зачем вкладывать большие средства в разработку бытовой техники при отсутствии такого же критерия производительности для домашнего труда, как и для индустриального труда?» Например, коммерческие кухни имеют простой и функциональный дизайн, будучи намного менее загромождены хитрыми устройствами и сложными приспособлениями, чем большинство домашних кухонь. Коммерческие покупатели, заинтересованные в минимизации текущих издержек как в смысле поломок, так и в смысле времени работы, придают большое значение надежности. С учетом того, что домашний труд не оплачивается, подобные экономические соображения в данной сфере неприменимы. Поэтому, выпуская товары для домашнего рынка, производители ставят своей главной целью снижение производственных издержек, чтобы продавать свою продукцию по достаточно низкой цене. Усилия разработчиков в значительной мере направлены на то, чтобы бытовые устройства привлекательно выглядели в демонстрационном зале или казались впечатляющими образцами высоких технологий, для чего их, например, снабжают многочисленными причудливыми кнопками и мигающими лампочками. Некоторые образцы техники, вовсе не приспособленные для выполнения конкретных задач, предназначены специально для того, чтобы мужья покупали их в качестве недорогого подарка своим женам, и в реальности почти никогда не находят применения.

Присмотримся повнимательнее к микроволновой печи, пользующейся репутацией классического устройства для экономии времени. Как уже говорилось, микроволновые печи первоначально были разработаны для использования на подводных лодках. Когда их производители обратили свои взоры на домашний рынок, они предлагали микроволновые печи в качестве устройств для разогрева готовой еды, которыми должны были пользоваться мужчины, особенно холостые. В результате микроволновые печи продавались рядом с аудиоаппаратурой, телевизорами и видеомагнитофонами — товарами для досуга и развлечения. Даже их цвет указывал на гендерный подход к разделению труда в семье и, соответственно, на гендерный подход к выявлению потенциальных покупателей. В итоге эта попытка организовать спрос оказалась безуспешной, после чего микроволновая печь стала предлагаться в качестве простого и удобного в обращении бытового устройства для приготовления пищи домашними хозяйками.

На самом деле женщины-пользователи нашли для этого устройства такие варианты применения, которые не были предусмотрены разрабатывавшими его инженерами. Синтия Коберн и Сьюзен Ормрод, отслеживая эволюцию микроволновой печи, показывают, каким образом пользователи могут видоизменять смыслы и значение технологий в ходе их повседневного практического использования. Эти культурные смыслы, в свою очередь, отражаются на конструкции и производстве самих товаров. Более того, с точки зрения авторов, техника существует в непрерывном процессе торга, в ходе которого мы «одомашниваем» новую технику или делаем ее своей собственностью. Нынешний облик микроволновой печи, переопределивший гендерные характеристики пользователя, означает, что микроволновая печь в буквальном смысле нашла себе в магазине новое место. Сейчас она стоит рядом со стиральными машинами, холодильниками и морозильниками в качестве обыденного бытового устройства.

Соответственно, создание микроволновой печи — сюжет не только о техническом изобретении, экономящем время, но и о преобразованиях, которым подверглось такое фундаментальное занятие, как приготовление пищи. Возможно, микроволновую печь можно назвать идеальным сверхсовременным удобством, решающим проблемы согласования и синхронизации при приеме пищи. Но чтобы в полной мере оценить его значение, мы должны выйти за рамки разговора о конкретном устройстве.

Бытовая техника осваивается как составная часть обширной организационной и технической инфраструктуры. Например, микроволновые печи используются главным образом для размораживания и в этом качестве работают в тандеме с морозилками. Кроме того, их использование опирается на сложную цепь снабжения населения продовольствием, в состав которой входит международная рабочая сила, обычно остающаяся вне поля зрения покупателя. Пищевые полуфабрикаты все равно необходимо покупать в контексте, в котором зависимость от автомобиля и рост городов означают долгие поездки в супермаркет. Экспоненциальному росту рынка пищевых полуфабрикатов сопутствовало такое же стремительное распространение практики питания вне дома, хотя она требует временной и пространственной координации. В наши дни примерно половина денег, расходуемых в США на покупку продуктов питания, тратится в ресторанах [1]. В первую очередь эта тенденция сыграла на руку таким ресторанам быстрого питания, как McDonald’s, и показательно то, что они позиционируют себя как заведения для «быстрого» питания. Индустрия фастфуда служит примером того, как наличие дешевой рабочей силы — нередко из числа иммигрантов — позволяет более зажиточным домохозяйствам покупать время путем обращения к сфере услуг.

