В романе Кнута Гамсуна «Мистерии» перед читателем предстаёт образ безнадёжного влюблённого, каковым является главный герой — Юхан Нильсен Нагель.

Нагель прибывает в маленький городок, в котором разворачивается всё действие романа, и делает он это точно в день помолвки фрёкен Дагни Хьеллан на морском офицере. Впоследствии Нагель влюбляется именно в эту девушку, несмотря на то обстоятельство, что та взяла на себя моральное обязательство и с этической точки зрения более ни с кем не свободна вступать в романтические отношения.

Нагель осведомлён об этом обстоятельстве, но факт помолвки не останавливает его, наоборот, он делает Дагни Хьеллан более недоступной и оттого более желанной.

Помолвка Дагни Хьеллан является для Нагеля препятствием, но в отличие от брака предполагает меньший объём моральных обязательств. Тем самым, ввиду того что помолвка — это ещё не брак и ввиду временного отсутствия жениха, для Нагеля создаётся лазейка, позволяющая ему питать надежду на ответное чувство и продолжать ухаживания за Дагни.

Для Дагни помолвка также не является непреодолимым препятствием, поэтому она не пресекает собственное влечение к Нагелю, что для того оказывается непозволительным, так как он предполагал, что добиться внимания Дагни будет в разы сложнее. Для того чтобы романтическая игра продлилась подольше, Нагель вторгается в любовные отношения с Дагни, предъявляя той себя в виде диалектической расщеплённости так, чтобы он был интересен Дагни в качестве любовного объекта и одновременно отталкивал её своими вызывающими выходками.

С одной стороны, Нагель дискредитирует себя перед общественностью и лично перед Дагни. С другой стороны, он привлекает её внимание к своей персоне. Её привлекает в нём то обстоятельство, что он говорит много и часто и, как ей кажется, откровенно. Она очарована его перетекающей из одной темы к другой речью: «Я уверена, что любой из присутствующих предпочитает слушать вас, нежели говорить сам. — И, наклонившись к фру Стенерсен, она прошептала: — Уговорите его, пожалуйста, продолжать, дорогая, прошу вас, сделайте это. Какой у него голос, послушайте только!» [1] Кроме того, ей нравится в нём то, что он выгодно отличается от всех тех людей, которых она когда-либо встречала, её подкупает экстравагантность Нагеля, которую она воспринимает как атрибут представителя высшего общества, о котором она ничего не знает и не имеет возможности туда попасть, если только Нагель сам её туда не проведёт.

Нагель говорит с юной Дагни на одном и том же языке — на языке любви, на языке поэзии. Он рассказывает ей и всем остальным о своих сновидениях. Это мистические истории о путешествиях по лесу, встречи с таинственными и прекрасными природными явлениями, рассказы о любви и смерти, в которых сказочное диковинным образом переплетается с серой действительностью. Никто другой не воспринимает всерьёз рассказы Нагеля, считая, что это всего-навсего галлюцинации. Никто, кроме Дагни, ведь, как уже было сказано, она говорит на том же языке, что и Нагель: «А я прекрасно понимаю, как такое может пригрезиться. Я вот отчетливо вижу и эту лодку, и голубой парус, подобный полумесяцу… и сверкающую серебряную удочку над водой. По-моему, это красиво…» [2]

Таким образом, Нагель завоёвывает внимание Дагни, и она оказывается морально готова покинуть своего жениха ради него. Так, например, она демонстрирует Нагелю, что на ней всё ещё нет обручального кольца, что символизирует готовность Дагни вступить в новые любовные отношения: «Дагни сидела в сторонке и похлопывала по ладони сложенной газетой. На ее длинных белых пальцах не было колец». [3] Когда же заходит разговор о женихе Дагни, морском лейтенанте, та замечает, что все лейтенанты не блещут умом: «Но ведь говорят, что все лейтенанты туповаты. Выходит, вы гак не думаете?» [4] Тем самым она стремится показать, что её жених для неё ничего не значит и что ей гораздо приятней компания Нагеля, ведь в отличие от лейтенанта Нагель как раз умён, и это обстоятельство привлекает Дагни.

