Фестивалю драматургии «Любимовка» тридцать три года, и год назад он ожидаемо стал персоной non grata, причем не со стороны функционеров Минкульта, поющих войне осанну, а из внутреннего понимания окончания возможности свободного художественного высказывания. Скорее всего, независимый некоммерческий международный проект русскоязычных драматургов «Любимовка» и до войны был невозможным островом свободы, поэтому важно заметить нечто неочевидное, пользуясь отдалением и переездом Любимовки в большой мир.

Читки «Эхо Любимовки» проходят в Екатеринбурге и Тбилиси, Тель-Авиве и Нарве, Париже и Белграде. Теперь любой город мира может инициировать ветвь фестиваля «Любимовка», достаточно туда попасть «театральным релокантам», бегущим из Мордора. На сайте «Любимовки» выложен последний 48-й номер журнала «Театр», полностью посвящённый «Любимовке», всеобъемлюще раскрывающий тему. Я лишь добавлю несколько штрихов.

Насчет бытующего лихого слова «читка», в свете этой статьи, надо внести некоторый импрув, модернизацию. Близкий и древний, точный термин — читта. Чи́тта (citta) на санкрите चित्त — вообще всё, относящееся к сознанию: мышление, ум, ощущение, желание, сердце, память. Модификации читты (читта-вритти) — истинное познание (прамана), ложное познание (випарьяя), «знание слов» (викальпа), сон (нидра) и память (смрити). Цель йоги — прекращение «колебаний» читты. Веданта понимает читту как модус внутреннего органа (антахкараны), соответствующий вниманию и сосредоточенности. Читта — отражение в обусловленном модусе необусловленного абсолютного принципа сознания (чит), принимающее формы различных состояний и функций психики. Раз мы имеем такое богатство, связанное с чтением и рассматриваемой нами формой театра, можно читку назвать элегантнее — чит, без склонений.

Мы не будем рассматривать стили, темы, авторов пьес и блистательную организацию фестиваля, но взглянем на некоторые аспекты метафизики феномена, так сказать. Очень кратко, ибо тема безбрежна, попробую выразить в словах и трех пунктах связь культового фестиваля «Любимовка» с психогеографией ситуационистов, психоанализом, «вспоминанием» буддийским и кастанедовским, а также прочими постдраматическими процессами. Заметка написана для тех, кто и так в теме, так что сошлёмся только на одну пьесу. Мы не оцениваем писания упомянутых в тексте авторов, а только пытаемся высветить ими что-то интересное.

1. Любимовка инков

Раз уж Любимовка разошлась по миру, она там растворитcя и станет закваской новых превращений искусства. Конечно, и «нашествие орков» именно Любимовка осмыслит, через тысячу текстов, впереди любых лже-социологий и полит-философий. Именно Любимовка как жанр ненавистна и невыносима государственным организациям. А в чем состоит кайф Любимовки?

Многажды замечал на Любимовках особое состояние, впадение в которое аналогично и даже идентично дрейфу и, если взять шире, психогеографии. Да, настоящий «чит», как художественное чтение пьес, то есть разыгрывание диалогов, с последующим плотным обсуждением зрителями — психотрип и дрейф, коллективное смещение точки сборки (этот термин оставляем без расшифровки, потому что многие читали 10-томник доктора антропологии Кастанеды). Нет границ между акторами и зрителями, и даже явь становится сном наяву.

Исхожу здесь из того, что движение сознания внутри текста не отличается от физического движения по городу, например, спектакля «Неявные воздействия» Всеволода Лисовского. Поэтому, если Ги Дебор делал смысловое ударение больше на географию, то Любимовка вся расположена в области психо. Читая самого Ги Дебора и доступные в сети статьи 1950-х годов его сподвижников в журнале Potlatch, понимаешь — в психогеографии было намного больше утаено и не раскрыто, чем актуализировано. В этом и гигантский потенциал.