Аутсорсинг: мнимое решение?

Тот факт, что даже сверхсовременные «удобные» технологии обладают ограниченными возможностями по сжатию времени, находит выражение в принципиально новом соотношении между приватизированным домашним трудом и предоставлением надомных услуг на рыночных принципах. Поручение домашних дел наемным работникам — все более заметная тенденция в богатых обществах, особенно в домохозяйствах, принадлежащих к среднему классу. Феминизация рабочей силы резко повысила спрос на услуги, которые традиционно находились в ведении домохозяек, включая стирку, приготовление пищи и уход за детьми. Более того, существует прямая связь между доходами замужних женщин и тем временем, которое они тратят на выполнение регулярных домашних дел (приготовление пищи, мытье посуды, уборку и стирку). Чем больше денег зарабатывает женщина, занятая на полной ставке, тем меньше времени она тратит на регулярные домашние дела, «экономя время, уходящее на выполнение домашних дел, путем мобилизации своих доходов для приобретения рыночных услуг, служащих заменой домашнего труда» [2].

Этому явлению уделялось относительно мало внимания — главным образом потому, что основной темой социологических исследований, посвященных домашнему труду, было половое разделение труда в домашней сфере. Исследователям феминистского толка приходилось заниматься неравенством между женщинами и анализировать противоречие между интересами женщин как нанимателей и как наемных работников. В конце концов, главным образом именно женщины нанимают и увольняют женщин, выполняющих работы по дому и подменяющих матерей, так как оплачиваемые надомные услуги обычно подразумевают замещение мужского труда в домохозяйстве.

Если у богатых людей всегда была домашняя прислуга, то в наши дни происходит массовый ввоз прислуги из стран третьего мира. Многие женщины-иммигранты бросают своих детей, чтобы работать нянями, кухарками и уборщицами в семьях первого мира. Например, филиппинские домработницы трудятся во многих странах от Гонконга до США, работая за небольшие деньги в условиях длинного рабочего дня. Более того, такие страны, как Филиппины, впадают в экономическую зависимость от денежных переводов, которые отправляют на родину женщины, выполняющие функции домработниц. Эта разновидность рабочей силы отличается нечеткостью границ между общественной и частной сферами и свободным и подневольным трудом. Например, в случае домашней прислуги, проживающей у своих нанимателей, они покупают не только рабочую силу, но и личность работника [3]. Эта все более интернационализующаяся торговля одушевленной рабочей силой, «глобальная сеть услуг», опирается на пересекающиеся половую, классовую, возрастную, расовую и национальную иерархии.

Домработниц зачастую нанимают не потому, что у людей нет времени на выполнение домашних дел, а потому, что они хотят избавиться от этой обузы и получить дополнительное свободное время. Иными словами, домработниц нанимают не только те, у кого много денег и мало времени, но и те, у кого много денег и много времени. При этом свои дела они нередко перекладывают на бедных женщин, которые обременены многочисленными обязанностями в плане ухода за детьми и едва ли имеют в своем распоряжении много времени.

В то время как наем домработниц для выполнения регулярных домашних дел ставит нормативные вопросы в отношении пределов самостоятельного ухода за собой, аутсорсинг ухода за членами семьи (как детьми, так и взрослыми) — проблема намного более неоднозначная. При всей нехватке времени последние десятилетия были отмечены ростом участия как мужчин, так и женщин в уходе за детьми. В отличие от регулярных домашних дел, которыми занимаются все меньше по мере того, как все больше времени посвящают оплачиваемому труду, матери продолжают заниматься уходом за детьми, сокращая время на отдых, личную гигиену и сон. Из этого следует, что работающие женщины не готовы передавать другим свои обязанности по уходу за детьми. Например, высокообразованные женщины, обладающие более значительными финансовыми ресурсами, в среднем тратят больше времени на уход за детьми, чем менее образованные женщины, причем это же относится и к высокообразованным мужчинам [4]. Судя по всему, родители, принадлежащие к среднему классу, чувствуют себя обязанными и способны делать больше, чем семьи из рабочего класса, так как первые более последовательно занимаются «воспитанием» своих детей [5]. В то время как классовые различия, присущие стилю воспитания, остаются заметными, по сравнению с прежними временами современные родители уделяют больше внимания различным аспектам жизни своих детей, таким как школа и круг общения, и менее склонны к тому, чтобы оставлять их играть без присмотра.

