На первый взгляд, в сюжетной поэзии Инги Шепелевой номадическая субъективность, отмеченная наложением и синтезом различных опытов и идентичностей, совершает переход от расщепленности к очерченному женскому дискурсу в культуре, пронизанной гендерной проблематикой. С другой стороны, это письмо конструирует расколотого внутри себя субъекта (вулфовского андрогина), который в конечном итоге отчуждает опыт внешнего взаимодействия, порождающего разлад, при этом не заигрывая с информационным потоком и избыточностью «вещей», тяготея скорее к экстатическому танцу внутри себя, чем к концептуальному выходу за свои пределы. В этом визионерском танце происходит потеря индивидуальности, и через потерю — обретение и, как следствие, обособление. Субъект, обладая слабой силой, оказывается в неартикулированной оппозиции по отношению к условной общности, в то же время схватывая в языке механизмы, работающие на узнавание травмы, в основном связанной с межсубъектными отношениями. В том числе акцентируется одна из центральных для автора проблем — экстериоризация любви в сферу распыленного символа, утрата ненадежной чувственности, автоматическим следствием которой всегда становится текст, представляющий собой невозможность фиксации. Речь ведется попеременно то от женского лица (и здесь женщина говорит нам не всё, тонкой и прочной нитью сшивая недосказанность с телесностью), то через воображаемого мужского субъекта (оставляющего в воздухе улыбку ужаса от осознания себя в ловушке чужого фантазма).

Екатерина Захаркив

***

говорит: порвала с любовником, чтобы отдаться ощущению абсолютной пустоты
чтобы добиться глубины восприятия каждой проживаемой секунды
плавного падения в иррациональную тьму
в море отстраненных пространств
чтобы было, короче, тихо
чтобы зрел разум
как яблоко самости рос в тишине
одиноких дней

говорит: порвала с любовником, чтобы остаться собой
чтобы не отвлекаться от небывалой тоски
чтобы разъять бетонные руки вмешательства
чтобы сломать стену предопределенности
чтобы проникнуть вглубь отчаяния
чтобы иметь опыт борьбы с вулканической мощью субъективности
ее воспевая на обломках покоя

говорит: эй ты, стремящаяся к покою
ничего не проникает в твою узкую щель
ничем не вознаграждается твой напрасный труд
никто не оценит твой внутренний рост

говорит: мой рот теперь пуст, словно пещера
я в теле своем непрерывном
вот уже две недели никого не вижу
и как я живу, провозглашая свою пустоту
провозглашая «нет», бессловесность, печаль,
неизбывность тревоги
ночи холодного лета проникают в меня
без остатка
их кружевные хвосты станут рукавами платья
которое я надену исключительно для себя
на разъятое опустошенное тело,
не знающее границ для свершений
для споров с ревущим эго,
для споров с молящим страхом,
для отвергания вездесущей любви

говорит: от чувственности где мне укрыться
спрячь меня под подолом, подруга
если желание будет искать, не говори
что я здесь

***

пустое лицо на фоне фотографии спящей любимой
мое пустое лицо на фоне ее неги
как реагировать на это — измены, небо
затянуто туманом невообразимым
печаль и все остальное, любовь
к чему приводит
на задыхающихся лицах друзей
на моем пустом лице — один овал и все
любимая цветет, шагами меряет
сердце мое
от края к краю тянется флаг
распятие болезненной полиамории
выжат как лимон
сломлен
делить тебя, розовый лебедь
как с грязью страны, со спешащей собакой быта
со скоростью лета
как делить тебя с тлением, с переменами участи, общности
сообщениями от бывших любовниц, сценами
как делить тебя с остальными, не поглощенными, не съеденными
тобой, рвущей одежды моей праведности
и мое пустое лицо на могиле опыта
принадлежащее воздуху
более чем обычно

***

сфотографировался с проституткой
на диване в сауне
приобнял как мог нежно
никто не учил как надо нежно
обнимать женщину
положил ладонь на плечо
ощутил пальцами округлую кость
как картофелина
подумал почему-то

внезапная тяжесть
накрыла
представил кость
гладкую белую
вспомнил собаку
глодающую что-то подобное
у грязной миски во дворе
гремящая цепь
что из тебя истлеет
что нет
кем ты станешь потом
спросил откуда
из чебоксар
почему очеловечиваешь
вдруг кого-то
впускаешь и тяжесть
накатывает
понимаешь свою ничтожность
что ли
тогда нужно тотчас же
разъединиться с миром
сбежать
чтобы не увидели пацаны
бежал и думал

картофелина
чебоксары

***

чертов дзен, говорящих камней урок
груди амазонок это дары
рука же примерзнет к стеклу
разнообразие, динозавры ледяные
трогают медленно, аккуратно
как будто одним и тем же панцирным пальцем
касается зрелость

враги не страшны мне, розданной направо и налево
ледяные цветы заплели
все межреберное пространство
глаза зимы, разворошенная посылка
синий картонный костюм, штамп на теле

люби меня, если я заживу
и все раны мои заживут

***

девушка в курилке сказала:
они для тебя существуют, чтобы запоминать
вместо любви —
использовать
сияние

меня ничего не интересует
кроме сияния
поэтому я снимаю их всех
на камеру

например, в прошлую субботу
на техно-вечеринке
я снимала высокого блондина,
как он танцевал
в монотонном красно-голубом
свечении
очень крупно, на максимальном зуме
я снимала на видеокамеру
его лицо

как будто передавая ему послание
или делая его лицо языком-инструментом,
на котором я выражаю то, чего не могу сказать
словами

например, то, что я чучело женщины
и то, что я ничего не жду
и то, что внутри меня изумруд
изумленные вечные реки текут
да, внутри меня изумруд
я проглотила его во сне
перед вечеринкой
мне снился сон:
лежит на тарелке
прозрачный, зеленый
кто-то кладет передо мной
приборы
говорит — ешь
я чувствую, что надо
вроде надо,
это как будто мое
наполнение
типа сердца

типа человеческого лица
остраненного, чужого, зудящего, как пчела
не знающего выхода наружу
из тяжелых фантазий, то есть из сна

я снимала его лицо, переводя свою немоту
на простой женский язык:
вот я снимаю парней на вечеринке
в буквальном смысле, превращаю их в объект
не желания, но формы существования
каких-то других человеческих особей
кроме меня
в совершенно обычном мире — выпивка, электронная музыка
хрустальные молотки, выбоины от пуль, птичий полет
в мерцающем свете

а потом он заметил и спросил, зачем я его снимаю
я ответила:
мне нравится твое лицо
но в этом нет твоей заслуги
и в этом нет твоей вины

но лучше
танцуй

танцуя, ты воскрешаешь себя
из стертого мира