Ингмар Бергман сравнивает фильмы Тарковского с комнатой, от которой у шведского режиссёра не было ключа, но куда он страстно хотел попасть. И двигался Тарковский в этой комнате совершенно легко.

Этот пространственный пример Бергмана можно экстраполировать на творчество многих режиссёров, если не, в целом, на линии кинематографа. Да, и не только на него. Маркс нашёл вход в ту комнату, перед дверью которой остановился Гегель и вся предыдущая немецкая классическая философия. Сметая цыган и незнакомок на пути, Маяковский ворвался в социальный мир, перед которым пасовал его духовный учитель Блок. Хотя социальный мир душной и маленькой комнатой трудно назвать.

Определение комнаты, куда не могут, или, скорее всего, не хотят попасть многие представители отечественного кинопроизводства, метущиеся от натурализма чернухи к голливудизированному приукрашиванию действительности, оптимально подходит к «Аритмии» Бориса Хлебникова.

И этот ответ — соцреализм. Да-да, именно тот самый соцреализм, являвшийся со времён первого съезда Союза писателей СССР (1934 год) основополагающим и единственно верным творческим методом в Стране Советов.

В «Аритмии» верность соцреалистическим принципам манифестируется наиболее отчётливо, несмотря на кажущуюся далёкость фильма от любого рода манифестов. Его пространство иногда сужается до микроскопической однушки, тесной даже для двоих людей, а сюжет про медиков безусловно заезжен донельзя сериалам и полнометражными продуктами со всего мира. И всё же это — манифест, манифест молчаливого художника.

Михаил Трофименков верно заметил, что «Аритмия» удовлетворяет всем принципам построения аристотелевской драмы. То бишь единству времени, места и действия. Никаких вывертов, флешбэков и прочей нелинейности повествования, столь характерных для постмодернистской чувствительности, здесь и близко нет, и быть не может.

Хранит верность соцреалистическому принципу и в соотношении семейной драмы и драмы производственной. Герои делают свою трудную и неблагодарную работу, и делают её прекрасно, невзирая на то, что и время сейчас не героическое, да и сами они героями, извиняюсь за этот каламбур, не являются.

В этом смысле «Аритмия» близка советским же фильмам, таким, как «Девять дней одного года», «Ты и я», и даже «Мой друг Иван Лапшин» и «Ещё раз про любовь».

Просто труд из дела чести, славы, доблести и геройства, согласно партийному лозунгу, превратился в неудачный придаток для создания материального благополучия. И с этой задачей он справляется плохо. Оттого и произносит в кульминации фильма врач скорой помощи Олег (Александр Яценко) монолог о своей неприспособленности к капиталистическому миру. И поэтому же нарывается на столь яростную отповедь своей жены Кати (Ирина Горбачёва), на её единственный за всю картину психологический срыв с главным посылом: «Неужели ты думаешь, что я такая меркантильная?».

Нет, не такая. Муж и жена в «Аритмии» — одна сатана. Во всяком случае, в вопросе отношения к работе, которая составляет суть их жизней. И в своей инфантильности — предлагать развестись смской и не предпринимать никаких активных действий в связи с этим принятым/непринятым решением — и невозможности достичь материального благополучия.

Есть и ещё одна важная черта манифестарной эстетики у «Аритмии» — противопоставление с тем, как фильм делать нельзя. Про заочную конкуренцию с «Нелюбовью» Андрея Звягинцева говорилось и писалось много. Ситуации в обоих фильмах схожи — семья на грани развода и раздела имущества (хотя у Олега с Катей и совместно нажитого имущества, не больше, чем у подростков). Обоим фильмам рукоплескали на фестивальных премьерах, только «Аритмии» в Сочи, на «Кинотавре», а «Нелюбви» — там, в Каннах.

Это столкновение неудивительно. Звягинцев и Хлебников — это два разных прицела нового российского кино, две диаметрально противоположных линии. И Хлебников в этой диспозиции выступает Тарковским, в роли же Бергмана — Балабанов. Балабанов искал выхода из чернухи посредствам конструирования героев из русских народных сказок, какими были, например, его Данила Богров или Алексей Белов, строивший свой Город Солнца, своё Беловодье в дремучести брежневского застоя.

Хлебников на эти попытки отвечает не героизацией «песенно-есенинных провитязей», а своим поиском «золотых россыпей душ» обычных людей. Неказистые, с неустроенной жизнью, с внутренними проблемами и психическими драмами, но именно на них пока ещё держится страна. Это они населяют дорогу от Москвы до Крыма в «Коктебеле», стараются остаться людьми среди всепоглощающего абсурда обыденности в «Сумасшедшей помощи» и готовы защищать свои права в «Долгой счастливой жизни». Последняя, кстати, так же, как и «Левиафан» Звягинцева, была переосмыслением истории Марвина Химейера, но к поступку главного действующего лица заокеанского происшествия она намного ближе.

В кой-то веки, деньги Фонда кино пошли по назначению и проспонсировали патриотический фильм. Фильм, манифестирующий новый извод соцреализма в отечественном кинематографе.

Данила Ноздряков