Эта книга о двух с небольшим столетиях русской истории, во многом определивших судьбу страны. Время существования Российской империи от Петра Великого до Николая II сделало Россию великой, заложило основы ее могущества, хотя и определило ее падение в 1917 году. Рассказать об этом этапе истории достаточно подробно, но доступным языком и нескучно — задача этого проекта. Структура книги определяется традиционным делением истории по царствованиям, хотя некоторые из них сведены в своеобразные блоки, обусловленные как традицией, так и близостью происходивших в них явлений. Книга внешне выдержана в традиционной манера изложения от начала до конца каждого из 14 царствований, но текст ее довольно ритмично разбивается вставками, которые выполняют роль дополнений, развивающих главные темы. Их несколько типов. «Действующие лица» — это краткие биографии участников исторических событий, о которых идет речь в тексте. Эти своеобразные новеллы дополняются вставкой «Слухи и легенды». Необходимость в том, чтобы коснуться сложных, порой таинственных моментов истории, очевидна — читатель вправе знать, как об этом думает профессиональный историк. Это не копание в грязном белье, а суждение историка, не выключенного из реальной жизни. «Заглянем в источник» является самым важным и часто применяемым видом вставки в тексте книги. Дело в том, что чтение трудов историка не всегда вызывает доверие читателя. Неизбежно возникает вопрос, откуда историк взял материалы для своих суждений и выводов, можно ли им доверять. Материалы, которыми пользуются историки, на их языке называются «источниками». Это точно соответствует прямому значению этого слова. Как жаждущий в пустыни, каждый раз историк припадает к источнику, ищет его, чтобы черпать информацию, делать выводы. Нередко он ревниво относится к находке, загораживает источник от читателя спиной. Это неправильная позиция. Нужно исходить из того, что у историка перед читателем не должно быть тайн, к тому же даже опубликованные (не говоря об архивных) источники бывают иногда труднодоступны для читателя — они напечатаны в старинных журналах, сборниках документах, редких изданиях. В этой книге автор часто обращает внимание читателя на источник, помогает заглянуть в него, вызвать интерес к проблеме правомерности той или иной трактовки исторических событий. Конечно, часто нет смысла давать документы в полном объеме и обязательно их комментировать согласно принятым в науке правилам. В одном случае нужна большая цитата, где-то следует пересказать трудное место, но суть все же остается — пусть читатель сам ознакомится со знаменитым историческим документом, почувствует аромат прошлого.

Еще одна врезка в тексте книги — «Заметки автора на полях». Известно, что порой читать сплошной текст книги без пауз и раздумий невозможно. Поэтому читателю нужен «передых», остановка, осмысление вышесказанного. Может быть, заметки автора помогут читателю. В основе этих размышлений стоят извечные вопросы: почему это все у нас получается не как у других, в чем причины наших успехов и неудач, почему Россия идет таким путем, как сейчас, и что ее ждет впереди.

Кроме всего этого, в книге даны краткие, немногочисленные справки, которые интересуют многих читателей: «Династия Романовых» (состояние царской семьи, родственники государей на момент изложения материала), а также «Государственные символы империи», «Ордена России», «Знаменитые корабли». В конце книги дана подробная хронология, а также список рекомендуемой литературы для более углубленного чтения по сюжету, чем-то заинтересовавшего читателя.

Заметки автора на полях:

К каким выводам пришел Петр I, закончив свою поездку в Европу? Ведь он познакомился с богатейшими, самыми развитыми странами мира, какими были Голландия и Англия. Он видел, как благополучно, удобно и в достатке живут в них люди. Петр оценил всю экономическую и военную мощь западной цивилизации. И как для каждого пытливого человека, для него наступил момент, когда он захотел понять: в чем же причина этих явных успехов людей в устройстве своей жизни, в чем заключается механизм благополучной жизни этих стран, как функционирует это общество. Восхищение Виллемом III Оранским, которое демонстрировал Петр, не скрыло для него ту истину, что ни в Голландии, ни в Англии Виллем (Уильям) не является государем, равным ему, Петру, по власти, что страны, которые он так любил, вообще не являются самовластными монархиями. Нам известно, что Петр поспешно покинул заседание Генеральных штатов, что оставил без комментариев свое посещение английского парламента.

Позже, как известно, он выразился довольно категорично: «Аглинская вольность здесь не у места как к стенке горох, надлежит знать народ, как оным управлять». Как тут не вспомнить презрительные упреки Ивана Грозного в адрес королевы Елизаветы, у которой делами всеми ведают «торговые мужики». Словом, в концепциях реформ, в бросаниях из одной крайности в другую, он отчетливо исходил из идеи, что в России с ее (как он считал) ленивым, неблагодарным народом, с ее огромными неосвоенными пространствами единственным и главным источником движения вперед, основой прогресса, побед и благополучия является не то, что он видел на Западе — парламентаризм, система сословных прав и выборных органов власти, система собственности, а самодержавная власть. Мысль об этом он формулировал неоднократно. Запад, при всей его любви к Амстердаму и селедке, был нужен ему только для того, что взять максимально больше в смысле технологии, прагматического утилитарного знания, использовать опыт западных специалистов в технике, медицине, строительстве, военном деле, но не в политических и иных гуманитарных науках. Петр сделал вывод, который и сейчас делают многие недемократические страны. Чтобы сделать свою страну богатой, сильной и процветающей, нужно быстро, не теряя времени, перенять с Запада все, что для этого нужно: промышленность, законы, обычаи, книги, одежду, оружие, технику. С тех пор и до конца эта идея не покидала его. Ей, этой своей государственной мечте, он посвятил всю свою жизнь. И ради осуществления этой мечты он не жалел ни времени, ни денег, ни себя, ни людей, ни России.

Коллежская реформа. Идеи камерализма

22 октября 1721 года на торжестве в Троицком соборе в Петербурге в ответ на поздравления своих подданных по поводу заключения мира со Швецией царь, ставший в тот день императором, «в кратких, но зело сильных словах» сказал присутствующим в соборе сенаторам, генералам, духовенству, что желанный мир достигнут только благодаря победе в войне. Победа же стала возможна благодаря реформам в военном деле. Теперь, когда воцарился мир, нужно много стараться, чтобы добиться успехов и в гражданской сфере.

В реальности же преобразования в системе управления начались давно, в разгаре Северной войны. Тогда был образован Сенат, проведена Первая губернская реформа. Теперь, после Северной войны, наступил следующий этап государственной реформы. Вся система управления должна была измениться на тех же принципах регулярности, на которых была преобразована армия. В этом был смысл праздничной речи императора.

Еще задолго до окончания войны Петр I дал задание дипломатам и разведчикам собрать сведения о государственном устройстве других стран и, прежде всего, Швеции. Делалось это неслучайно. Царь хотел знать, как устроены государства, добившиеся выдающихся достижений в военном деле. Шведская система управления была построена на новейших в то время принципах камерализма — науки об управлении. Камерализм предполагал устраивать государственное управление по функциональному принципу, то есть каждое учреждение должно было ведать своей особой сферой управления. Центральным звеном были финансовые учреждения, которые четко делились на органы, занятые сбором средств, органы, сосредотачивавшие эти средства и выдающие их на расходы и, наконец, органы, которые вели независимый финансовый учет и контроль финансов. Во всех учреждениях действовали единые принципы формуляра различного рода документов, утвержденные правила «движения бумаг», их учета и оборота в недрах канцелярии. Кроме того, в основе работы такого учреждения лежал принцип коллегиального обсуждения дел, четкой регламентации обязанностей и специализации труда каждого чиновника. Каждое учреждение должно было иметь документы, по которым оно работало — регламент и штат-список должностей с числом чиновников. Труд чиновников оплачивался денежным жалованием в строго установленном размере — окладе.

Введение в России этих принципов «регулярности» могло, по мысли Петра I, изменить крайне запутанную, неэффективную систему управления. Беря за основу шведские учреждения и сохраняя суть камерализма, Петр I внес в шведские образцы cущественные изменения.

Заглянем в источник:

В 1717 году Петр I получил из Швеции сведения об устройстве центральных органов власти. Эти сведения были доставлены посланным им шпионом, немцем Генрихом Фиком, который явился в Стокгольм под видом человека, который хочет поступить на работу в одну из шведских коллегий и поэтому якобы хочет ознакомиться с их устройством. Когда сведения были собраны, Фик кружным путем переправил их в Россию, причем наиболее важные документы были подшиты в юбке его жены. Оба супруга сильно рисковали — сведения о государственном устройстве являлись государственной тайной. В случае разоблачения Фика неминуемо ждала бы смертная казнь, как вражеского агента. Но все обошлось благополучно. Доставленные в Россию бумаги были переведены. Петр I сразу же взялся за дело. Точнее, он приказал раздать переводы шведских регламентов заранее назначенным президентам коллегий с тем, чтобы они подбирали штаты для своих учреждений и организовывали их работу с учетом главного обстоятельства — различия шведских и русских законов и принципов управления. В указе 1718 года президентам коллегий говорилось: «Всем коллегиям надлежит ныне на основании шведского устава сочинять во всех делах и порядках по пунктам, а которые пункты в шведском регламенте неудобны или с ситуациею сего государства несходны и оные ставить по своему разсуждению. И поставя об оных, докладывать (мне), так ли их быть».

