Мы просто поджидали их, каждому был отведен свой день и час, но правда и то, что мы не утруждались, курили, сколько хотелось; время от времени черный Лопес разносил кофе, и тогда мы бросали работу и болтали, почти всегда об одном и том же: о последних распоряжениях начальника, изменениях в верхах, скачках на ипподроме в Сан-Исидро[1]. Они, конечно, и понятия не имели, что мы их поджидаем, именно поджидаем, тут огрехи недопустимы; вам тревожиться нечего, слово начальника, частенько повторял он для нашего успокоения, вы делайте свое дело, потихоньку-полегоньку, сложностей никаких, если произойдет осечка, нас это не коснется, отвечать будут наверху, а вашего начальника голыми руками не возьмешь, так что вы, ребята, живите спокойно, если что случится — посылайте прямо ко мне, я вас прошу только об одном: не ошибитесь мне с объектом, сначала наведите справки, чтобы не попасть впросак, а потом действуйте безо всяких.

Честно говоря, хлопот с ними не было, начальник подобрал подходящее помещение, чтобы они не сидели друг у друга на головах, а мы принимали их по одному, как полагается, уделяя каждому столько времени, сколько нужно. У нас все культурненько, говаривал начальник, и точно, четкость такая, что и компьютеру не угнаться, работа идет гладко, как по маслу, спешить некуда, никто тебя не подгоняет. Хватало времени и посмаковать кофеек, и поспорить о прогнозах на ближайшее воскресенье, и тут начальник первым хотел узнать, на кого ставить, в этих делах тощий Бьянчетти почище любого оракула. И так день за днем, без изменений: мы приходили на службу с газетами под мышкой, черный Лопес обносил нас первыми чашечками кофе, вскоре заявлялись они для прохождения формальностей. Так говорилось в повестке: касающиеся вас формальности, мы же только сидели и поджидали. Но что да, то да, повестка, пусть и на желтой бумаге, всегда выглядит официально; и потому дома Мария Элена несколько раз брала ее в руки, чтобы разглядеть получше: зеленая печать поверх неразборчивой подписи, адрес и число. В автобусе она снова достала повестку из сумочки, а потом завела часы, чтобы придать себе уверенности. Ее вызывали в канцелярию на улице Маса[2], странное место для министерства, но, как говорит ее сестра, теперь открывают канцелярии где угодно, в министерствах страшная теснота, и, едва выйдя из автобуса, она подумала, что, должно быть, сестра права, район был так себе, трех— и четырехэтажные дома, много мелких лавчонок, даже несколько деревьев — они еще попадались в этой части города.

«Наверное, на доме хотя бы есть флаг», — подумала Мария Элена, подходя к семисотым номерам; может быть, канцелярия эта вроде посольства, расположившегося среди жилых домов, но его всегда видно издалека благодаря многоцветному флагу, укрепленному где-нибудь на балконе. В повестке был ясно указан номер дома, но ее смутило отсутствие родного флага, и она остановилась на углу (все равно было слишком рано, можно и подождать) и безо всякой надобности спросила у киоскера, в этом ли квартале нужный адрес.

 — Конечно, — ответил киоскер, — вот там, посреди квартала, но сперва почему бы вам не поболтать со мной немножко, сами видите, как мне тоскливо здесь совсем одному.

 — На обратном пути, — улыбнулась ему Мария Элена, неторопливо отходя от киоска и еще раз сверяясь с желтой повесткой.

Тут почти не было ни автомобилей, ни прохожих, перед одним магазинчиком сидел кот, из парадной двери выходила толстуха, ведя за руку маленькую девочку. Неподалеку от нужного адреса стояло несколько машин, почти в каждой кто-нибудь сидел за рулем, покуривая или читая газету. Парадное, тесное, как и все в квартале, вело в выложенный плиткой подъезд, в глубине которого виднелась лестница; табличка на дверях напоминала табличку доктора или зубного врача: грязноватая, заклеенная внизу полоской бумаги, чтобы скрыть последнюю строчку. Странно, что нет лифта, четвертый этаж — и поднимайся пешком, как-то не этого ждешь, получив такую солидную повестку с подписью и зеленой печатью.