Может показаться, что цель Нагеля достигнута, он заполучил Дагни, ему остаётся заявить право на владение ей в качестве любовницы, но Нагель делает прямо противоположное: своими речами он отталкивает от себя Дагни, начиная неожиданно для неё выставлять себя в негативном свете — рассказывать ей о том, что он совершил недостойный поступок, в то время как все жители городка и Дагни в том числе прекрасно знают, что на самом деле всё обстоит иначе. Слова Нагеля оказываются ничем иным, как клеветой на самого себя, поэтому для Дагни они могут означать, что Нагель попросту не желает открыто показывать своё нравственное превосходство над остальными, и это обстоятельство может расцениваться другими как очередное доказательство его достоинства, поэтому для того, чтобы продолжить себя дискредитировать перед людьми, Нагель идёт на следующий логический шаг: он утверждает, что клевещет на себя ради собственной выгоды. «Когда я рассказываю о своём столкновении с поверенным на свой лад, несколько искажая факты и даже клевеща немного на себя, то в сущности — в сущности! — делаю это ради собственной выгоды. Просто я пытаюсь извлечь из этой истории как можно больше пользы для себя. […] Я не сомневался, что кто-нибудь уж непременно расскажет вам, как все было на самом деле, а так как до этого я уже успел выставить себя в весьма неприглядном свете, то от неожиданности немало выиграю в ваших глазах — несравненно больше, чем если бы вы изначально узнали правду. Я начинаю казаться каким-то значительным, беспримерно великодушным, не правда ли? Но впечатление это я произвёл на вас благодаря такому грубому, такому низкому обману, что вы будете глубоко возмущены, когда это обнаружите. Вот я и счёл за лучшее вам во всем чистосердечно признаться, потому что вы заслужили честного отношения. Но достигну этим только того, что оттолкну вас, оттолкну, как говорится, на тысячу вёрст. К сожалению». [5]

Эти слова роняют образ Нагеля в глазах Дагни. Она не понимает, зачем и по какой причине он говорит это, но более всего в словах Нагеля её злит признание в том, что он клевещет на себя с целью дальнейшей выгоды, а романтическая не терпит, когда в неё вторгаются экономические отношения выгоды и пользы.

Тем не менее Дагни не долго остаётся раздражена выходкой Нагеля, и их беседа переходит в своё обычное русло, за исключением того, что в Дагни более нет той очарованности речами Нагеля, что была до этого: если раньше она проникалась его таинственными рассказами, понимала, что за ними скрывается и что Нагель хочет ими сказать, то после этого поступка Нагеля она больше не ощущает былой вовлечённости в его истории. Теперь она так же, как и все, принимает Нагеля за выдумщика, того человека, который выдумывает всякие истории, чтобы те оказали определённое воздействие на собеседника.

Поскольку Дагни больше не питает к Нагелю былого влечения, тот, следуя мазохистской логике, начинает желать её ещё больше. Нагель в пьяной беседе сам признаёт, что любит Дагни, и при этом говорит о невозможности заполучить её: «Она для меня недосягаема, потому что она смеётся над всеми моими усилиями ей понравиться, потому что она помолвлена, уже связана словом с другим, а для меня потеряна, потеряна навсегда». [6] Вскоре после этих слов Нагель описывает, как при его невозможности заполучить возлюбленную, будут складываться их дальнейшие отношения: «Я способен подойти к фрекен Хьеллан на улице и в присутствии других людей сказать ей с вполне серьёзным видом — только для того, чтобы унизить её, доставить ей неприятность, — так вот, я мог бы поглядеть на неё и сказать: «О, добрый день, фрекен Хьеллан! Поздравляю вас, на вас чистая рубашка!» Слыхали ли вы что-либо подобное? Просто бред какой-то! Но я вполне мог бы это сказать. Что бы я потом стал делать — вопрос другой: побежал бы я домой, чтобы рыдать, уткнувшись лицом в носовой платок, или выпил бы несколько капель из пузырька, который всегда ношу вот здесь, в кармане жилета, — об этом говорить не будем. С тем же успехом мог бы я войти в церковь в воскресенье утром, когда её отец, пастор Хьеллан, проповедует там слово божье, спокойно пробраться к первым рядам, остановиться перед фрекен Хьеллан и сказать ей громко: «Вы разрешите мне вас ущипнуть!» Ну, каково? И сказал бы я это, не имея решительно ничего в виду, просто, чтобы заставить её покраснеть, но все же я сказал бы ей: «Разрешите вас ущипнуть», а потом бросился бы перед ней на колени и молил бы её осчастливить меня, плюнув мне в лицо…» [7]