Итак, государственная реформа началась в 1717 году, когда Петр I составил программу введения новых центральных учреждений — коллегий. В ней царь определил число, обязанности коллегий, назначил президентов. Поначалу было решено создать девять коллегий, потом их стало одиннадцать, потом десять.

Заметки на полях

Гуляя вдоль здания Двенадцати коллегий любознательный турист начинает считать, сколько же было коллегий? При создании коллегий число их менялось не раз. Они сливались, разъединялись, переводились в канцелярии (то есть понижались в статусе), создавались новые. Но их разом никогда не было двенадцать, хотя знаменитое сооружение архитектора Доменико Трезини в Петербурге и называется «Зданием Двенадцати коллегий». Дело в том, что первоначально, при планировании здания кроме девяти утвержденных царем коллегий в нем предполагалось разместить еще Правительствующий Сенат, Священный Синод, а также должна была существовать общая Аудиенц-камера для приемов и торжественных действ. Таким образом, здание состояло из двенадцати частей, что и определило его название, известное всем.

При Петре I и после него количество коллегий не оставалось постоянным, но суть камеральной системы в коллегиях, в целом, сохранялась неименной. Коллегии делились на несколько групп. В первую, ведавшую обороной и внешней политикой, входили Военная, Адмиралтейская коллегии и Коллегия иностранных дел. В особую группу выделялись финансовые коллегии — сердцевина камеральной системы. Одна — Камер-коллегия — собирала деньги со всей страны, вторая — Штатс-контор-коллегия — их хранила и выдавала на расходы, третья — Ревизион-коллегия — контролировала поступление и расходование государственных средств. В этом-то и состояла суть реформы. Ведь раньше приказы и канцелярии сами назначали, собирали налоги, сами же их и расходовали без всякого контроля. Теперь в систему финансов вводился единый порядок, напоминающий современный, когда есть министерство финансов, Государственный Банк и ревизионные финансовые учреждения.

Функциональный принцип лежал и в основе реформы судебной системы. Если раньше каждый приказ был не только органом управления, но и судебной инстанцией, а его начальник даже назывался судьей, то теперь появилась единая судебная инстанция — Юстиц-коллегия, которая ведала всеми судебными делами. Также от разных учреждений были отняты функции по управлению торговлей и промышленностью. Образовались Коммерц-коллегия (управлявшая торговлей) и Берг-Мануфактур-коллегия. Вскоре последняя коллегия разделилась на Берг-коллегию, ведавшую горной и металлургической промышленностью, и Мануфактур-коллегию, занимавшуюся делами легкой промышленности. В 1720 году был создан Главный магистрат, который руководил городами и который также считался коллегий.

Действующие лица:

Граф Андрей Остерман

16-летний Генрих Остерман родился в семье приходского священника из Бохума, учился в Йене и 4 мая 1703 года в пьяной трактирной драке убил товарища. После этого он бежал в Голландию, а потом завербовался в Россию. Зная многое о долгой и непростой жизни Остермана, нельзя сказать, что трактирная история была случайностью, неожиданным, нелогичным событием. В характере, личности Остермана заключена тайна. Смирный и тихий, он порой внезапно и неожиданно для окружающих взрывался злым поступком. За внешним хладнокровием, хитростью, разумностью его скрывался вулкан честолюбия, гордости, тщеславия, и даже авантюризма. Порой этот умнейший аналитик не мог справиться со своими страстями, допуская нелепые промахи и оказываясь в крайне затруднительном положении. В России Остерман быстро сделал карьеру: попал как переводчик в Посольскую канцелярию, был замечен Петром, который стал привлекать юношу к серьезной работе. Гибкий ум, исполнительность, немецкая педантичность и точность — все было по нраву царю. И еще у Остермана было одно, поражавшее всех в России качество. Его отличала фантастическая работоспособностью. С годами значение Остермана-дипломата росло. Без него не обходилось ни одно крупное дипломатическое событие, в котором участвовала Россия. Вершиной профессиональных успехов Остермана можно считать заключение осенью 1721 года Ништадского мира, по которому Россия получила прибалтийские территории. В 1723 году Остерман стал вице-канцлером России — должность почти заоблачная для любого чиновника. Он был сильный дипломат. Основу политики он видел в последовательном соблюдении российских интересов, в трезвом расчете, прагматизме, намерении и умении завязывать союзнические отношения только с теми державами, которые могут быть полезны России.

Но быть дипломатом и не быть политиком невозможно, особенно при дворе. Много раз Остерман повисал над бездной, но благополучно выкарабкивался наверх. В правление императрицы Анны Иоанновны он ближе всего подошел к вершине власти. Он стал министром Кабинета, влиятельным сановником и уже не ограничивался только внешней политикой, а вел и внутренние дела. На должности кабинет-министра Остерман проявил все те качества, которыми его наделила природа: он был умным, хитрым, скрытным, эгоистичным человеком, беспринципным политиком, хорошо знавшим себе цену. Тут важно особо отметить, что он был одним из редчайших деятелей России XVIII века, который не замарал себя взятками и воровством. Его жизнь целиком была поглощена работой и интригой. Все остальное казалось ему второстепенным и неважным.

Андрей Иванович (так его звали русские), прожив в России почти полстолетия, так и не приобрел друзей, приятелей. Он был всегда одинок. Да это и понятно — общение с Остерманом было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство — анекдотичным. В самые ответственные или щекотливые моменты своей политической карьеры он внезапно заболевал. Впрочем, в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно лежать пластом и слабо приподнимать веки, а когда, стеная и охая, нередко на носилках, все–таки следует отправиться во дворец.

Остерман всегда знал, за кого держаться на крутых поворотах истории, а потом их же и предавал. К началу 1741 года, после серии переворотов и отставок политическая сцена вдруг расчистилась от сильных фигур, и у власти оказалась слабая и недалекая правительница Анна Леопольдовна. Тогда-то Остерман и решил, что его час пробил! Та скрытая честолюбивая энергия, которая в нем клокотала с юности, вырвалась наружу. Он стал при правительнице первым министром, фактическим руководителем государства. Но его триумф продолжался недолго. После очередного переворота, когда к власти пришла Елизавета Петровна, он с громким шумом слетел с Олимпа и угодил в Березов, куда он ранее отправил своего благодетеля Меншикова. Там он и умер в 1747 году, не дожив и до 60 лет.

…Заметки на полях

Побед добиваются люди, и нельзя не признать, что царствование Екатерины II стало временем появления незаурядных, выдающихся государственных, политических и военных деятелей, художников и писателей. На знаменитой «скамейке» вокруг статуи Екатерины II в Петербурге довольно тесно сидят 9 ее сподвижников: Александр Суворов, Петр Румянцев, Григорий Потемкин, Алексей Орлов, Екатерина Дашкова, Иван Бецкой, Василий Чичагов, Александр Безбородко, Гавриил Державин. Но им можно было бы потесниться и дать место еще десятку или полутора, если не больше, знаменитостей. Здесь нашлось бы место и историку князю Михаилу Щербатову, и адмиралу Федору Ушакову, и графу Никите Панину, а также архитекторам: Василию Баженову и Николаю Львову, поэту Михаилу Хераскову и многим-многим другим достойнейшим людям.