Дверь на четвертом этаже была закрыта, на ней не оказалось ни звонка, ни номера. Мария Элена тронула ручку, и дверь бесшумно открылась; прежде всего в лицо пахнуло табачным дымом, а уж потом она разглядела голубоватые плитки пола, коридор, скамейки по обеим сторонам и сидящих людей. Их было немного: две пожилые дамы, лысый господин и молодой человек в зеленом галстуке, но в узком коридоре, затянутом дымом, казалось, будто они касаются друг друга коленями. Они наверняка разговаривали, чтобы убить время; открывая дверь, Мария Элена услышала конец фразы, произнесенной одной из дам, но, как водится, все вдруг замолчали, разглядывая вошедшую, и, тоже как водится, Мария Элена залилась краской, браня себя за глупость, еле слышно прошептала «добрый день» и застыла у входа, однако молодой человек сделал ей знак и указал на пустое место возле себя. Когда она усаживалась, бормоча слова благодарности, дверь на другом конце коридора отворилась, оттуда вышел рыжеволосый мужчина и бесцеремонно пробрался между коленями сидящих, даже не утруждая себя извинениями. Служащий придержал дверь, молча ожидая, пока одна из пожилых дам с трудом поднимется на ноги, извиняясь протиснется между Марией Эленой и лысым господином и войдет в кабинет; наружная дверь и дверь кабинета хлопнули почти одновременно, и оставшиеся в коридоре снова заговорили, поерзывая на скрипучих скамьях.

У каждого, как обычно, была своя тема: лысый господин сетовал на бюрократическую волокиту, если так в первый раз, чего уж ждать дальше, сами посудите, торчишь в коридоре больше получаса, а потом два-три вопросика — и будьте здоровы, по крайней мере так мне кажется.

 — Ну, вы не совсем правы, — сказал молодой человек в зеленом галстуке, — я здесь во второй раз, и поверьте, все не так уж быстро, пока они перепечатывают ответы на машинке, да и сам тоже вдруг начнешь вспоминать какую-нибудь дату или еще что-нибудь, в общем, времени уходит немало.

Лысый господин и пожилая дама слушали его с интересом, они, очевидно, были тут в первый раз, так же как Мария Элена, хотя она и не чувствовала себя вправе вступать в разговор. Лысый господин пожелал узнать, сколько времени проходит между первым и вторым вызовом, и молодой человек объяснил, что вот ему назначили прийти через три дня. А зачем надо приходить два раза? — чуть было не спросила Мария Элена и опять залилась краской, ей ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь заговорил с ней, ободрил, втянул в беседу, хотелось, чтобы она наконец перестала быть просто последней. Пожилая дама вытащила из сумочки флакон — наверное, с солями — и, вздыхая, принялась его нюхать. Вероятно, ей стало нехорошо от табачного дыма, молодой человек предложил потушить сигарету, и лысый господин сказал «ну конечно», этот коридор просто срам, если ей плохо, лучше не курить, но дама ответила, что не надо, она лишь слегка утомилась, сейчас все пройдет, дома ее муж и дети курят не переставая, она уж и не замечает. Мария Элена, которой тоже хотелось курить, увидела, что мужчины потушили сигареты, молодой человек гасил окурок о подошву туфли, всегда куришь слишком много, когда приходится ждать, прошлый раз было хуже, перед ним сидело семь или восемь человек, и в конце концов от дыма в коридоре ничего нельзя было разглядеть.

 — Жизнь — это зал ожидания, — сказал лысый господин, заботливо затаптывая свой окурок и глядя на руки, словно теперь уж и не знал, что с ними делать, а пожилая дама понимающе вздохнула, вложив в этот вздох весь свой долголетний опыт, и спрятала флакончик с солями; тут как раз открылась дверь в кабинет, и другая дама вышла уже иной походкой, вызывая всеобщую зависть, и, подойдя к выходу, распростилась с ними, словно жалея остающихся. Но тогда, значит, все не так уж долго, подумала Мария Элена, перед ней всего трое, скажем, по четверти часа на каждого, конечно, с иными могут заниматься дольше, молодой человек здесь уже во второй раз и говорил об этом. Когда лысый господин вошел в кабинет, Мария Элена собралась с духом и все же задала свой вопрос, чтобы узнать поточнее, а молодой человек подумал и ответил, что в первый раз кое-кто задерживался надолго, а другие — нет, никогда не знаешь наверняка. Пожилая дама заметила, что другая дама вышла почти сразу же, но рыжеволосый мужчина сидел там целую вечность.