Таким образом, для наших дней характерен рост ожиданий в отношении того, что представляет собой должное выполнение родительских обязанностей. Сейчас я хочу более подробно рассмотреть вопрос, какие именно обязанности выполняют родители, и о соответствующей характерной темпоральности. Это приведет нас к более общему вопросу, каким образом концептуализовать медленное время ухода за детьми. Именно это особое свойство времени, которое уделяется уходу за детьми, препятствует его автоматизации.

Опираясь на данные по Австралии, Дании, Франции и Италии, Лин Крейг и Киллиан Маллен попытались выяснить, где проходит черта между регулярными и нерегулярными домашними делами и осуществляется ли уход за детьми в присутствии второго супруга (совместно) или в одиночку [6]. Уход за детьми был разделен на две категории в зависимости от его типа: 1) воспитание детей, определяемое как непосредственное взаимодействие между родителем и ребенком, в ходе которого с ребенком беседуют, обучают его чему-либо и помогают в овладении знаниями, читают, рассказывают истории, играют с ним; 2) регулярный физический уход и присмотр за ребенком, определяемый как непосредственное взаимодействие между родителем и ребенком, в ходе которого ребенка кормят, купают, одевают, кладут спать, носят на себе, тискают, ласкают, отводят в школу, в гости, на спортивные тренировки, на уроки музыки и балета и в вечернюю школу, встречают на вокзале и автобусной остановке, заботятся о его безопасности и передают его под надзор других опекунов.

Существование различий на национальном уровне проявляется, например, в том, что в среднем родители тратят больше всего времени на уход за детьми в Австралии и меньше всего — во Франции вследствие более широкого распространения и социальной приемлемости всеобщего государственного раннего детского образования. Значение имеют и культурные установки в отношении маскулинности и отцовства, вследствие чего датские мужчины уделяют регулярному уходу за детьми чуть больше времени, чем отцы из других стран, а датские женщины меньше занимаются уходом за детьми в одиночку. Однако вне зависимости от страны и типа домохозяйства матери в целом занимаются уходом за детьми значительно больше, чем отцы.

В данном отношении особый интерес представляют редкие количественные данные о типах ухода. Выясняется, что отцы занимаются лишь отдельными типами ухода за детьми. «Самый большой гендерный разрыв наблюдается в случае задач, которые подлежат регулярному выполнению в соответствии с графиком, допускают меньшую гибкость и, вероятно, доставляют меньше удовольствия, чем беседы с детьми, чтение и игры, не относящиеся к регулярному уходу» [7]. Отцы, занимающиеся детьми, отдают предпочтение занятиям, связанным с общением, обучением и развлечениями вместо выполнения регулярных физических и логистических функций. Еще более заметен гендерный разрыв в том, что касается ухода за ребенком в одиночку. Отцы по большей части занимаются детьми в присутствии матери. Например, по сообщению Лорана Ленара, французские отцы проводят наедине с детьми по нескольку минут за один раз, причем это время главным образом занято просмотром телевизионных программ [8]. Напротив, матери проводят наедине с детьми намного больше времени, вследствие чего уход за детьми становится для матерей более напряженным занятием, особенно в случае маленьких детей. Это означает также, что отцы, занимаясь детьми, не подменяют матерей и у них не появляется больше времени для других дел.

Таким образом, уход за детьми охватывает широкий диапазон функций и включает сложный набор эмоций. Из вышеупомянутого исследования вытекает, что качество времени может весьма существенно меняться в зависимости от разных типов ухода за детьми. Так, беседы с детьми требуют концентрации внимания. Их гораздо сложнее сочетать с другими делами, чем, скажем, регулярные задачи. Однако в повседневной жизни не существует четкой границы между домашним трудом и родительскими обязанностями, как и границы между временем, проводимым в кругу семьи, домашними делами и досугом. Досуг, который проводят в одиночку, обладает иными свойствами по сравнению с досугом в присутствии детей именно потому, что последний представляет собой разновидность ухода за детьми. Соответственно, из–за одновременного выполнения различных дел обычным делом становится торг в отношении перекрывающих друг друга и несопоставимых темпоральностей. Как правило, мы не осознаем сосуществования различных темпоральностей, настолько мы привыкли к тому, что их приходится сочетать.