Не приходится сомневаться, что все эти многочисленные таланты созрели «под сению» Екатерины II. Она обладала редкой способностью подбирать людей, облекать их своим высоким доверием, делать их обязанными и бесконечно благодарными ей. Много раз Екатерина II пыталась объяснить, как это у нее получалось. Не все сказанное и написанное ей на эту тему — чистая правда, но факт есть факт — императрица прошла по истории, буквально окруженная толпой талантов, чего, например, не скажешь о правлении ее внуков. Екатерина II никогда не жаловалась на недостаток толковых людей: «По-моему мнению во всяком государстве найдутся люди, и искать их нечего; нужно только употребить в дело тех, кто под рукою. Про нас постоянно твердят, что у нас неурожай на людей, однако, несмотря на это дело делается. У Петра I-го были такие люди, которые и грамоте не знали, а все–таки дело шло вперед. Стало быть, неурожая на людей не бывает, их всегда многое множество». Этому признанию лучше не верить. Легкость императрицы в подборе нужных людей кажущаяся. В 1769 году английский дипломат писал: она выбирает людей, «сообразуясь с их личными способностями и с тою целью, для которой они ей нужны». «Изучайте людей, — предостерегала она потомков, — старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство, хотя бы оно было на краю света: по большей части оно скромно и прячется где-нибудь в отдалении. Доблесть не выказывается из толпы, не стремится вперед, не жадничает и не твердит о себе». Екатерина обладала способностью нравиться людям, увлекать, сманивать их на свою сторону, превращать их — прежде враждебных, равнодушных или нейтральных — в своих верных слуг, надежных сторонников, добрых друзей. Исторические документы донесли до нас множество проявлений этого редкостного таланта. Oдин из адмиралов говорил, что Екатерина II перед его походом в море с такой уверенностью приказывала победить противника, что у него не было никакого другого выбора в действиях. В 1771 году она писала занявшему Керчь фельдмаршалу князю В.М. Долгорукову: «Приметна мне стала из писем ваших персональная ко мне любовь и привязанность и для того стала размышлять чем бы я, при нынешнем случае, могла вам сделать с моей стороны приязнь». При этом милом послании Екатерина II отправила фельдмаршалу изящную табакерку со своим портретом и с «просьбой ее носить, ибо я ее к вам посылаю на память от доброго сердца». Сердце старого солдата не могло не растаять от этой ласки повелительницы. То же можно сказать о сердце французского дипломата графа Сегюра, который, несмотря на все свои симпатии к Екатерине, не смог сопротивляться усилившейся в 1780-х годах антирусской политике Версаля. Сегюр вспоминал, что раз, после неприятных известий из Франции, он, сидя на спектакле неподалеку от императрицы, предавался в полутьме своим мрачным мыслям: «Я был весь погружен в думу, как вдруг услышал голос под самым ухом. Это был голос императрицы, которая, склонившись ко мне говорила тихо: «Зачем грустить? К чему ведут эти мрачные мысли? Что вы делаете? Подумайте, ведь вам не в чем упрекнуть себя.»»

Когда-то мадмуазель Кардель непрерывно твердила маленькой Фике, что от частого употребления слов «милостивый государь» язык не отсохнет, что вежливость и внимание к людям — важнейшие качества доброго человека. И Екатерина эти уроки усвоила хорошо. Здесь вспоминается ее неприятие всякого насилия над слугами, ее манера брать табак из табакерке левой рукой, чтобы гостям, пожалованным к руке (по обычаю — к правой), не был неприятен запах никотина. Памятна и смешная история с победителем шведов адмиралом Чичаговым. Екатерина II хотела видеть героя. Окружающие отговаривали ее: адмирал — человек не светский и к тому же изрядный матершинник! Императрица на своем все же настояла. Свидание состоялось, и адмирал стал ей повествовать о своей победе над шведской эскадрой. Вначале он был смущен, косноязычен, но постепенно распалился, забылся и под конец произнес в адрес своих неприятелей несколько привычных ему непечатных слов. Спохватившись, он рухнул в ноги Екатерине просить пощады, а она, как ни в чем не бывало, кротко сказала: «Ничего, Василий Яковлевич! Продолжайте, я ваших морских терминов не разумею».

Именно в личной доверительной беседе Екатерина II познавала и покоряла людей. У нее была способность слушать собеседника, а не ждать паузы в его речи, чтобы — как это делают многие люди — начать говорить о себе любимом. Как мы уже писали, беседовать с царицей было легко и приятно. Барон Гримм вспоминал: «Императрица обладала редким талантом, которого я ни в ком не находил в такой степени: она всегда верно схватывала мысль своего собеседника, следовательно, никогда не придиралась к неточному или смелому выражению и, конечно, никогда не оскорблялась таковым… Нужно было видеть в такие минуты эту чудную голову, это соединение гения и грации, чтобы составить понятие какие блестящие мысли толпились и сталкивались, так сказать, устремлялись одна вслед за другою, как чистые струи водопада».

Некоторые принципы ее поведения с людьми мы можем понять из пространного письма императрицы генерал-губернатору Москвы фельдмаршалу П.С. Салтыкову, который в ноябре 1770 года должен был принять в старой столице важного зарубежного гостя — брата Фридриха II принца Генриха. Екатерина II в письме не только показывает свое глубокое знание людей, но и дает своему сановнику неназойливые советы, как себя вести с гостем, как ему понравиться: «Надо вам еще сказать, что с первого взгляда принц Генрих отличается чрезвычайной холодностью, но не ставьте в счет эту холодность, потому что она оттаивает. Он очень умен и весел, он знает, что генерал-фельдмаршал граф Салтыков также бывает весел и любезен, когда захочет… Постарайтесь, чтоб принц не скучал. Он любезен и охотник обогащаться сведениями. Устройте, чтоб он мог видеть все достопримечательное. Наконец, господин фельдмаршал, надеюсь, что вы всем скажете, что вежливость и внимательность никогда никому не вредили, и что ими не столько воздаешь почета другим, как внушаешь о самом себе доброе мнение. Я бы желала, чтобы этот принц, возвратившись домой, сказал: «Русские также вежливы, как и победоносны» (Салтыков — победитель Фридриха II в знаменитом сражении при Кунерсдорфе в 1759 году — Е. А.). Вы знаете мою любовь к Отечеству, мне хочется, чтоб народ наш славился всеми воинскими и гражданскими доблестями и чтоб мы во всех отношениях превосходили других». Как использовал советы Екатерины II грубоватый Салтыков, мы не знаем, но после чтения этого письма можно наверняка сказать, что императрица была умна, тонка, умела вести дело с самыми разными людьми, и неизменно — с выгодой для себя и России. Она не требовала от людей невозможного, не раз повторяла свою любимую пословицу: «Станем жить и дадим жить другим». Екатерина II умела брать от людей то, что они могли дать. Как-то раз ей донесли о том, что Сенат получил от некоего провинциального воеводы доношение о невероятном, по мнению этого дремучего чиновника, событии — солнечном затмении, и предложили сместить невежду. Императрица отказалась это сделать: «А если он добрый человек и хороший судья? Пошлите ему (лучше) календарь». Чиновник, облеченный доверием императрицы, мог рассчитывать на ее полную поддержку. При этом в отношениях с людьми Екатерина II не была ни сентиментальна, ни, в ущерб себе и делу, излишне добра или терпима. Ею владел дух рационализма, и никакие прежние воспоминания и дружеские связи не останавливали гнева императрицы, если она видела леность, бесчестность, обман, что-то недостойное в поведении своего сановника. В цитированном выше письме о мнимом неурожае в России на людей, она раскрывает суть того, что считает важнейшим в работе «с кадрами»: «Нужно только их заставить делать что нужно и, как скоро есть такой двигатель, все пойдет прекрасно. Что делает твой кучер, когда ты сидишь в закрытой карете? Была бы добрая воля, так все дороги открыты!». Словом, нужно ставить людей к делу, которое они знают и могут успешно делать, и все будет в порядке — вот что хочет сказать здесь императрица. В другом письме Гримму она прямо говорит: «Я всегда чувствую большую склонность быть под руководством людей, знающих дело лучше моего, лишь бы только они не заставляли меня подозревать с их стороны притязательность и желание обладать мною». А вот еще одно признание: «Сверх того, по временам, я любила свежие головы, которые очень полезны рядом с головами более умудренными — это вводные лица в пьесе: во время и, кстати, выпущенные на сцену, они только оживляют действие». Вероятно, в этом-то умении использовать людей, быть двигателем и кроется главное достоинство Екатерины II как руководителя.

Но не только! Екатерина II была сама талантлива, трудолюбива и прекрасно осознавала свои достоинства. Она не боялась соперничества и понимала, что свет чужих талантов не затемнит, а лишь усилит блеск ее собственного дарования. В одном из писем она сообщала Гримму: «О, как жестоко ошибаются, воображая, будто чье-либо достоинство страшит меня; напротив, я бы желала, чтоб вокруг меня были только герои, и я всячески старалась внушить героизм всем, в ком замечала к тому малейшую способность… Бог мне свидетель, что я не имею никакой особенной склонности к дуракам, а их много на свете». Вот поэтому в истории она окружена героями и талантами.

Усиление бюрократизма и полицейского начала

Развитием идей Павла I стала переориентация всей системы управления и внутренней политики. В системе управления при Павле I преобладающим стал административный, бюрократический аспект. Именно бюрократами заменяются дворянские выборные должности, губернаторы получают большую административную свободы за счет прав сословий, управление начинает осуществляться по военно-полицейскому принципу. Тогда же был нанесен серьезный удар по складывавшейся системе нового суда, которая была подменена администрированием чиновников и полицейских. Ясно, что ни о какой планируемой Екатериной II реформе Сената уже не могла идти речь, как и вообще — о расширении принципа сословного управления. Административные меры осуществлялись, как и в армии, поспешно, грубо, неизбежно плодили злоупотребления, нелепости и неразбериху.