 — Хорошо еще, что нас осталось мало, — сказала Мария Элена, — такие места действуют угнетающе.

 — Надо относиться к этому философски, — сказал молодой человек. — Не забывайте, вам придется прийти еще, так что лучше не волноваться. Когда я был здесь в первый раз, не с кем было слова сказать, народу набилось тьма-тьмущая, но не знаю, разговор как-то не клеился, а вот сегодня я и не заметил, как прошло время, все обмениваются мнениями.

Марии Элене было приятно разговаривать с молодым человеком и дамой, минуты летели незаметно; наконец лысый господин вышел, и дама поднялась с легкостью, удивительной для ее лет, бедняжке хотелось поскорее покончить со всем этим.

 — Ну вот, теперь остались мы с вами, — сказал молодой человек. — Вы не против, если я закурю? Я просто больше не могу, но сеньоре, похоже, было так нехорошо…

 — Мне тоже хочется курить.

Она взяла сигарету, предложенную молодым человеком, и они познакомились, назвали себя, сказали, где работают, им было легко разговаривать, забыв о коридоре, о тишине, которая порой казалась чрезмерной, словно улицы и люди остались где-то очень далеко. Мария Элена тоже жила в районе Флореста, но еще в детстве, теперь она живет на улице Конституции[3]. Карлосу не нравился этот район, его больше привлекают западные кварталы, там лучше воздух, больше зелени. Его мечтой было жить в Вилья-дель-Парке[4], когда он женится, может, ему и удастся снять там квартиру, его будущий тесть обещает помочь, а он человек с большими связями и умеет обделывать такие дела.

 — Не знаю почему, но мне кажется, я всю жизнь проживу на улице Конституции, — сказала Мария Элена. — В конце концов, там не так уж плохо. И если когда-нибудь…

Она увидела, как открылась дверь в кабинет, и удивленно взглянула на молодого человека, который встал и улыбнулся ей на прощание, вот видите, за разговором времени и не чувствуешь, дама любезно простилась с ними, было заметно, как она довольна, что уходит отсюда; выйдя из кабинета, все казались моложе и двигались легче, словно сбросили тяжесть с плеч, формальности окончены, одним делом меньше, снаружи улица, кафе, куда можно заглянуть, выпить рюмочку или чашку чаю, убедиться, что приемная и анкеты действительно остались позади. Теперь для Марии Элены, очутившейся в одиночестве, время потянется медленнее, хотя, если все пойдет как раньше, Карлос выйдет довольно быстро, впрочем, он может пробыть там и дольше, чем остальные, ведь он здесь во второй раз, кто знает, какие формальности ему предстоят.

Поначалу она даже растерялась, когда служащий открыл дверь, взглянул на нее и мотнул головой, приглашая войти. Она тут же подумала, что, наверное, так и надо, Карлосу пришлось задержаться, заполняя бумаги, а тем временем они займутся ею. Она поздоровалась и вошла в кабинет; едва она переступила порог, как другой служащий указал ей на стул перед черным письменным столом. В комнате сидело несколько человек, все мужчины, но Карлоса тут не было. Болезненного вида служащий, работавший за черным столом, уткнулся в какой-то документ; не поднимая глаз, он протянул руку, и Мария Элена не сразу поняла, что он просит повестку; потом она сообразила и стала рыться в сумочке, смущенно бормоча извинения, вытащила сперва какие-то мелочи, прежде чем наткнулась на желтую бумажку.

 — Заполните это, — сказал служащий, протягивая ей анкету. — Заглавными буквами и пояснее.