Некоторые авторы пытались выявить характерное темпоральное сознание, типичное для ухода за людьми. В рамках таких дискуссий подчеркивается, что режим темпоральности, господствующий в современном индустриальном обществе, а именно стандартное линейное часовое время, представляет собой лишь один из многочисленных ритмов, в которых живут люди. Если абстрактное время работы является средством рыночного обмена, которое можно купить и продать как товар, то гораздо сложнее изменить более гибкие и открытые разновидности времени из частной сферы. «Затраты времени в различных сферах экономики или социальных отношений вполне могут быть несоизмеримыми. Этот показатель, безусловно, не однороден; кроме того, он не поддается элементарному преобразованию или измерению при помощи часов, поскольку не существует общего внешнего стандарта преобразования, помимо самого часового времени». Как указывает Мириам Глюксманн, пытаться сделать это означает перепутать измерительный инструмент с тем, что он призван измерять [9].

Феминистская теория привлекает внимание к интегрированному характеру женского времени. Например, Карен Дэвис вводит понятие процессуального времени с целью описать плюралистическую, реляционную и задаваемую контекстом природу времени, связанного с уходом за другими людьми. По ее словам, существует конфликт между коренящейся в процессуальном времени попечительской рациональностью, необходимой при тщательном уходе за людьми, и техническо-административной рациональностью рабочего места [10]. Барбара Адам также подчеркивает, что, хотя и мужчины, и женщины живут во множестве времен одновременно, время не обладает гендерной нейтральностью и время многих женщин складывается в тени рыночной экономики. Задачи, связанные с уходом за людьми, нередко носят циклический и фрагментарный характер, переплетаясь с другими процессами, и не могут выполняться в качестве отдельных дел, у которых есть конец.

В то время как некоторые ранние критики, включая Юлию Кристеву, были согласны с существованием дуалистической оппозиции «женское время — мужское время», современные авторы утверждают, что «предписываемая женщинам социумом роль, связанная с заботой, и в меньшей степени их физическая роль, связанная с воспроизводством населения, связаны с рядом темпоральных представлений и темпоральных логик, сильно отличающихся от тех, что работают на рынке труда» [11]. В этом узком смысле можно говорить о женском времени. Как утверждает Валери Брайсон в своей книге «Гендер и политика времени», нам следует распознавать темпоральные ритмы, существующие вне рамок коммодифицированного часового времени капиталистической экономики, чтобы ценить время, потраченное на уход за другими людьми, как важную экономическую и гражданскую деятельность.

Гендерная точка зрения позволяет понять, что для дел разных типов требуется время разного качества и что скорость, а также технологии, обеспечивающие ускорение, не обязательно улучшают взаимоотношения между делом и потраченным на него временем. Например, уход за людьми требует от обеих сторон неторопливости, личного присутствия, а также обращения к эмоциональным, аффективным аспектам времени. Темпоральная политика не сводится к перераспределению оплачиваемого и неоплачиваемого труда, включая в себя заботу о том, чтобы иметь время для самих себя, а также для других. Литература о гендере и времени также призывает нас к переосмыслению взаимоотношений между работой и уходом за людьми, выдвигая на передний план требования, связанные с существованием многочисленных, взаимно противоречивых темпоральностей в общественной и частной сферах. Дом — территория, где человек должен иметь такие возможности распоряжаться своим временем, которые редко существуют на рабочем месте. Но есть ли в темпоральных модальностях, связанных с семейной жизнью, что-то такое, что делает особенно сложной экономию времени посредством автоматизации?

Умные дома и машины-няньки

Сквозной темой этой главы является давнее обещание решить проблему домашнего труда с помощью бытовой техники. Как и в случае других видов производства, будущее в данном случае выводится из идеи о том, что автоматизация устранит нужду в тяжелом труде, отнимающем много времени. Есть ли надежда на то, что умные дома наконец-то избавят нас от обременительной работы по дому? И на то, что программисты или заботливые роботы освободят нас от части обязанностей по уходу за другими людьми, замедляющих нашу жизнь?