Павел начал активную борьбу с «развратом» и в государственном аппарате, что выразилось в усилении дисциплины, строгости службы, наказаниях даже за самые незначительные проступки. Работа в учреждениях начиналась в 5–6 утра, зато после 8 часов вечера ни один житель не мог без особого разрешения появиться на улицах. Вахт-парад — обычное ранее при смене караула мероприятие — превратился в важное государственное дело, с обязательным участием императора и наследника престола. Дух военщины витал над столицей. Особенно опасно было встретить на улице самого императора, крайне строгого к внешнему виду прохожих. Главную роль в городе стал играть военный губернатор Н.П. Архаров, чьи люди, бесцеремонно врывавшиеся в частные дома, стали символом «законного беззакония» — словом, «архаровцы». Жители Петербурга услышали множество диких указов. В апреле 1800 года был запрещен ввоз из–за границы «всякого рода книг, на каком бы языке оные не были без изъятия…, равномерно и музыку», то есть нот. Потом приказали все частные типографии «запечатать, дабы в них ничего не печатать». В том же 1800 году Павел издал особое распоряжение о том, что хлопать в ладоши в театре можно только тогда, когда это делает государь и т.д. Полиция с остервенением набрасывалась на прохожих, которые игнорировали императорские указы о запрете ношения жилетов, модных башмаков и круглых «французских» шляп.

Заглянем в источник:

По общему мнению современников мгновенные перемены с началом царствования Павла шокировали людей. Все их права, привилегии, казавшиеся «вечными» законы Екатерины Великой вдруг оказались пустым звуком, листами бумаги. Человеческое достоинство, дворянская честь попирались самым грубым образом. Вот отрывок из воспоминаний А.М. Тургенева о «борьбе» Павла с запрещенными видами одежды: «Я… 8-го числа ноября 1796 года пошел по Невской набережной к Зимнему дворцу. Войдя у Летнего сада на перекинутый крутою дугою мост через канаву, протекающую из Невы в Мойку, увидел я… близ Мраморного дворца толпу полицейских, служителей и будочников, которые действовали нагло, оскорбительно, причиняя испуг, убыток и вместе с тем доставляли забавное зрелище. Полицейские и будочники срывали с проходящих круглые шляпы, рвали их в куски и кидали на улицу, у фраков, шинелей и сюртуков обрезывали отложные воротники и, изорвавши у проходящего шляпу, окорнавши фрак, сюртук, шинель, горделиво объявляли потерпевшим обиду и убыток особенное на то повеление… Дверь спасения была близка, я ринулся в сени, захлопнул за собою дверь и побежал по лестнице».

Заметки на полях:

Важно заметить, что многочисленные и подчас доведенные до абсурда полицейские мероприятия Павла I возникли не на пустом месте, не были импортированы из королевства Фридриха II, которого Павел обожал. Полицейское начало, «регулярность» прочно сидели в идеологии самодержавия XVIII века, являлись ее непременным элементом, проявляясь, разумеется, с разной полнотой при всех правителях. То же самое можно сказать и о сыске, и о доносах. Если Павел I запрещал употреблять слова «курносый» или «Машка», то Екатерина II знаменита «гонениями» на названия реки Яик и станицы Зимовейской, связанных с Пугачевым. Павел I запрещал танцевать вальс, носить круглые шляпы, а Екатерина II, пытаясь добиться тишины в церкви, издала указ о вешании на болтунов, несмотря на их чины и звания, цепей и ящика для милостыни. И во многом другом Павел I был продолжателем своих предшественников. Oн впервые стал награждать церковных иерархов светскими орденами, но это логично вытекало из всей церковной политики самодержавия, направленной на полное подчинение церкви. Да и в системе управления, и во внутренней политике Павла было много схожего с тем, что делалось до него. И Екатерина II, и Павел I в теории и практике управления исходили из опоры на доверенных, лично преданных людей. Если при Екатерине II огромную роль в управлении играл генерал-прокурор Сената Вяземский, то Павел I усилил роль своего генерал-прокурора А.А. Беклемишева. Как и Екатерина II, Павел I последовательно и жестко проводил личное, «министерское» начало в управлении. Он восстановил коллегии, но не для возрождения принципа коллегиальности, а для превращения их в разновидность министерств. От упраздненных екатерининских наместников власть переняли губернаторы, особые управители, наделенные, как Аракчеев или Архаров, гигантской властью в пределах, определенных поручением императора. В конечном счете, ту систему единоличной власти, которую сумела сохранить Екатерина II, ее сын усилил так, что она стала походить на тиранию. В конце XVIII века оказалось, что не изжила себя и популярная в начале этого века концепция «отца Отечества» — заботливого и мудрого, сурового и справедливого патриархального Хозяина. Как Петр Великий, Павел I вникал в разные мелочи жизни, выравнивая их по нормам «регулярности» и полицейского порядка, а также собственного разумения. Социальная политика Павла I была не только негативной реакцией на сословную реформу Екатерины II, но и осуществлением старинных начал равенства всех государственных рабов перед одним господином. Император ощущал себя носителем высших ценностей государственной власти, думающим только о благе всего народа. Он смотрел на людей как на одинаково подвластных ему подданных, и их — при необходимости — можно было пороть, отправлять в Сибирь, лишать собственности, чинов, наград, невзирая на их звания, чины, происхождении и уж, конечно, «фундаментальные» сословные привилегии.

Этим объясняется и противоречивость его политики в отношении разных групп населения. Как справедливый отец, он сурово заставлял дворян служить, но, вместе с тем, заботился о их благосостоянии: в декабре 1797 года учредил государственный вспомогательный банк для разорившихся помещиков, а самое главное — в обилии раздавал помещикам государственных крестьян, причем за 4 года своего царствования раздал крестьян так много, как его мать не смогла раздать за десятилетия. При этом, пользовавшийся уважением народных масс как государь «строгий» к помещикам, считал, что все казенные земли нужно раздать помещикам. Они, по мнению императора, лучше заботятся о крестьянах, чем казенные управители, да и тому же являются даровыми полицмейстерами. Заботился он и о чистоте дворянского сословия, исключив указами 1798 года из армии всех офицеров, выслужившихся не из дворян.

Ордена России

Орден Святой Анны

Орден был учрежден в Голштинии еще в 1735 году герцогом Карлом-Фридрихом в память своего брака с дочерью Петра Великого, Анной Петровной. Его сын, будущий Петр III, был гроссмейстером ордена Святой Анны и, приехав в Россию в 1742 году, стал награждать им русских подданных. Со смертью Петра III в 1762 году Павел I унаследовал звание гроссмейстера ордена Святой Анны. После же отказа России в 1773 году от голштинских владений, титулов и орденов, Павел сохранил это звание за собой и даже тайно награждал этим иностранным орденом своих гатчинских приближенных. 5 февраля 1797 года, в день своей коронации, Павел I сделал этот орден российским. Он имел три степени, девиз «Любящим справедливость, благочестие и веру». Он занял сравнительно невысокое положение между русскими орденами и являлся фактически знаком выслуги лет у чиновников и военных. К 1831 году им наградили уже 171 тыс. человек. Крест ордена был золотой с красной эмалью.

Строительство Михайловского замка

Строительство Михайловского замка стало главным событием царствования Павла в истории Петербурга. Авторами проекта были В. Баженов и В. Бренна, но важной оказалась роль и самого Павла I. Его архитектурные пристрастия были замешены на романтических представлениях о рыцарских замках, на желании создать нечто не похожее на «развратные» дворцы его матери. Ведь не случайно все императорские дворцы были переименованы в «замки» (Зимний дворец стал «Зимним замком»), а роскошный Таврический дворец — подарок Екатерины II Г.А. Потемкину — фактически разграбили и превратили в казарму, конюшню и грандиозный солдатский сортир. Его передали Конному полку под казармы. В роскошном Екатерининском зале, как писал современник, предписали насыпать «песку вышиною более вершка, …равно как и в других комнатах, где были ставлены лошади, оказалось много навоза и нечистоты. Во многих комнатах, в поделанных нужных местах — великая нечистота».

