С 21 сентября канал «Черный Февраль», который позиционирует себя как пространство поддержки политзаключенных по антивоенным делам, постит исключительно протестные инструкции и брошюры про походы на митинги. При этом за три дня канал вырос практически в два раза. Рассказываю, как так получилось, что это означает для нас как для низовой правозащитной инициативы, и на какой аватаре мы собираемся остановиться в будущем.

17 сентября мне позвонил мой коллега по «Февралю» и сообщил, что его утро началось с посещения полиции. Пришли с обыском, предъявляли за какие-то посты и репосты, деталей не сообщили. Дальше события развивались стремительно — вот я пытаюсь организовать этому коллеге отъезд, вот он пропадает, вот оказывается, что его перехватили сотрудники органов и увезли в неизвестном направлении. Целый день я провожу в его поисках и координации десятков людей, пытающихся помочь и поддержать его с помощью всех мыслимых ресурсов. Параллельно я удаляю все февральские чаты. Моя коммуникация с волонтерами была очень расслабленной — мы устраивали созвоны, на которых придумывали внутренние мемы и обсуждали дальнейшие направления проекта, смотрели друг другу в светлые лица и между собой не очень-то скрывались. Часть активистов, задействованных в проекте, пришла к нам от ОВД-инфо, и до сих пор находилась в России. В этом состояла большая проблема, потому что моя задача гарантировать участникам безопасность и быть уверенной в том, что к ним в дверь не постучат неприятные люди в униформе.

Коллега в итоге нашелся, однако его ситуация по-прежнему остается очень туманной. Не договариваясь мы приняли решение о том, что проектом теперь занимаюсь только я. Собственно за один день я оказалась наедине со стабильно растущим каналом и сайтом, который необходимо апдейтить и пополнять. И это я еще не подозревала, что случится на следующий день.

А на следующий день Путин объявил «частичную мобилизацию». «Частичная» это, конечно, такой новый эвфемизм, в духе специальных операций, берлинских пациентов и фигурантов. Российская власть вообще, похоже, очень любит фольклорный нарратив — не буди лихо, пока спит тихо. Охотник не называет по имени медведя, когда идет на него с ружьем. Пожилой крестьянин зажигает лучину, прислушиваясь к тревожным шорохам за окном, но дьявола не поминает. Российская пропаганда упражняется в словотворчестве, чтобы не актуализировать реальность.

В определенном смысле это даже работает.

Однако, мобилизация, конечно, частичная, а слезы и рыдания у автобусов — настоящие. И конечно, оппозиционные низовые инициативы не могли не присоединиться к процессу курирования и направления протестов. Так уж вышло, что я знакома и так или иначе сотрудничаю почти со всеми существующими сейчас крупными низовыми группами, потому совершенно естественно, что я оказалась в самом центре событий и планирования.

Именно в этот момент канал «Черного Февраля» начал расти в геометрической прогрессии. На данный момент за день туда добавляется больше ста человек. Мы преодолели отметку в тысячу подписчиков, и уже полным ходом приближаемся к двум. Люди хотят контента, хотят поддержки, хотят решений. Но отвечает за канал один человек — я. Фактически, сейчас «Февраль» превратился в мой крупный личный блог. Я сменила тон, сделав его более персонифицированным, и отказалась от постоянных публикаций новостей в пользу размещения результатов той координационной работы, которую я проводила вместе с другими низовыми инициативами в дни протестов — брошюры, методички, тексты, заряженные на гражданскую активность, вопросы и диалоги с подписчиками. Кстати говоря, по результатам одного из таких опросов получается, что люди не хотят возвращения монотонного контента про политзеков — они хотят видеть политический канал. Что это означает для нас, как для проекта, и что это означает для России в целом, если можно, конечно, ставить вопрос таким мегаломанским образом?