Понятно, что технологические аргументы обладают интуитивной привлекательностью в отношении рутинных, регулярных дел. На протяжении последнего десятилетия в Великобритании, Европе, США и Азии был проведен ряд экспериментов по созданию умных и цифровых домов.

Однако прототипы умного дома, как правило, игнорируют целый ряд функций, подпадающих под рубрику домашнего труда. В таких журналах, как Wired, и в таких фантастических фильмах, как «Матрица», фигурирует повсеместная компьютеризация в качестве инфраструктуры, формирующей основу образа жизни в XXI в. Информатизация дома, вокруг которой поднимают шумиху, объявляя ее «интернетом вещей», главным образом сводится к централизованному контролю над отоплением, освещением, безопасностью, информацией, развлечениями и потреблением энергии. Мои подозрения в том, что создателей и производителей технологичных домов не интересует проблема домашнего труда, подтверждаются описаниями «CityHome» от MIT Media Lab с его движущимися стенами, позволяющими превратить спальню в гимнастический зал. За немногими исключениями эти представления о домашней жизни превозносят технику и ее преображающую силу за счет дома как практики существования. Под целевым покупателем неявно подразумевается интересующийся техникой и ориентирующийся на развлечения мужчина, в целом, что характерно, соответствующий образу самого дизайнера. Умные дома, о которых идет речь, больше похожи на «машину для жилья» Ле Корбюзье, чем на нормальный дом.

Диапазон умных устройств, демонстрируемых на ежегодном Международном шоу потребительской электроники, отражает попытку найти в быту применение для тех функций, которые компьютеры с успехом выполняют в деловой и научной сферах — обработки информации и каталогизации численных процессов. Например, LG Electronics разрабатывает холодильник, который позволяет потребителям просканировать смартфоном чек из магазина, чтобы холодильник мог отслеживать свое содержимое. Например, если вы купите курицу, холодильник запомнит, когда она была куплена, и напомнит вам о том, что срок ее годности подходит к концу. Если у вас в холодильнике есть курица, брокколи и лимоны, он предложит вам рецепты блюд, для которых нужны три этих ингредиента, и даже отберет рецепты, соответствующие вашим диетическим потребностям и целям. Некоторые производители предлагают оснащенные wi‑fi стиральные машины и сушилки, которые через телевизор или смартфон оповещают потребителей, что стирка закончилась, и даже предоставляют им возможность взбивать полотенца лишние десять минут. Существуют даже роботизированные пылесосы с дистанционно управляемой встроенной камерой, позволяющей владельцу тайно следить за тем, чем занимается няня.

Заявления производителей о том, что эти технические чудеса облегчают потребителям жизнь, трудно проверить. При наличии спроса на такие умные технологии, как, например, пылесос Roomba, разнообразие и сложность домашних дел ставят пределы их механизации. Даже в мире наемного труда, устроенном иным образом, роботы исполняют лишь шаблонные задачи в промышленной сфере, а большая часть работ в сфере личных услуг не поддается автоматизации. В домашних пространствах действует совершенно иной набор соображений, нежели тот, которому подчиняются офисы, заводские цеха и рабочие места, где традиционно находили себе применение информационные технологии. В то время как на рабочих местах в капиталистической экономике господствует логика эффективности и прибыльности, домашняя жизнь следует иной логике — носящей в первую очередь эмоциональный и нравственный, а не количественный характер.