Другая судьба ждала Михайловский замок. Он должен был стать главной резиденцией императора. Строительство, начатое 26 февраля 1797 года, стало «ударной стройкой» павловской эпохи, и сооружение надлежало закончить в 3 года. Для этого не жалели денег, людей, материалов. На строительстве днем и при свете факелов и костров ночью работали по 2–3 тыс. человек, а иногда и 6 тыс. человек одновременно. Готовые каменные плиты везли с разобранного загородного дворца Екатерины в Пелле, а также использовали материал со строившегося тогда же Исаакиевского собора. Уже 8 ноября 1800 года замок был освящен. Здание, возведенное с необыкновенной поспешностью, было неудобно для жизни. Его окружала каменная стена; перед замком расстилался обширный плац с памятником Петру I, некогда созданным К. Б. Растрелли. Павел извлек его из сарая и украсил надписью, которая словно «спорила» с надписью на Медном всаднике: «Прадеду правнук. 1800 г.». Внутри дворец был оформлен со всей возможной тогда роскошью. Но в своей новой резиденции Павел I не прожил и месяца. Ни стены, ни рвы, ни сам замок не спасли своего создателя от заговорщиков 11 марта 1801 года. В тот же день двор вновь переехал в Зимний дворец. Позже многие видели пророчески-символический смысл в надписи, опоясывающей южный фасад дворца: «Дому твоему подобаетъ святыня господня въ долготу дней». В надписи было столько букв, сколько лет прожил на свете Павел, родившийся в 1754 году, в Летнем дворце Елизаветы Петровны, стоявшем как раз на том самом месте, где был построен Михайловский замок.

Заглянем в источник:

В день своей коронации 5 апреля 1797 года Павел утвердил Устав о престолонаследии, установивший жесткий порядок в наследовании престола преимущественно по мужской нисходящей линии, а не по произвольному желанию самодержца, как это было раньше, после издания петровского Устава о престолонаследии в 1722 году. В павловском Акте сказано: «Общим нашим добровольным и взаимным согласием и с спокойным духом постановили сей Акт наш общий, которым по любви к Отечеству избираем наследником по праву естественному, по смерти моей, Павла, сына нашего большаго Александра, а по нем все его мужское поколение. По пресечении сего мужеска поколения, наследство переходит в род втораго моего сына, где и следовать тому, что сказано о поколении старшего моего сына и так далее, если бы более у меня сыновей было, что и есть первородство. По пресечении последнего мужескаго поколения сыновей моих, наследство остается в сем роде, но в женском поколении последне-царствовавшего, как в ближайшем престолу, дабы избегнуть затруднений при переходе от рода в род, в котором следовать тому же порядку, предпочитается мужское лице женскому». Таким образом, Акт не исключал женщин из наследственного ряда, но устанавливал ограничения для женщин-самодержиц: «Если наследовать будет женское лице, и такова особа будет замужем или выйдет, тогда мужа не почитать государем, а отдавать однако ж почести наравне с супругами государей и пользоваться преимуществами таковых, кроме титула». Иначе говоря, Акт вводил институт супруга-консорта, действовавшего в Англии. Акт 1797 года действовал в России весь XIX и начало XX веков. Павел также издал «Положение об императорской фамилии», установившее старшинство в разросшейся императорской семье. Оно предусматривало, что члены императорской фамилии будут обеспечены за счет доходов с так называемого ведомства «уделов» — выделенных из дворцовых земель.

Судьба пяти сестер Александра I

В Европе и России разворачивались грандиозные события, а жизнь в семье Романовых шла своим чередом: у императора Александра I были жена, мать, три младших брата и пять сестер. Вообще, семья императора Павла I и Марии Федоровны была счастлива на детей. Сыновья Александр, Константин, Николай, Михаил — один молодец лучше другого. Словом, династический тыл империи был обеспечен наследниками и их возможными сыновьями. Но Мария родила еще шесть дочерей. Из них выжили пять. Рождение внучек не особенно радовало императрицу Екатерину II. Девочки, по ее мнению, были несравненно хуже мальчиков. Главное, с ними было больше хлопот и мало проку для престола. Но девочек, как и мальчиков, хорошо воспитывали, и с годами они превратились в завидных невест.

Заглянем в источник:

Как писал впоследствии император Николай I, «образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемоний крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицу. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушья…». Все этим сложным хозяйством верховодила не сама Мария Федоровна, которая была отлучена Екатериной от своих детей, часто бывала беременна, занята придворной жизнью, а генеральша Шарлотта Карловна Ливен. Это была удивительная женщина, в сущности, ставшая для русских великих княжон (Александры, Елены, Марии, Екатерины и Анны) второй матерью, которую они искренне и глубоко любили. Вдова Ливен сама воспитала шестерых своих детей, и была вызвана Екатериной II, чтобы стать воспитательницей внучек русской императрицы. Честная, прямая, умная, с четкими моральными принципами, она нашла дорогу и к сердцу Марии Федоровны. Целых 40 лет она провела в семье Романовых и по праву за свой педагогический подвиг была пожалована светлейшей княгиней… 25 февраля 1796 года Екатерина II писала барону М. Гримму: «Вчера на маскараде великие княгини Елизавета (жена Александра — Е. А.), Анна (жена Константина — Е. А.), княжны Александра (13 лет — Е. А.), Елена (12 лет — Е. А.), Мария (10 лет — Е. А.), Екатерина (8 лет — Е. А.), придворные девицы — всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все оне были одна лучше другой и в великолепных нарядах».

Первых двух (старших) сестер, Александру и Елену, ожидала ранняя смерть. В 1796 году Александру пытались выдать за шведского короля Густава IV, специально приехавшего в Петербург ради невесты. Но внезапно все сватовство рухнуло: король-лютеранин ни за что не захотел брать православную Александру в жены. Для этого она должна была перейти в лютеранство. Екатерина II с этим согласиться не захотела. После мучительных и долгих переговоров король покинул Петербург. Императрица была в таком гневе, что с ней стало плохо. Несчастная Александра была в отчаянии — она стала невинной жертвой придворных интриг и бестолковости русских дипломатов, которые не сумели предупредить катастрофу…

Вскоре умерла Екатерина II, а в 1799 году, уже при Павле I, Александра была выдана за австрийского наследника престола палатина Венгрии Иосифа. Молодые уехали в Вену, а потом в Венгрию. Там, в марте 1801 года 18-летняя Александра после тяжелых родов умерла. Судьба ее сестры Елены удивительно схожа с судьбой ее старшей сестры Александры. Сестры были выданы замуж почти одновременно. В октябре, с разницей в неделю после Александры, Елена венчалась с принцем Мекленбургским Фридрихом. В Шверине, куда уехала с мужем Елена, у нее началась скоротечная чахотка, и в сентябре 1803 года 19-летняя женщина умерла…

Смерть дочерей потрясла Марию Федоровну и вступившего на трон Александра I. С большим опасением они отправляли за границу третью сестру Марию. В 1804 году ее выдали замуж за сына наследника престола герцогства Веймар принца Карла-Фридриха. Но Мария прожила долгую жизнь в этом маленьком государстве, прославившимся на всю Европу своими культурными традициями — в Веймаре жили Гете, Шиллер, многие другие выдающиеся немецкие просветители. Мария, женщина умная, тонкая, образованная, артистичная, пришлась к веймарскому двору. В 1828 году муж Марии стал герцогом, а она герцогиней, полновластной хозяйкой Веймара… Она так пропиталась духом Веймара, что стала настоящей немкой, тонко чувствовавшей Германию. Недаром великий Шиллер как-то сказал: «Наше отечество там, где мы делаем людей счастливыми». С Марией Павловной дружил Гете: «Я знаю герцогиню с 1804 года, и имел множество случаев изумляться ее уму и характеру. Это одна из самых лучших и выдающихся женщин нашего времени и она была бы таковой, если бы и не была государыней». В 1843 году Мария Павловна пригласила на должность придворного капельмейстера великого композитора Франца Листа. Умерла она в 1859 году.

Сложнее складывалась судьба четвертой сестры Александра Екатерины Павловны. Вначале, в 1807 году расстроилась ее партия с вдовствующим австрийским императором Францем I, а вскоре у всей семьи Романовых пошла голова кругом — за Екатерину посватался сам Наполеон, решивший развестись с бездетной Жозефиной. Объятая ужасом от мысли о таком родстве, Мария Федоровна долго не отвечала французским сватам, а потом быстро нашла дочери альтернативного жениха. Им стал принц Георг Ольденбургский. Свадьба состоялась в 1809 году, и молодые решили остаться в России. Георга назначили тверским губернатором, и супруги уехали в Тверь. В их новом дворце на берегу Волги закипела жизнь. Сюда приезжал Карамзин, здесь образовался удивительный провинциальный салон. Но в декабре 1812 года Георг умер, заразившись тифом… Екатерина пребывала в страшном горе и унынии, но затем — после победы России в войне с Наполеоном — уехала в Европу, где завязала роман с наследным принцем Вильгельмом Вюртембергским, который срочно развелся с женой, чтобы Екатерина стала его супругой. И вскоре Екатерина была уже королевой, хозяйкой Штутгарта. Она была деятельна и энергична, так же как и Мария в Веймаре, изо всех сил стремясь стать немкой. Как и другие дочери Павла, она была образована, умна, ее окружали толковые, знающие люди. Екатерина Павловна родила двух дочерей, все шло вроде бы замечательно. Но в январе 1819 года она умерла от казавшегося пустячным заболевания. На ее лице выступила какая-то сыпь. Ни врачи, ни она сама не придали болячке никакого значения, но неожиданно сыпь эта оказалась прогрессирующей рожей, страшным воспалением. Инфекция попала в мозг, и молодая женщина вскоре умерла.