В этих словах Нагеля проявляется мазохистская основа отношений влюблённого и возлюбленной: влюблённый-мазохист намеревается совершить над своей Дамой мелкую пакость, провиниться перед ней, для того чтобы она его наказала или он наказал бы себя сам, но предполагая, что таким является её желание. Причём речь идёт не просто о наказании за мелкую провинность, а о прилюдном унижении достоинства, выражающееся в желании получить плевок в лицо во время проповеди.

Несмотря на то, что это только лишь слова, которые Нагель в итоге не приводит в исполнение, их значимость не стоит недооценивать. Слова, произнесённые Нагелем можно считать произнесёнными откровенно. Пьяная речь предполагает, что из языка пропадает измерение стыда, поэтому высказываемое предстаёт разглашением потаённого желания в нескрытой форме, поскольку в нормативном обличии язык существует для того, чтобы что-то умалчивать.

Так или иначе, на одной пьяной тираде дело не закончилось, в дальнейшем Нагель начинает действовать по той модели поведения, которую он сам в своих речах выстроил. Причём эту модель поведения скорее следует охарактеризовать как антимодель, поскольку он начинает совершать точно такие поступки, что совершали персонажи его рассказов: несостоявшийся самоубийца с корабля по направлению в Гамбург или влюблённый, который, желая позлить свою возлюбленную, начинает ухаживать за её уродливой сестрой. В обоих случаях самому Нагелю непонятна мотивация этих поступков, но, когда он влюбляется сам и занимает позицию влюблённого, он начинает эти поступки воспроизводить, прекрасно осознавая, что они приведут его к ещё большим огорчениям. Он не воспринимает истину как что-то важное, чему можно довериться. Истина о желании по мысли Лакана более полно раскрывается в обмане, а не честных утверждениях. [8] Таким образом, субъект намереваясь разоблачить ложную истину, тем самым удостоверяет её.

Перед тем как начать ухаживать за Мартой Гудэ и затем покончить с собой, утопившись, Нагель совершает ещё один травмирующий его психику, мазохистский поступок: он признаётся Дагни Хьеллан в любви, именно в тот момент, когда уже Дагни отрезвела от своей временной заворожённости Нагелем, когда в ответ на признание в любви ответного признания последовать никоим образом не может, но не может последовать и чёткого отказа, который, смог бы отрезвить Нагеля. Не получив же прямого, однозначного ответа, Нагель совершает новые попытки привлечь к себе внимание Дагни, тем самым всё больше усугубляя своё положение.

Нагель понимает, что все его дальнейшие попытки расположить к себе фрёкен Хьеллан не приведут его к положительному результату, но он отказывается признать этот факт, поскольку вопреки его намерению обрести Дагни в качестве любовницы, на самом деле он желает, как можно дольше оттягивать этот момент, потому что, как уже было сказано, следуя мазохистской логике, влюблённый испытывает наслаждения от растягивания процесса ухаживания, то есть от неудовлетворения собственного запроса.

Нагель оказывается в безвыходном положении: он не может добиться от Дагни ответного чувства, но также не позволяет себе отступить. Он собирает свои вещи в чемодан, но не может покинуть городок, словно что-то его здесь держит. Эта сдерживающая сила и есть мазохистское наслаждение.

Нагель больше не обращается напрямую к Дагни с целью продлить свои страдания, но его слова и действия так или иначе адресованы именно ей. Он то совсем не выходит из номера, то бродит ночами по лесу и стоит под окнами дома Дагни, и эти действия адресованы ей, как будто она всё время присутствует рядом с ним, и именно она должна испытывать мучения за то, что вынуждает Нагеля страдать, вот только неизвестно, что чувствует реальная Дагни в эти моменты.