Поразительно, насколько консервативными в социальном плане являются чаяния, просматривающиеся в проектах цифровых домов для будущего. Дом завтрашнего дня, по сути, старая идея, которая, как и положено научной фантастике, содержит в себе больше сведений о том, каким мы воспринимаем настоящее, нежели о возможном будущем. Авторы самых смелых футуристических фантазий заставляют нас жить в домохозяйствах, которые в социальном отношении (но не в техническом) напоминают идеальное домохозяйство в составе одной семьи. Нынешним, обманчиво простым идеям о цифровом доме противоречит тот факт, что «1,6 миллиарда насчитывающихся в мире домов отличаются друг от друга не меньше, чем страны и культуры, к которым они принадлежат» [12]. На смену хаотической повседневной жизни идут фантазии о технологическом порядке. Конструкторская мысль космического века направлена на поиск технических решений, а не на снижение гендерного неравенства при распределении домашних дел или на оптимизацию соотношения между работой и семейным временем. При всей заманчивости идеи цифрового дома и при всех его обещаниях в их число не входит демократия на кухне. Притом что автоматизация рутинных домашних дел редко удостаивается внимания технонауки, программное обеспечение и роботы, несомненно, вследствие их военного применения являются предметом многочисленных разработок. Например, в настоящее время в коммерческом секторе создаются роботы-няньки для использования в домах для престарелых. Однако, как и в случае других технологий, они будут адаптироваться и предлагаться для использования в быту. Смогут ли эти «заботливые» машины ослабить нехватку времени?

Это снова ставит вопрос о многочисленных темпоральностях, связанных с уходом за людьми. Роботы-няньки или мобильные роботизированные помощники в состоянии взять на себя часть ухода за престарелыми. В потенциале они способны сопровождать людей, идущих на прогулку или в столовую. На это требуется много времени, поскольку пожилые люди, как правило, ходят очень медленно. Кроме того, компьютеры могут следить за состоянием здоровья подопечных и напоминать им о необходимости принять то или иное лекарство. Более того, телемедицина быстро развивается как стратегия, позволяющая экономить время и деньги в рамках системы здравоохранения в США и Европе. Однако многие физические задачи, которые могут выполнить роботы-няньки, одновременно предоставляют возможности для социального взаимодействия. Но в тех случаях, когда на смену живому труду идет «мертвый труд», воплощенный в машинах, эти возможности исчезают.

Или уже не исчезают? Компьютерная наука уже несколько десятилетий занимается вопросом создания искусственного интеллекта для роботов. Область, известная как «эмоциональные вычисления» («affective computing»), ставит перед собой цель наделить этот интеллект чувствами. Задача состоит в том, чтобы компьютеры умели симулировать эмоции и чувства, вести себя так, как будто бы у них есть эмоции. Например, ради этого робот-нянька «Фло», созданный в MIT Artificial Intelligence Labs, был наделен элементарными чертами лица, тем самым получив антропоморфную форму. В Японии широко распространены роботы, способные к общению, — «тамагочи». Более того, Япония находится на переднем крае автоматизации ухода за людьми, поскольку японское общество при наличии стареющего населения оказывает серьезное политическое противодействие иммиграции как источнику дешевой надомной рабочей силы. (Следует отметить, что этот проект остается мечтой специалистов по роботам и их спонсоров, еще не став работоспособной технологией, так как машинам еще не поддаются самые элементарные аспекты практического ухода за людьми.)

Хотя инновации в сфере робототехники вполне могут обеспечить экономию времени, есть и те, кто считает, что это обойдется слишком дорого. Так, тревогу бьет Шерри Теркл, на протяжении многих лет красноречиво писавшая о креативном потенциале взаимодействия между людьми и машинами [13]. В своей книге «Вместе в одиночку» она пишет, что человечество приближается к «моменту роботизации», после которого роботов будут задействовать в роли нянек, чтобы развлекать детей или присматривать за престарелыми, и тем самым заполнять прорехи в социальной ткани, возникшие там, где истончились нити сообщества.

Теркл уже давно поднимает вопрос о склонности людей проникаться чувством привязанности к машинам. Изучая взаимодействие детей и престарелых с роботами, имитирующими людей, она пришла к выводу, что между ними неизбежно формируются узы. Робот Furby покоряет всякого, кому он составляет общество в течение нескольких недель. Более сложные модели провоцируют возникновение глубоких эмоциональных связей. Ученые, работающие над новейшими моделями роботов, отмечают, что ощущают по отношению к ним псевдородительские чувства. Они с крайней неохотой оставляют машины «в полном одиночестве» в пустых лабораториях на ночь. «Люди приписывают компьютерам черты личности и гендер и даже следят за тем, чтобы не задеть „чувства“ машин» [14]. Поразительная способность людей к переносу человеческих свойств на неодушевленные объекты занимает ключевое место в работах Теркл. Теперь же она стремится предупредить нас, что эти глубокие чувства не могут быть взаимными. Мы рискуем спутать заботу как поведение с заботой как чувством — машины могут заботиться о нас, но им нет до нас никакого дела.