Последней из гнезда Марии Федоровны вылетела Анна. Она родилась в 1795 году в Гатчине, следом родился Николай, а в 1798 году Михаил. Это были последние дети императора Павла I, и он особенно их любил, говорил, что если старших отобрала у него мать, то эти с ним будут всегда, и часто ласкал младших, называя их «мои барашки», «мои овечки». Это были приятнейшие воспоминания Анны об отце, которого страшилась вся страна… А потом девочка выросла в красивую, стройную девушку и неожиданно для всех в 1809 году оказалась в центре внимания всей Европы. После того, как сватовство Наполеона к Екатерине Павловне провалилось, он не отчаялся и вскоре посватался за Анну.

Заглянем в источник:

Вдовствующая императрица была в отчаянии. Во второй раз отказать императору Франции? Или обречь 15-летнюю невинную девушку на жертву. Именно как жертву воспринимала этот брак Мария Федоровна. Она понимала, чем может грозить России конфликт с Наполеоном. Но судьба девочки ее страшила больше: «Если у нее не будет в первый год ребенка, ей придется много претерпеть. Либо он разведется с нею, либо он захочет иметь детей ценою ее чести и добродетели. Все это заставляет меня содрогаться! Интересы государства с одной стороны, счастье моего ребенка — с другой… Согласиться — значит погубить мою дочь, но одному Богу известно, удастся ли даже этой ценою избегнуть бедствий для нашего государства. Положение поистине ужасное! Неужели я, ее мать, буду виной ее несчастья!».

Но с ответом на предложение Наполеона сумели затянуть настолько, что Наполеон не стал ждать и предложил руку дочери австрийского императора 18-летней Луизе… А Анна в 1818 году вышла замуж за победителя Наполеона на поле Ватерлоо нидерландского принца Вильгельма (Виллема), ставшего в 1840 году королем. Анна стала нидерландской королевой. В Нидерландах ее до сих пор называют «Аннаполоне». Она умерла в 1865 году, поставив последнюю точку в длинной истории дочерей Павла I. Но история эта, в сущности, не кончилась. Пропали империи, забылись битвы, войны, но прелестное «династическое наступление» дочерей Павла и Марии на Европу не пропало для истории даром. Не будем забывать, что кровь их по-прежнему струится в жилах многих царственных особ Европы, что благодаря своим дочерям Россия навсегда связала себя с европейскими династиями, с европейской культурой, с Европой.

Николаевский Петербург

Николаевский Петербург был не чета александровскому, более похожему на грандиозную стройку с царством заборов, которыми окружали сооружения. Теперь, при Николае I эти здания были не только закончены, но и вовсю заблистали своей вечной красотой. Архитектор Карл Росси почти ничего не строил. В 1832 году рано постаревший и больной, он отпросился в отставку и до самой своей смерти в 1849 году не прикасался к карандашу. Казалось, что он рано исчерпал себя до дна, разом выплеснув всю свою гениальную энергию на улицы и площади Петербурга и опустошенный замер в ожидании смерти. К 1832 году он закончил не только триумфальный ансамбль Главного штаба, но и многое другое. Он создал совершенно новый, неожиданно величественный и одновременно камерный ансамбль площади Александринского театра. И с земли, и с высоты птичьего полета этот ансамбль удивляет и до сих пор гармонией самых разнообразных объемов. Мы видим особняком стоящий театр с квадригой лошадей в колеснице Аполлона, который парит над площадью, мы видим слитное здание Публичной библиотеки со статуями мудрецов, свободно стоящих колонн под щитом-эгидой богини Афины, а также удивительнейшую в мире улицу из двух домов (ныне ул. Зодчего Росси) позади театра. Одновременно глаз замечает изящные павильоны Аничкова сада, фонари, решетки — все это слагается в единую, неповторимую архитектурную мелодию, в которой каждая нота на своем месте. Такое чувство восторга перед творениями Росси люди испытывали, когда видели грандиозный как Парфенон Михайловский дворец и соединенные аркой здания Сената и Синода, напоминавшие своими десятками колонн архитектурный «орган». И в этот раз Росси показал себя великолепным мастером нескучной симметрии и гармонии. Он сумел выполнить сложнейшее задание Николая I — создать для этих двух высших учреждений здание, сопоставимое по размеру и убранству со стоявшим напротив Сената и Синода Адмиралтейством. Гением Росси все эти три сооружения замкнулись в единый ансамбль Сенатской площади вместе с Конногвардейским манежем, бульваром и Медным всадником посредине.

Совсем неподалеку от этого последнего шедевра Росси развернул свою работу его конкурент — Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала он возвел величественное здание с тремя фасадами — дом Лобанова-Ростовского. Одновременно Монферран взялся за рискованное дело — перестройку Исаакиевского собора. Сооружение это было как будто заколдованным. С конца 1760-х годов его все никак не могли закончить вначале Ринальди, потом Бренна. Монферрану повезло больше. Он сумел закончить собор перед самой своей смертью в 1858 году. А начал он эту работу в 1818 году, то есть возводил титаническое сооружение 40 лет!

Заметки на полях

Вообще же, француз Монферран был не только выдающимся архитектором, но и замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года приехала вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго. Подъем огромной колонны занял всего 45 минут, на 5 минут дольше, чем подъем из ямы в Кремле знаменитого Царь-колокола, который отлить-то отлили, а из ямы вытащить до Монферрана не могли почти 100 лет. И уже непревзойденным инженерным подвигом Монферрана стало водружение Александрийского столпа на Дворцовой площади. 30 мая 1832 года вокруг места подъема собралось десять тысяч горожан вместе с Николаем I. Все они видели, как с помощью хитроумных устройств колонна весом 650 тонн и высотой почти 50 метров была поднята и установлена за 100 минут! Настоящий мировой инженерный рекорд!

Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. В самом деле: великолепные здания стоят вокруг площадей, которые, в свою очередь, сливаются с пространством Невы. «Водяная» (а зимой «ледовая») площадь, созданная самой природой между Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая и Марсово поле образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство творений природы и человека. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была уже заложена в планах архитектурной комиссии 1762 года, но ее реализовали только в николаевскую эпоху. Эти площади слиты воедино своей историей и архитектурным исполнением, при этом они не похожи друг на друга. Дворцовая площадь, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается некой воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская площадь, еще до того как она распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства в декабре 1825 года живет соседняя с Адмиралтейской Сенатская площадь, а за творением Монферрана располагается Исаакиевская площадь — «место нешутейное», правительственное: Госсовет, Министерство государственных имуществ.

В 1839 году французу А. Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада этих площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека цепь этих площадей — архитектурный символ целой эпохи великой империи с ее огромными, необъятными просторами. Эти площади много значили и значат для сердца каждого петербуржца. Здесь и сейчас чувствуется медленное и неотвратимое движение времени, и одновременно — неуловимость каждого мгновения. В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.

Сердцем Петербурга была Адмиралтейская сторона. В это время в этой части города собирались, жили рядом, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, М.И. Глинка, В.А. Жуковский, И.А. Крылов, В.А. Тропинин, П.А. Вяземский, В.Ф. Одоевский и многие другие.

Застолье, еда и питье

В XIX веке в дворянской и, вообще, городской среде распространяется завтрак, более похожий на смесь французского (кофе со сдобой) и английского, плотного (ростбиф, яичница с ветчиной, сосиски, очень крепкий чай со сливками). В русский завтрак входит обязательно кофе со сливками и сахаром или чай, булочки, бисквиты, гренки, ревельский тминный хлеб, а также разнообразные холодные закуски — ветчина, холодное мясо. В более бедных семьях на завтрак шло разогретое вчерашнее кушанье. Завтракают теперь за изящно накрытом столом с белой накрахмаленной скатертью (чистейшая скатерть с вензелем хозяина и салфетки становятся непременным атрибутом застолья), фарфоровой или серебряной посудой — кофейником, чайником, сахарницей, щипчиками для сахара-рафинада, ситечком, ложечками разного предназначения. Если кофе приносят из кухни или буфетной, то чай заваривают прямо за столом. Во время наполеоновских войн, затруднивших подвоз кофе и удороживших его, в кофе стали добавлять цикорий, что делало кофе менее крепким, но более вкусным и здоровым. Впрочем, соприкосновение с Востоком в войнах с Турцией способствовало распространению турецкого кофе.