Например, мы живем в мире победившего восстания Интернационала Ситуационистов, если взять аспект психогеографической урбанистики. Новые города как апофеоз игровых стратегий уже построены в мире. И наоборот, прочно сохранены древние Читты Альты, замки и крепости-звезды Европы, где «атмосферность» только разрастается. Но, как признавал Ги Дебор и ситуационисты, некому будет увидеть новые измерения городов, если никто не научится исследовать и картографировать «атмосферы» путем дрейфа. Новые психонавты, как можно понять из лапидарных и абстрактных записок Ги Дебора, должны уметь сознательно активировать свое подсознание и даже сферу бессознательного!

Да это же мечта одновременно дадаизма, психоанализа и сюрреализма. Эти три вещи и есть самое ценное в психогеографии несмотря на то, что Ги Дебор считал себя неомарксистом и борцом за «творчество» рабочих против «счастья» буржуазии. Нет уже ни рабочих, ни буржуазии, зато мы наблюдаем жутковатую морду мирового и, особенно близко, российского государства, не совсем человеческую систему запретов, гонений, а главное — аппарат вытеснения, обесценивания и маргинализации всякой возможной «психогеографии».

Таким образом, Любимовка это «психо», эпицентр дрейфа и поиска атмосфер среди всеобщей ноосферы. Интересно, что ноосферные идеи Вернадского и Тейяра де Шардена только сейчас пытаются «приставить» к идеям психогеографов. Так что Любимовка — место, где читаются в лицах пьесы, то есть специальные тексты, активирующие восприятие атмосфер города и состояний сознания. Таков феномен «читки». А внутри читки феноменально лишь одно — разность восприятия людей в отношении одинаковых слов.

А разность восприятия местностей — следствие. Для одного помойка символ любого города, ведь люди для того и строят города, чтобы выделять метан. А для новой науки психогеографии метан сами люди. Потому что в психогеографии нет материи, неподвижности, тяжести, — зато есть космос форм и энергий. Интересно, что в первых робких отчетах психогеографов, познающих атмосферы Парижа, видна основа и горючее проекта. Они просто делали бары станциями и узловыми точками дрейфа. После каждого дня Любимовки тоже был фирменный бар, с бесплатным пивом-горючим.

Но если говорить серьезно, сподвижники Ги Дебора заново уловили давно забытую способность человечества — путешествовать не только в пространстве. У психогеографов в Париже, и на Любимовке в трех последовательных Doc.театрах происходило выворачивание в пространство воображения. А имаго, имажинариум, как известно, коренится во времени, а не пространстве. Такого же результата достигают актеры в серьезных театральных штудиях по методу Майкла Чехова или прямо во время «секретного тренинга №1» Адасинского.

Чем отличается восприятие людей, видящих местность, и чем отличаются сами люди, родившиеся в разных местностях. И что такое местности живой Земли, в конце концов. Здесь важнейшее — следить за пропущенными сознанием ощущениями. «Чит» пьесы актерами создает идеальное условие для сосредоточения на собственном восприятии, на имажинации слов, возгонке в череду образов. Это «самадхи» намного глубже, чем бывает в театре и спектакле, где основную работу воображения уже проделала команда режиссера.

В основе психогеографии, если развивать её за Ги Дебором, лежит феномен пунктирности, фрагментарности, а можно сказать — игольчатости и меандровости осознания. В классическом трактате «Йога сутры» Патанджали только одна из четырех стадий сосредоточения связана с внешним миром, то есть 75% воспринятого, но не осознанного наполняет наше подсознание.

За любыми пропущенными ощущениями стоят массовые фобии, род панических атак. Бешеная популярность Тик-Тока — лечебный феномен «фраги», вглядывания во фрагменты происходящего, тотальной фрагментации контента искусств, а не только видеороликов. А массовые фобии источаются из чёрной дыры федеральных телеканалов, выворачивающих фрагменты жизни наизнанку, чтобы приготовить симулякры, подмененные контексты происходящего. С точки зрения Ги Дебора это и есть «общество спектакля».