Хотя в японских рекламных материалах утверждается, что роботы, присматривая за детьми и выполняя домашние дела, освобождают для нас время, которое мы можем использовать для того, чтобы предаваться общению, Теркл считает, что на самом деле происходит обратное. Она усматривает большую иронию в том, что за роботов цепляются как за средство излечить людей, все сильнее впадающих в изоляцию вследствие сетевой жизни. Иными словами, из–за нашего маниакального погружения в цифровые сети время, сэкономленное для нас роботами, будет потрачено на интернет и сотовый телефон. Точка зрения Теркл основывается на убеждении, что сотовые телефоны, текстовые сообщения и электронная почта порождают солипсистскую вселенную; люди, внимание которых приковано к экранам, забывают о своих семьях. Как будет показано в следующей главе, это односторонний взгляд на наши взаимоотношения с техникой, согласно которому нас обманом вовлекают во все более сильную зависимость от последней. Хотя это мнение имеет немало сторонников, я полагаю, что они не в состоянии увидеть позитивный потенциал для развития целого спектра эмоциональных взаимодействий между людьми и машинами.

Примечания

[1] Текущая статистика по расходам на приобретение продовольствия для потребления дома и вне дома по США доступна на веб-сайте службы экономических исследований USDA: http://www.ers.usda.gov/data-products/food-expenditures.aspx#.UanGvkBqkp8.

[2] Sanjiv Gupta, «Autonomy, Dependence, or Display? The Relationship between Married Women’s Earnings and Housework», Journal of Marriage and Family 69, no. 2 (2007): 413.

[3] Bridget Anderson, Doing the Dirty Work? The Global Politics of Domestic Labour (London: Zed Books, 2000); Barbara Ehrenreich and Arlie Hochschild, eds., Global Woman: Nannies, Maids and Sex Workers in the New Economy (New York: Metropolitan Books, 2003), 1–14.

[4] Nancy Folbre, Valuing Children: Rethinking the Economics of the Family (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007).

[5] Annette Lareau, Unequal Childhoods: Class, Race, and Family Life (Berkeley: University of California Press, 2003).

[6] Lyn Craig and Killian Mullan, «How Mothers and Fathers Share Childcare: A Cross-National Time-Use Comparison», American Sociological Review 76, no. 6 (2011): 834–861.

[7] Ibid., 847.

[8] Laurent Lesnard, «Off-Scheduling within Dual-Earner Couples: An Unequal and Negative Externality for Family Time», American Journal of Science 114, no. 2 (2008): 474.

[9] Miriam Glucksmann, Cottons and Casuals: The Gendered Organisation of Labour in Time and Space (Durham, UK: Sociology Press, 2000), 114.

[10] Karen Davies, «The Tensions between Process Time and Clock Time in Care-Work: The Example of Day Nurseries», Time & Society 3, no. 3 (1994): 277–303; см. также: Barbara Adam, Timewatch: The Social Analysis of Time (Cambridge: Polity, 1995).

[11] Julia Kristeva, «Women’s Time», Signs 7, no. 1 (1981): 13–35; Юлия Кристева, «Время женщин», в: Гендерная теория и искусство. Антология: 1970–2000 (Москва: РОССПЭН, 2005), 122–145; Valerie Bryson, Gender and the Politics of Time: Feminist Theory and Contemporary Debates (Bristol, UK: Policy Press, 2007), 142; Валери Брайсон, Гендер и политика времени. Феминистическая теория и современные дискуссии (Киев: Центр учебной литературы, 2011), 172 (перевод исправлен. — Прим. пер.).

[12] Paul Dourish and Genevieve Bell, Divining a Digital Future: Mess and Mythology in Ubiquitous Computing (Cambridge, MA: MIT Press, 2011), 165.

[13] Sherry Turkle, Life on the Screen: Identity in the Age of the Internet (New York: Touchstone, 1997); Sherry Turkle, The Second Self: Computers and the Human Spirit (Cambridge, MA: MIT Press, 2005); Sherry Turkle, Alone Together: Why We Expect More from Technology and Less from Each Other (New York: Basic Books, 2011).

[14] Turkle, Alone Together, 139.