Люди стали обращать внимание на свежесть продуктов, на чистоту и аккуратность поваров в белых колпаках, на опрятность на кухне. Если раньше кухня пахла отвратительно, появляться на ее пороге непривычному к этой вони и чаду человеку было невозможно (а ведь он ел то, что отсюда несли к его столу!), то теперь все изменилось. Посетитель при желании мог видеть как готовится заказанная им утка или рыба и что для него наливают в буфете.

Наряду с однообразными котлами и сковородами на кухне появилось немало новых приборов: терок, форм для печенья, метелочек для взбивания яиц и т.д. Кулинария середины XIX века стала уделять огромное внимание исходному продукту. Было осознано, что рыба лучше всего свежая, только что выловленная из чистой реки, а не сидевшая сутками в илистом пруду, что вкус мяса поразительно меняется, если домашнюю птицу перед забоем долго выкармливать качественным зерном, а телят поить сливками. Среди петербургского бомонда был распространен обычай «ездить на биржу отведать устриц». Именно туда, на стрелку Васильевского острова, в порт прибывали корабли из Голландии с устрицами. Попробовать этот деликатес тут же, на улице, было модно.

Становится модным искать сочетания казалось бы несочетаемых продуктов. Увеличился подготовительный этап приготовления пищи: что-то лучше долго вымачивать в воде или молоке, что-то следует подержать на пару или на льду.

Первые рестораны были французскими, и одновременно с ними в столицах появились английские клубы («клобы»), которые были закрытыми для посторонних ресторанами, где члены клуба собирались к определенному часу, в определенный день к обеду или к завтраку. Западная (французская с вкраплениями итальянской, английской, немецкой) кухня окончательно вытесняет традиционную русскую.

При этом русские люди начинают вносить в новую кухню свои изменения, которые потом прижились, стали привычными и даже пополнили европейскую кухню. Кроме упомянутых выше «бефстроганов», своими паштетами и знаменитой «гурьевской» манной кашей, приготовленной на сливочных пенках, с добавлением изюма и грецких орехов, прославился министр финансов Д.А. Гурьев. Навсегда стала известна и вошла в русскую литературу повариха из Торжка Дарья Пожарская, придумавшая «пожарские котлеты» из курицы.

Чай в России пили тоже по-своему: его заваривали (а не варили какое-то время, как англичане) и пили с сахаром «вприкуску», а в состоятельных семьях и в «накладку». Появление во второй половине XVIII века самовара сделало питье чая своеобразным национальным времяпрепровождением следующего века. Самовар позволял долго поддерживать воду очень горячей, и чай пили часами и десятками стаканов (женщины обычно пили из чашек), «с расстановкой», с наслаждением, с полотенцем на шее, ведя неторопливые беседы, закусывая чай кренделями, баранками, пирогами. А возможно ли русское чаепитие без варенья, которое варили в огромных медных тазах с ручкой? Когда появился заварочный чайник, установить трудно. Сохранился металлический походный самовар Екатерины II, разделенный на две части с краником в каждой: в одной было заварочное отделение, в другой был кипяток.

Заглянем в источник:

Ярославский сторожил С.В. Дмитриев, служивший в 1890-е годы у богатых купцов Огняновых, описывал как хозяин, закупив на Нижегородской ярмарке большие партии чая двух видов — шанхайского (шел морем из Шанхая) и кяхтинского (шел из Китая посуху через Кяхту), начинал их дегустацию: «… Константин Михайлович заказал с вечера приготовить кофейник кипятку, самого крутого, спиртовку под него, чтобы кипяток ни на минуту не остывал, десять фарфоровых кружек с ручками и крышками, и десять стаканов пустых с чайными ложками… Положил по свертку (чая) против каждой кружки. На донышках кружек сделал чернилами надписи названия чаев: «поодзюкон», «ваньсунчо», «тяньсунчо» и т. д. Против каждой кружки он поставил стакан… Тщательно выполоскав рот, вычистив зубы и в халате, натощак (ни есть, ни пить, а тем более курить было нельзя) принялся за пробы. Из каждого свертка, лежащего против кружки, он клал маленькую серебряную ложку сухого чая в кружку и заваривал его тут же из кипящего на спиртовке кофейника. Кружку закрывал тотчас крышкой. Заварив все кружки, он начинал по очереди наливать по небольшому количеству заваренного чая в стаканы», после чего начиналась проба, во время которой дегустатор делал записи и при этом «очень страдал и беспрестанно плевал». После дегустации хозяин тщательно и долго полоскал рот и выпивал для профилактики стакан густых сливок. На другой день четверо служащих хозяина начинали разбивать ящики с чаем и по данным хозяином пропорциям смешивали содержимое ящиков в огромном барабане. «В барабан чай всыпали разных марок, например: 1 ящик подзюкона, 2 ящика ваньсунчо, 2 ящика тяньсунчо и т. д. Одна сортировка закладывалась по 1 руб. 20 коп. за фунт, другая на 1 руб. 80 коп. и т. д. Высыпав чай, барабан начинали вертеть все четверо… Поднималась страшная пыль, просачивающаяся сквозь небольшие проделанные в барабане дырочки. Сортировка шла дня два-три, после чего весь сортированный чай увозили в лавку, где на втором этаже его развешивали в фунты и полуфунты, четверти фунта и восьмушки».

Благодаря русской кухне во Франции распространилась культура «zakuski» — «еды до еды», которая вместе с винами и водками стояла в «буфете» — специальной комнате, где толпились перед обедом званные гости. Выпить перед обедом в буфете «для апекиту» стопочку водки, закусить ее «салфетошной» рыбой (плотно закрученная в салфетку соленая красная рыба, которая резалась как сыр) или икоркой, копченой семгой и лососиной, сигом — обряд для русского застолья почти ритуальный. Из традиционной русской кухни в XIX веке сохранилось то, что отвечало новым тенденциям кулинарии или то, что было любимо русским гурманом. Никто не мог отказаться от настоек, наливок, пирогов, блинов, каши. (Справедливости ради отметим, что кашу стала теснить китайская лапша и итальянские макароны). Но в традиционных блюдах появились усовершенствования. Кашу стали заправлять маслом («кашу маслом не испортишь»), а в блины начали класть разные начинки из мяса, грибов. Появились и новые пироги — расстегаи. Начинкой в них были семга, лососина, а через отверстия в верней части пирога в начинку подливали соус, что делало пирог необыкновенно вкусным.

Приход капитализма в Россию способствовал превращению ресторанного и магазинного дела в выгодный бизнес, который коснулся и пирогов. Известно, что московский предприниматель Елисеев, открывший в Москве и Петербурге свои знаменитые гастрономы, был как-то на Волге и в одном саратовском трактире попробовал какие-то изумительные пироги. Старуху, которая пекла эти чудеса для трактира, он уговорил поехать с ним в столицу, и с тех пор ассортимент Елисеевского магазина пополнился выпечкой.

Произошли изменения и в столь важном для русского человека хлебном деле. Многое из традиционного русского печения хлеба сохранилось, но появились и вкусные нововведения. На всю страну был знаменит булочник Филиппов, выпускавший крендели, сайки, булки. Из поколения в поколение рассказывают, как Филиппов изобрел булки с изюмом. Вызванный к разгневанному градоначальнику, нашедшему в его булке таракана, Филиппов сказал, что это прижженный изюм и, не доводя дело до расследования, с аппетитом съел таракана. В XIX веке наступила эра московского бублика с маком, которая продержалась даже в советское время. Еще в 1970-е годы в Москве можно было прямо на улице купить горячий бублик и съесть его, запивая стаканом чая.

Рестораны России второй половины XIX — начала XX века — это особая, развитая, навсегда утраченная субкультура, о которой всякий знавший ее вспоминал с необыкновенной нежностью и восторгом — так хороши они были. В первом ряду ресторанов стояли самые знаменитые, фешенебельные. В Петербурге это были рестораны «Донон», «Вилла Роде», «Кюба», а в Москве — «Славянский базар» и «Яр». Последний получил особую славу как место, где от души гуляли купцы-миллионщики, знатные особы и разные известные люди. Почти не уступали в качестве кухни петербургские рестораны I разряда «Прага», «Вена», «Доменик». Публика здесь была демократичнее — служащие банков, чиновники, артисты. Последние чаще всего собирались в «Доменике» — месте притяжения тогдашней богемы. Каждый ресторан, а потом и кафе, имел какую-ту свою, запоминавшуюся и привлекавшую людей особенность. Владельцы ресторанов стремились приманить посетителей какой-нибудь изюминкой. Прежде всего, каждый ресторан славился фирменным блюдом — в одном лучше всего были расстегаи или уха, в другом — несравненные соусы, в третьем — лучше всего готовили трюфели. Но были и другие приманки — самый лучший цыганский хор, аккомпаниатор или певица, удобный зал, замечательный хозяин или вышколенный метрдотель.