Прежде всего, мне кажется, важно обратить внимание на изначальный успех «Февраля». На мой субъективный вкус, относительно быстрый рост канала был связан не только с медиа поддержкой, но и с самим контентом. Людей действительно очень волнует тема именно антивоенных политзеков, и теперь я подозреваю, что она волнует их потому, что на месте всех этих людей они видят себя. Так как в основном они готовы продолжать участие в протестах. Но, как сообщила мне адвокат Мария Эйсмонт в телефонном разговоре сразу после объявления войны, закон закончился. Теперь адвокаты и юристы окончательно переходят в категорию «попаданцев», с ужасом пытающихся адаптироваться к анахроничной российской реконструкции. Пока мы скатываемся в совсем уж темные беззаконные века, где правила это штука, которую ты придумал для врагов, условно оппозиционные граждане ищут новые способы выражения своего протеста, и хотят получить хотя бы какую то информацию о том, как себя обезопасить.

Мне кажется, какая нибудь компания, производящая настолки обязательно должна взять на вооружение сюжет про героя, который просыпается в России после 24 февраля. Растерянный и недоумевающий, выброшенный из современности он из последних сил пытается отыскать какие-то демократические механизмы в стране, где все совершается по мановению одного единственного перста, с молчаливого согласия окружающих и под протяжный народный вой. Довольно классическая, впрочем, получается картина. Это я к тому, что проснулись в России мы все–таки не вчера.

Конечно, 21 сентября — дата ретравматизации. Первые месяцы после объявления войны активисты изыскивали новые способы продолжать свою работу в условиях усиливающегося давления и постоянно издающихся новых законов. Мы уезжали из страны, если работать без лица не умели, осваивали практики анархистских аффинити групп, учились безопасности онлайн и защите устройств, переизобретали медиа-партизанинг. Спустя три-четыре месяца мы, как будто, адаптировались. Жизнь в новых условиях, как с точки зрения эмоций, так и с точки зрения практики, стала гораздо хуже, но к любому «хуже» человек привыкает. Думаю, наше коллективное понимание переносимого — как в смысле новостей, так и в смысле частных событий, очень здорово понизило планку. Но мы были готовы к относительной плохой жизни, и даже смогли продолжать ее без ущерба работе. И вот наступает 21 сентября, и оказывается, что планку нужно еще снижать. Что безопасность, даже относительная, потеряла свой смысл как идея. Что уезжать из страны все равно надо даже тем, кто принципиально хотел оставаться.

И на этом фоне в городе происходят антимобилизационные протесты. На них выходят ровно те же люди, что и всегда — молодые, образованные, подписанные на оппозиционные каналы. Они делают то же, что и всегда, несмотря на все наши попытки подготовить их к такому протесту, который может за себя постоять. Ни ковидных масок, чтобы скрыть лица, ни удобной одежды. Единичные случаи отбивания людей от полицейских. Хорошие, открытые лица, плакаты, кричалки. Полиция, автозаки, избиения, набитые до отказа ОВД.

Эта постоянно повторяющаяся история, естественно, заставляет ряд людей сомневаться в необходимости протестов, а каналы, вроде нашего обвиняет в том, что мы провоцируем людей на потенциально опасные действия. Для такого ресурса как «Февраль» это, как будто, особенно важно. Не плодим ли мы политзеков?

Мне кажется, что протесты, конечно, не смогут привести к какому то результату пока останутся в пределах одной, крайне нетолерантной к насилию и даже самозащите социальной группе. С этой группой проблема в том, что она (то есть мы) в некотором смысле много лет проживает в параллельной реальности по отношению к российской власти. То есть, дихотомия есть, и борьба есть. Но демократическая борьба против архаической тоталитарной машины, которой является путинская Россия — это странная затея. У нас — красивые плакаты — у них дубинки. У нас юристы, у них закон для врагов, бенефиты для друзей. У нас — демократические требования, у них — доренессансное протогосударство, в котором понятие «гражданин» может существовать только номинально, формально же пропасть между местом где принимаются решения и толпой внизу не просто огромная — они принципиально разнесены в пространстве и времени. Получается, что демократическими механизмами мы боремся с системой, которая по сути своей существует в другом дискурсе — мафиозном, феодальном, фашистском, вы можете придумать множество определений. Как результат, у нас нет средств, чтобы защитить наши жизни, но у них достаточно средств, чтобы их разрушить. С этой точки зрения, конечно, выход на митинги остается индивидуальным решением тех, кто не может поступить иначе.