Действия мазохиста не направлены на причинение боли себе, они каждый раз адресованы воображаемому образу другого. Мазохист страдает, но другой должен страдать ещё сильней, поскольку на нём лежит вина и он должен страдать вдвойне, чтобы её искупить — так считает мазохист, но на деле только он является единственным страдальцем, и, самое главное, он всё это знает, но не позволяет себе остановиться.

Единственным выходом из ситуации для мазохиста оказывается самоубийство, поскольку он считает, что это единственный способ вызвать у другого чувство вины. При этом Нагель, как подобает мазохисту уже знает, что на самом деле никаких угрызений совести другой испытывать не будет, так как перед ним уже есть пример того, что мазохистская логика (если я страдаю, то другой, будучи виновником моих страданий, должен страдать ещё больше) не работает — это самоубийство Карлсена.

Как уже было сказано раньше, мазохистская логика предполагает, что другой должен испытывать чувство вины за те страдания, что мазохист причиняет сам себе. Но, осознавая то обстоятельство, что в ответной реакции на мучения мазохиста другой не страдает должным образом или же не испытывает никаких страданий и угрызений совести вовсе, совсем не замечая мучений мазохиста или не обращая на них внимания, мазохист находит последнее средство заставить другого обратить на него внимание и испытать вину за причинённую боль — мазохист решает покончить жизнь самоубийством.

Мотив самоубийства несколько раз встречается на страницах романа Кнута Гамсуна «Мистерии», в том числе в самом начале и в конце, тем самым закольцовывая повествование.

Впервые со случаем суицида читатель сталкивается уже в первой главе романа, в которой в момент разговора Юхана Нагеля и хозяина гостиницы сообщается о случае, произошедшем с неким Карлсеном. Со слов хозяина гостиницы следует, что этот Карлсен был безответно влюблён в Дагни Хьеллан и, так и не добившись от неё взаимности, он забрался глубоко в лес, где порезал себе вены тупым ножичком, который принадлежал Дагни. Кроме того, в сжатом кулаке он оставил посмертную записку, в которой было написано следующее сообщение: «Пусть будет сталь твоя такою же разящей, как «нет» последнее твоё» [9].

В первую очередь следует рассмотреть это сообщение. В нем не говорится, кому именно оно адресовано, но со слов хозяина гостиницы можно с уверенностью предположить, что адресатом является Дагни Хьеллан. В записке прямо, хоть и в выразительной форме, изложено, что Карлсен решил покончить с собой ввиду отказа со стороны Дагни.

В символическом прочтении этого фрагмента романа, сопоставив содержание записки и условия, в которых было совершено самоубийство, можно усмотреть важное обстоятельство: вопреки «пожеланию», высказанному в записке, на самом деле сталь не оказалась такой уже разящей, так как ножичек Дагни оказался тупым. Из всего этого можно сделать следующее предположение: отказ Дагни во взаимности Карлсену был не безусловным, это не было утвердительное отрицание.

Влюблённый ждёт от своего возлюбленного исключительно утвердительного ответа: либо строгое и непосредственное выказывание взаимного чувства, либо прямой отказ даже в потенциальной взаимности.

Только утвердительный ответ другого, положительный или отрицательный может помочь влюблённому избавиться от воображаемой иллюзии влюблённости теми или иным образом. «Любовь предполагает воображаемую взаимность, поскольку “любить, по сути, значит желать быть любимым”». [10] «Именно то, что между любящими конституируется иллюзия взаимности, отличает любовь от влечения, в котором нет взаимности, а есть только чистая активность». [11]

«Влюблённый ищет подтверждения своего желания у своего возлюбленного, поскольку “человеческим желанием является желание другого”». [12] Другой выступает не только в качестве объекта, на который направлено желание, но и в качестве того, кто детерминирует желание как таковое.

Более того возлюбленный, будучи тем другим, к которому влюблённый обращается за подтверждением своего чувства, в том числе предстаёт в качестве того, кто может разрешить онтологический вопрос.