Проще все было у простолюдинов. Из XVIII века перекочевали в XIX век кабаки и питейные дома. Как известно, сам Петр I не был чужд прелести русского кабака и любил зайти пропустить чарку-другую любимой анисовой в австерию «Четыре фрегата» на Городской стороне. Питейные дома (австерии, фартины, от слова «кварта») в XVIII веке были отданы на откуп «всякого чина охочим людям». Существовали также винные погреба, потом ресторации. Главная эволюция питейных заведений состояла в расширении их ассортимента, превращении их в разновидность ресторана или закусочной. В кабаках пили в основном пиво и водку, которая подавалась штофами и полуштофами. Кабаки имели свои названия: «Неугасимая свеча», «Каменный скачок», «Танька», «Агашка», «Щипок», «Синодальный кабак». В московском Кремле под холмом стоял знаменитый кабак «Каток». Подьячий с посетителем, спустившись из приказа или канцелярии, уже назад никак не мог подняться. Зимой косогор был скользкий, а ноги после угощения просителя не держали служителя закона. Отсюда и название кабака. Часто названия питейных мест происходили от соседства с банями: «Новинские бани», «Девкины бани», «Ероховы бани». Из литературы известно, что гостям или работникам выставляли ведра водки. Ведро того времени — метрическая мера объема для жидкостей, равная 12,3 литра. В ведро входило 10 штофов, или 20 бутылок, или 100 чарок. Кружка-мера жидкости, равная 1,23 литра, иногда называлась квартой.

И в XVIII, и в XIX веках лучше всего можно было поесть в праздник, особенно на Рождество, Масленицу и Пасху. Море разнообразных припасов, вкуснейших блюд, закусок ожидало любого посетителя.

Заглянем в источник:

Писатель Иван Шмелев вспоминал: «За два-три дня до Праздника на Конную (площадь) тянется вся Москве — закупить посходнее… Исстари так ведется. И так, поглазеть, восчувствовать крепче Рождество, встряхнуться-освежиться, поесть на морозе, на народе горячих пышек, плотных, вязких, постных блинков с лучком, политых конопляным маслом до черной зелени, пронзительно душистых, кашных и рыбных пирожков, укрывшихся от мороза под перины; попить из пузырчатых стаканов, весело обжигая пальцы, чудесного сбитню русского, из имбрия и меда, божественного «вина морозного», согрева, с привкусом сладковатой гари, пряной какой-то карамели, чем пахнет в конфетных фабричках — сладкой какой-то радостью, Рождеством?…

…Булочные завалены. И где они столько выпекают? Пышет теплом, печеным, сдобой от куличей, от слоек, от пирожков… Каждые полчаса, ошалелые от народа сдобные молодцы мучнистые вносят и вносят скрипучие корзины и гремучие противни жареных пирожков дымящихся, — жжет через тонкую бумажку: с солеными груздями, с рисом-с рыбой, с грибами-с кашей, с яблочной кашицей, с черносмородиновой остротцой…

Гремят гастрономии оркестры. Андреев, Генералов, Елисеев, Белов, Егоров… — слепят огнями, блеском высокой кулинарии, по всему свету знаменитой: пулярды, поросята, осыпанные золотою крошкой прозрачно-янтарного желе, фаршированные индейки, сыры из дичи, гусиные паштеты, салями на коньяке и вишне. Пылкие волованы в провансале и о-гратэн, пожарские котлеты на кружевах, царская ветчина в знаменитом горошке из Ростова, пломбиры-кремы с пылающими оконцами из карамели, сиги-гиганты в розово-сочном желе, клубника, вишни, персики с ноевских теплиц под Воробьевкой, вина победоносной марки, «удельные», высокое русское шампанское Абрау-Дюрсо… «Мамоны», пожалуй, и довольно? Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество — в душе, тихим сияет светом…

Смерть императора

Последние годы жизни императора Александра III оказались особенно тяжелыми и напряженными. Все отмечали печальные перемены, заметные в императоре. Он утратил прежнее спокойствие духа, понимая серьезность положения страны. Множество проблем угнетало его: «Я чувствую, что дела в России идут не так, как следует…, у нас есть страшное зло — отсутствие законности». А.Ф. Кони, видевший царя в 1892 году, писал: «Александр III, подпирая по временам голову рукою, не сводил с меня глаз… В этих глазах, глубоких и почти трогательных, светилась душа, испуганная в своем доверии к людям и беспомощная против лжи, к коей сама была неспособна… Вся его фигура, с немного наклоненной набок головою, со лбом, покрытом глубокими морщинами — следом тяжелых дум и горьких разочарований, — вызывала в душе прежде всего чувство искренней жалости к человеку, поднявшему на плечи бремена неудобоносимые».

В октябре 1888 года в 45 верстах от Харькова, на станции Борки, произошла ужасная катастрофа: царский поезд потерпел крушение. Семь вагонов разбило в щепки, пострадало почти 50 человек. И только свернувшаяся в виде полусферы крыша вагона-столовой спасла всю находившуюся в вагоне царскую семью, хотя сразу возникла легенда о могучем царе, который удержал над женой и детьми падающую крышу вагона. Как бы то ни было, эта невероятная счастливая удача (никто из Романовых не получил ни царапины, и только в кармане царя от удара сплющился серебряный портсигар) была воспринята в царской семье как знак Божией благодати, как знак свыше, что с Романовыми ничего не случится. Но некоторые считают, что с истории в Борках начинается болезнь Александра, которая свела его в могилу. Вообще, царь любил жизнь и все ее наслаждения. Император, несмотря на свою могучую внешность, был слаб здоровьем, которое подорвал алкоголем и нежеланием лечиться. С годами у Александра III, человека сильного, могучего, в молодости ходившего на медведя, появились болезни, особенно мучил его нефрит. Одни считали, что болезнь появилась после контузии во время аварии царского поезда в Борках, другие (недоброжелатели) полагали, что болезнь пришла к нему вместе с алкоголизмом, приобретенным царем с годами. Болезнь прогрессировала, и он умер 20 октября 1894 года, не дожив и до 50 лет, в Ливадии — любимом своем уголке в Крыму. Умирал Александр III спокойно, в окружении любящих детей и жены, в присутствии протоиерея Иоанна Кронштадского, специально вызванного в Ливадию. Александр III был уверен, что выполнил свое главное предназначение на земле — не допустил революцию в Россию. Может быть, отчасти это и было так: человек несокрушимой воли и целеустремленности, он твердо правил Россией. Неслучайно, в 1907 году на вопрос «Как спасти Россию?», С.Ю. Витте показал на портрет Александра III и сказал: «Его воскресите!».

Царствование Николая II. 1894–1917

Николай — человек и правитель

На престол вступил 26-летний наследник Александра III Николай, которому было суждено стать последним русским императором. Умирая, Александр III завещал сыну охранять самодержавие — «историческую индивидуальность России». Он был убежден, что если «рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц». Кроме того, Александр писал сыну: «В политике внешней держись независимой позиции. Помни, у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн… Будь тверд и мужественен, не проявляй никогда слабости…, укрепляй семью, потому что она основа всякого государства». Нельзя сказать, что Николай II забыл заветы отца. Ники — так звали его в семье — был умен, добр, семейственен, богобоязнен. Но этого оказалось мало для того, чтобы править Россией. Старший сын Александра III, он больше десяти лет был цесаревичем, наследником престола. Но когда отец умер, выяснилось, что Николай не готов править Россией, он страшится своей участи. И это видели все окружающие. Великий князь Александр Михайлович (Сандро) вспоминал день смерти Александра и вступления Николая на престол: «Смерть императора Александра III окончательно решила судьбу России. Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в лице государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Ники. В эту минуту в первый и последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах… Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что сделался императором и это страшное бремя власти давило его. — Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро! — Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал еще меньше, чем он!…».

Природа не дала Николаю важных для государя свойств, которыми обладал его покойный отец. Самое главное, у Николая не было «ума сердца» — политического чутья, предвидения и той внутренней силы, которую чувствуют окружающие и подчиняются ей. Впрочем, Николай и сам чувствовал свою слабость, беспомощность перед судьбой. Он даже предвидел свой горький удел: «Я подвергнусь тяжелым испытаниям, но не увижу награды на земле». Николай считал себя вечным неудачником: «Мне ничего не удается в моих начинаниях. У меня нет удачи»… К тому же, он не только оказался не подготовлен к правлению, но и не любил государственные дела, которые были для него мукой, тяжкой ношей: «День отдыха для меня — ни докладов, ни приемов никаких… Много читал — опять наслали ворохи бумаг…» (из дневника). В нем не было отцовской страстности, увлеченности делом. Он говорил: «Я… стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией». При этом, иметь с ним дело было чрезвычайно трудно. Николай был скрытен, злопамятен. Витте называл его «византийцем», умевшим привлечь человека своей доверительностью, а потом обмануть. Как писал один острослов о царе: «Не лжет, но и правды не говорит».