Это была обычная чепуха: имя и фамилия, возраст, пол, адрес. Начав отвечать на вопросы, Мария Элена ощутила, будто ей что-то мешает, что-то еще неясное. Не в анкете, заполнять пробелы было несложно, а вокруг, словно чего-то здесь не хватает или что-то стоит не на месте. Она перестала писать и огляделась: рядом столы, люди работают или переговариваются, грязные стены с плакатами и фотографиями, два окна, дверь, в которую она вошла, единственная в кабинете дверь. «Профессия» и затем пунктир; она машинально заполнила графу. Единственная в кабинете дверь, но Карлоса здесь не было. «Стаж работы». Заглавными буквами, пояснее.

Когда она ставила внизу свою подпись, служащий за черным столом смотрел на нее так, будто, заполняя анкету, она слишком долго проканителилась. С минуту он изучал документ, нашел, что все в порядке, и спрятал его в папку. Потом последовали вопросы, иные бессмысленные, потому что она ответила на них в анкете, но тоже касавшиеся семьи, смены адресов за последние годы, страховки, часто ли она ездит и куда, обращалась ли за заграничным паспортом и думает ли обращаться. Никто, казалось, особенно не интересовался ее ответами, во всяком случае, служащий их не записывал. Потом он внезапно сказал Марии Элене, что она может идти, но должна вернуться через два дня, в одиннадцать часов: вторичной повестки не требуется, она и так должна помнить.

 — Да, сеньор, — сказала Мария Элена, вставая, — значит, в четверг, в одиннадцать часов.

 — Всего хорошего, — отозвался служащий, не глядя на нее.

В коридоре никого не было, и, проходя по нему, она чувствовала себя так же, как другие, скорее, скорее, дышится уже легче, не терпится очутиться на улице, оставить все позади. Мария Элена открыла дверь на лестницу и, начав спускаться, снова подумала о Карлосе, странно, что Карлос не вышел, как все остальные. Странно, потому что в кабинете лишь одна дверь, конечно, слишком внимательно она не присматривалась, куда бы это годилось, служащий открыл дверь и впустил ее, но Карлос не столкнулся с ней на пороге и не вышел перед тем, как все прочие — рыжеволосый мужчина, дамы, все, кроме Карлоса.

Солнце накалило тротуар, на улице было много воздуха и привычных звуков; Мария Элена прошла несколько шагов и встала под деревом, подальше от машин. Она взглянула на подъезд, сказала себе, что подождет немножко, пока не выйдет Карлос. Быть не может, чтобы Карлос не вышел, все выходили оттуда, покончив с формальностями. Она подумала, что, наверное, он задержался потому, что, единственный из всех, пришел сюда во второй раз; кто знает, может, причина именно в этом. Было очень странно, что она не увидела его в кабинете, хотя, наверное, там есть еще одна дверь, замаскированная плакатами, чего-нибудь она да не разглядела, но все равно это странно, все остальные выходили через коридор, как она сама, — все, кто был в первый раз, выходили через коридор.

Перед тем как уйти (она подождала немного, но нельзя же торчать тут целый день), она подумала, что сама вернется в четверг. Может, тогда все будет по-другому, ее выпустят в другие двери, хотя и непонятно, куда и зачем. Ясное дело, откуда ей было это знать, но мы-то знали, мы-то будем поджидать ее и всех остальных, неторопливо покуривая и болтая между собой, пока черный Лопес готовит по новой чашечке кофе, а сколько таких чашечек выпивали мы за утро…

Примечания

[1] Сан-Исидро — пригород Буэнос-Айреса, где находится крупнейший в Аргентине комплекс спортивных сооружений.

[2] Маса — улица в Буэнос-Айресе, названная в честь Мануэля Висенте Масы (1779 — 1839), политического деятеля Аргентины, юриста. В 1834 году Маса занимал пост губернатора Буэнос-Айреса. Был убит агентами полиции после раскрытия в 1839 году заговора против аргентинского диктатора Хуана Мануэля де Росаса (1793 — 1877) — руководил этим заговором его сын Рамон Маса (1810 — 1839). И отмечу попутно: впоследствии, в 1852 году, Росас был свергнут с поста президента.

[3] Улица Конституции — улица в центральной части Буэнос-Айреса. Названа в честь конституции, принятой в 1853 году (она действует в Аргентине и до сих пор).

[4] Вилья-дель-Парке — район, расположенный в западной части аргентинской столицы.