Никак не отвечая на чувство Карлсена, Дагни тем самым приводит того в состояние парадокса.

Символическим «нет» может служить связь возлюбленного с третьим лицом (случае с Дагни — это её помолвка с лейтенантом). Но и подобный случай может быть истолкован влюблённым как вызов лично ему.

Влюблённый, не находя подтверждения своему желанию, не находит также и подтверждение своему бытию, поскольку желание является исходным условием бытия субъекта. Суть бытия по Лакану в признании личностью себя в качестве желающего субъекта.

На онтологический вопрос Карлсен отвечает собственным самоубийством, которое так же является жестом, выступающим в качестве последнего запроса к другому в подтверждении своего желания, и мазохистским жестом переноса вины за этот поступок на другого.

Другой случай появления в романе мотива самоубийства — это попытка одного молодого человека покончить с собой, выпрыгнув за борт корабля, на котором плыл Нагель.

История об этом молодом человеке рассказывается самим Нагелем, и из его предположения следует, что тот хотел свести счёты с жизнью по причине неразделённой любви. К такому выводу Нагель приходит, обратив внимание на его поведение: «Молодой человек стоит у перил палубы, он плачет, его плечи вздрагивают. Когда я с ним заговариваю, он в смятении глядит на меня и бросается вниз, в салон. […] Я вижу, что он не в силах сдержать слез, он мучительно страдает и подолгу глядит за борт остановившимися безумными глазами». [13]

Такое поведение по мысли Нагеля присуще человеку безнадёжно влюблённому, который не может встретиться с объектом своей любви, поскольку нахождение с ним поблизости, сопряжённое с невозможностью взаимности, будет причинять ему страдания.

Влюблённый, подчиняясь мазохистской логике, знает, что для него мучительно даже находится рядом со своим возлюбленным, но он продолжает к тому стремиться. Эти обстоятельства загоняют влюблённого в своеобразную ловушку, выходом из которой, прекращающим все страдания, он считает самоубийство.

Нагель спасает этого молодого человека из воды, но отмечает, что этим поступком он может сделать ему тому ещё хуже, обречь на невыносимые страдания.

Следующий случай самоубийства, описываемый в книге, происходит уже с самим Нагелем. Причиной, подтолкнувшей его на совершение этого поступка, была всё та же неразделённая любовь.

Нагель осознаёт невозможность добиться взаимного чувства от Дагни, но он продолжает испытывать влечение к ней, поэтому он попадает в ту же ловушку любовного чувства, что и вышеописанные персонажи романа.

Он не может понять, почему его до сих пор влечёт к Дагни, но он не может сопротивляться этому влечению. Перед тем, как совершить самоубийство Нагель приходит к дому Дагни: «Сам того не замечая, он направился к дому пастора. Он спохватился только тогда, когда сквозь поредевшие на опушке деревья стал виден двор усадьбы. Он остановился. Куда он идёт? Что ему здесь надо? В последний раз взглянуть на два окошка на втором этаже в тщетной надежде увидеть лицо, которое ему ни разу, ни разу не удавалось там увидеть, — нет, этого он всё-таки не допустит! Правда, он собирался это сделать, но он этого не сделает! Он постоял ещё некоторое время и неотрывно смотрел на усадьбу пастора, он был в смятении, его неудержимо влекло…» [14]

В этом фрагменте можно видеть, как разворачивается мазохистское желание влюблённого субъекта. Он знает, что дальнейшее нахождение вблизи объекта своего любовного желания причиняет ему только всё большие страдания, но испытывать страдания он совсем не хочет, но никак не может от них устранится, его влечёт к ним.

Попытку самоубийства Нагель совершает в виде театрализованного ритуала: он картинно встаёт на колени, чтобы расцеловать кружевной платок, являющийся предметным воплощением Дагни, затем рвёт его на мелкие лоскутки, после чего под звук башенных часов залпом выпивает содержимое пузырька.