С другой стороны, мне кажется, что отсутствие широкой поддержки сейчас или общая неподготовленность людей, годами готовившихся к мирному протесту это не повод останавливаться в работе. Проблема не в том, что люди моментально не надевают маски и не ведут себя как протестующие в Гонконге. Мы знаем, что нас годами к другому готовили, годами мы жили в окружении приятных полудемократических декораций, в иллюзии что все можно изменить большой, уверенной, но доброжелательной толпой. Мы даже после Беларуси в это верили. Но теперь декорации распадаются на глазах, и чем дальше, тем больше обнажается остов. Выглядит он, честно говоря, так себе, оказывается, мы стоим не на китах, а на тысячах людских тел, и чтобы эту махину сдвинуть, в топку, возможно, придется подбросить еще немного.

Звучит очень неприятно, очень цинично. Однако, мне кажется, эта ситуация более менее неминуема. Такая власть, как путинская, не уйдет сама — ее снесут, рано или поздно. И конечно, делать это будут, в том числе, те, кого на разнообразных конгрессах называют «глубинным народом» — а между прочим, это, в том числе, наши родители. У среднестатистического россиянина к насилию большая толерантность, потому что нерафинированное российское общество во многом построено на насилии. Соответственно, обида такой группы исключительно в плакатах навряд ли выразится.

Наше место в этой истории тоже существует. Думаю, мы могли бы перенаправить усилия и остановить эскалацию бессмысленной жестокости, но только при условии, что мы снизим ожидания на счет «импичмента прямо завтра» и начнем процесс переформатирования.

То есть, для начала будет здорово, если мы преодолеем барьер самозащиты. Полиция на данном этапе — наш враг, и мы можем рассматривать отдельные кейсы с человеческой точки зрения, но никогда не должны забывать, что как институциональная машина эта группа выполняет приказ. Приказ может ужесточаться, и мы должны быть к этому готовы. Как только мы научимся защищать себя, группироваться, занимать пространство, не уходить, не бояться и держаться друг друга физически, мы закрепим свою позицию голоса, который трудно игнорировать, и, возможно, это запустит или подтолкнет процессы в других социальных группах. Возможно, они обратят на нас внимание, и с этого все начнется. А может быть и нет. В любом случае, нам стоит прежде всего снизить планку ожиданий и подготовиться к тому, что работа будет долгой. Снова. Потому что все это время мы делали какую-то немного другую работу, она еще пригодится в прекрасной России будущего.

Выходить на митинги или нет — по прежнему ваше личное решение. Но недооценивать опасность не стоит. Протесты действительно могут закончиться тюремным заключением, и на поверхности кажется, что инициативы, созданные для поддержки обвиняемых должны держаться подальше от таких предложений.

Но мне кажется, есть существенная разница между такими сугубо помогающими инициативами как «ОВД-Инфо» и «Черный Февраль». Прежде всего потому, что мы еще только определяемся со своим путем, и в каком-то смысле являемся реактивным проектом, созданным из невозможности не участвовать в происходящем и не пытаться на него влиять. В контексте этого влияния для меня очень важно, что мобилизация напрямую связана с потенциалом антивоенных протестов, а те в свою очередь наследуют предыдущим антирежимным протестам, в которых зачастую принимали участие те же самые люди. Точно так же, как война в Украине является последовательным шагом в череде действий российского правительства, которые направлены на все большее укрепление автократии, открытую империалистическую позицию, репрессии, уничтожение гражданских инициатив. Именно поэтому чем дальше, тем сложнее отличать «антивоенные» кейсы от просто репрессий по признаку гражданской активности. Так, дело о телефонном терроризме, фигурантами которого являются активисты «Весны» и ФАС не проходит по антивоенным статьям, но мы отлично понимаем, что эти кейсы связаны, в том числе, с организационной антивоенной деятельностью. Поэтому и эскалация нынешних протестов при хорошем раскладе, в итоге, должна защитить (а когда нибудь и освободить) нынешних политических заключенных.

Мы часто обсуждаем проблему абстрактной глобальной цели в активизме. Может быть, если вместо «за все хорошее против всего плохого» мы определимся с задачей освобождения наших политзеков, мелкие шаги по достижению этой цели станут более понятны.

А вы по прежнему можете присоединиться к проекту «Черный Февраль» и вместе с нами придумывать дальнейшее направление действий. Мы очень нуждаемся в заинтересованных волонтерах.

Анкета волонтера