Нагель разыгрывает сцену самоубийства, именно сцену несмотря на то, что поблизости нет никаких зрителей. Тем не менее весь этот ритуал имеет персональную адресность, он представляет собой некое зашифрованное сообщение, разгадать которое может только тот, кому адресовано сообщение, но сам Нагель не осознает содержание этого сообщения и даже тот факт, что его действия являются сообщением. [15]

В конечном итоге самоубийство не удаётся, поскольку в пузырьке не оказалось яда.

Самоубийство для Нагеля является единственным способом прекратить подчинение мазохистскому влечению к испытыванию страданий. Но возникает справедливый вопрос, как Нагель позволил себе влюбится, зная о помолвке Дагни и заранее зная об инциденте с Карлсеном (Нагель впервые узнал о случившемся самоубийстве Карлсена из газеты, ещё до того, как прибыл в городок), не говоря уже о случае с молодым человеком на корабле.

Всё сводится к уже упомянутой выше особенной ориентации мазохиста в отношении истины: обладая ею мазохист не желает иметь с ней никакого дела. В любовных отношениях, описанных в романе Гамсуна, такая ориентация субъекта к истине объясняется достаточно просто: влюблённый определяет любовь как мучения ради другого: «И тогда что-то прорвалось в нем. В этот миг, когда она, наклонившись к его руке, стояла так близко от него, что он вдыхал запах ее волос и шеи, в этот миг, когда они оба не могли вымолвить ни слова, чувство захлестнуло его, и он весь отдался безумному порыву. Он обнял ее сперва одной рукой, потом, когда она попыталась отстраниться, двумя. Он долго и нежно прижимал ее к себе, почти оторвав от земли. Вдруг он почувствовал, что спина ее изогнулась и она затихла. Как-то сразу отяжелев, она прильнула к его груди и подняла на него затуманившиеся глаза. До чего она была хороша! Он шептал ей, что она необычайна, необычайна и что до конца его дней она будет его единственной любовью. Один человек уже умер ради нее, и он тоже готов умереть по одному ее слову, по одному знаку. О, как он ее любит! И он твердил без конца, все крепче прижимая ее к себе: “Я люблю тебя, я люблю тебя.”» [16]

Как и в случае с Карсеном, Нагель выбирает себе в качестве любовного объекта ту, ради которой, чтобы доказать ей свою любовь, необходимо умереть.

Такое утверждение приводит четвёртому случаю самоубийства в романе.

Перед тем как покончить с собой, выпив пузырёк с ядом, Нагель отправляется на пристань, для того чтобы выбросить в воду железное кольцо, которое являлось для него важным талисманом, но потерявшее свою ценность ввиду мыслей о скорой кончине.

Об этом кольце в романе сказано немного, из чего трудно представить себе его значимость для Нагеля:

«Вот он носит, например, кольцо, невзрачное, железное кольцо, но зато оно обладает магической силой. А по его виду разве это скажешь?

Но случись ему потерять это кольцо в десять вечера, он должен во что бы то ни стало его вновь найти до полуночи, не то произойдет ужасное несчастье. Кольцо это он получил от одного старика грека, купца из Пиреи. Он, в свою очередь, тоже оказал этому человеку услугу, а кроме того, дал ему за кольцо тюк табаку.

Он в самом деле верит в магическую силу кольца?

Немного верит. В самом деле. Оно его раз вылечило, да, был такой случай». [17]

Это всё, что сказано в романе об этом кольце, но из этого не следует вывода, что Нагель действительно рассматривает это кольцо в качестве оберега. Скорее стоит трактовать исключительно с точки зрения его символической значимости.

Кольцо как символ выполняет одну функцию: оно является таким предметом, символическая функция которого сводится к удостоверению бытия субъекта.

Пока кольцо находится на пальце Нагеля, тот не терзает себя сомнениями насчёт своего существования. Теряя кольцо, Нагель теряет свою субъектность:

«Он сложил руки на груди, и ему показалось, что он засыпает. Вдруг взгляд его случайно падает на пальцы, и он видит, что нет кольца. Сердце его тут же начинает бешено колотиться. Он разглядывает палец: на нем едва различимая темная полоска, а кольца нет! Боже праведный, где же кольцо? Ах да, он ведь бросил его в море, он думал, что оно ему больше не понадобится, он ведь должен был умереть, и он сам бросил его в море. А теперь кольца нет, нет кольца […] Да, наконец-то он нашел причину того тягостного страха, который терзал его весь день, — у него не было больше его железного кольца! И женщина с крестом снова явилась ему». [18]

Потеря кольца означает потерю последнего ориентира, конституирующего бытие Нагеля.

Кроме того, Нагель вспоминает ещё одно обстоятельство: «Вдруг в мыслях его наступает полная ясность, и за эти несколько мгновений незатемненного сознания он успевает бог весть сколько передумать. Он вспоминает также — и как только он упустил это из виду, — что еще позавчера вечером написал прощальное письмо сестре и бросил его в почтовый ящик. А он еще жив. Но письмо уже в пути, его нельзя остановить, оно уже далеко отсюда и неизбежно дойдет до адресата. Когда сестра его получит, он обязательно должен быть мертв. Да к тому же и кольцо пропало, так что выхода нет». [19]

Нагель осознаёт, что не существует в качестве субъекта, что сам он погиб тогда в лесу, и символическим подтверждением этого служит письмо о своей кончине, отправленное сестре.

Последовавшее за эти самоубийство является всего лишь подтверждением символического самоубийства, произошедшего ранее.

Из всего вышесказанного можно вывести следующее утверждение: Нагель изначально отправлялся в этот городок с единственной целью — подтвердить своё существование, оправдать его, а тем обстоятельством, которое может оправдать существование он считал любовь.

Таким образом, в романе Кнута Гамсуна «Мистерии» прослеживается представление о том, что любовь является смыслом бытия субъекта, поскольку субъект, находя подтверждение своего желания любви в желании другого, тем самым находит и подтверждение существования самого себя: «Человек “удостоверяет” человечность, рискуя своей жизнью ради удовлетворения своего человеческого Желания, т. е. Желания, предмет которого — другое Желание. Но желать Желание — значит быть готовым поставить себя на место той ценности, которая составляет предмет этого Желания. […] Желать Желание другого, стало быть, в конечном счете означает желать, чтобы ценность, которую я собой являю или «представляю», была бы ценностью, желаемой этим другим. […] Желание сводится в конечном счете к желанию “признания”». [20]

Тем не менее такое представление о любви в романе Гамсуна развенчивается, поскольку желание другого остаётся непознаваемым, а вместе с этим под вопрос ставиться собственное «я» субъекта виду особой функции желания другого в конституциировании этого «я».

1) Гамсун К. Мистерии / пер. с норв. Л. Лунгиной — М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2010. — С. 68

2) Там же. — С. 65

3) Там же. — С. 77

4) Там же. — С. 86

5) Там же. — С. 100-101

6) Там же. — С. 147

7) Там же. — С. 147

8) Лакан Ж. Анализ и истина, или закрытие бессознательного // Семинары. Книга 11: Четыре основные понятия психоанализа (1964). Пер. с фр. А. Черноглазова. — М.: Гнозис/Логос, 2017 (2-е изд).

9) Гамсун К. Мистерии. — С. 16

10) Лакан Ж. Семинары. Книга 11. — С. 253

11) Там же. — С. 200

12) Лакан Ж. Семинары. Книга 1: Работа Фрейда по технике психоанализа (1953/54). Пер. с фр. М. Титовой и А. Черноглазова. — М.: Гнозис/Логос, 2009. (2-е изд.) С. 195

13) Гамсун К. Мистерии — С. 40

14) Там же. — С. 278

15) Лакан Ж. Отыгрывание и acting out // Семинары. Книга 10: Тревога (1962/1963). Пер. с фр. А. Черноглазова. — М.: Гнозис/Логос, 2010

16) Гамсун К. Мистерии — С. 208

17) Там же. — С. 91-92

18) Там же — С. 315

19) Там же. — С. 316-317

20) Кожев А.В. Введение в чтение Гегеля. Пер. с фр. А. Погоняйло — М.: Наука, 2003. — С. 15-16