Фобии хоть как-то описываемы, но местность неописуема? Цветы заборы хижины бетонные сваи небоскребы пыльные юбки пейзанок помидоры арбузы излучина реки южная напевная речь комсомольцы-гопники тёплая ночь горячие глаза шершавые ладони купите помидор. Форма и структура текста и есть местность.

Психогеография, придуманная соратниками Ги Дебора допускает немереную широту толкований. Например, вы можете отправиться в поход по сибирским рекам, а очнуться на высохшем до металлического сине-красного блеска канале, на Марсе. И что?

Да то, что психогеограф может описать своё путешествие в деревню Чёрная грязь, как трип по Венере. Какие уж тут местные обычаи, никаких. Психогеография — способ включить спящую красавицу, личную фантазию.

Трипы внутри текстов, рецензия как цимес путешествия. Дело в том, что если путешествие неосознанно, оно самоотменяется, вот главный принцип психогеографии инков. Бегун перуанский мог бежать 100 км без остановок, благо у них объём лёгких в два раза больше. И что?

А то, что, прибежав, он рисовал условными знаками кроки, протокарту, причём по краям линии пути он расставлял иероглифы чувств, ну как в FB — пишу, слушая Лед Зеппелин.

Это и было древним письмом толтеков, которые пришли на север Мексики, обустроили всю Америку и исчезли. Руническое, а позже иероглифика следствие первичного письма-путешествия.

Особенно сновидческие путешествия оседали в знаках. Поэтому и невозможно их сейчас понять, раз живем мы днём, в бодрствовании. Так вот, шаман уже из этих записей-кроки составлял свой текст — неписьменный. Что такое неписьменный текст?

Это полное присутствие, сопровождение всех извивов пути бегуна и его состояний. Если бегун умер, шаман и туда его сопровождает, об это пишут известные книги мёртвых. Там языком становится свет и его оттенки.

То есть следящий шаман-режиссер видит постфактум, как бы вспоминая, но видит наяву. По сути, шаман «сопровождает сделку» на машине времени. Машина здесь — его внутреннее тело, двойник, способный выходить и перемещаться в пространстве-времени. Чего и всем психогеографам желаю. А бегун — актёр всё забывал, ибо находился в ИСС, изменённом состоянии сознания.

2. Черная Коробка

Ностальгия по Михилу Угарову и Елене Греминой, основателям Театра.Doc, ставшего хозяином большинства Любимовок, только усилилась. Несмотря на массу невероятных событий — мировой коллапс ковидобесия, «нашествие орков» и войну, несмотря на очевидную мутацию социальной жизни. Однажды, после читки фирменной пьесы Пряжко «Черная коробка» Михаил Угаров согласился, что текст «Чёрной коробки» явственный сон. Еще сказал, что никакой театр, включая Док, никогда не угонится за фантастикой ежедневности и бытовухи.

Сейчас могу только суммировать слушание текстов Любимовки в один, мощнее всего меня зацепивший. Что такое реальное вспоминание, когда видите во сне именно прошлое, а не фантазм и мильон ассоциаций? ЧК станет золотой инструкцией.

Текст Павла Пряжко — реальный психотехнический эксперимент, который измотал, высушил, выморил, как гид-бедуин в пустыне Сахара. Дело даже не в духоте Дока и тягучей ритмике ничего не значащих слов. Слова превратились потом в чёрном зале ЦИМ, когда стали спектаклем, стали ясной как день картинкой. Благодаря прозрачной режиссуре Никиты Бетехтина и игре Валентина Самохина со товарищи.

Дело в суггестивной силе серых, полупрожеванных диалогов, не оставляющих выбора — или ты ищешь выход из лабиринта, или ты проглочен минотавром адской скуки первого, дневного внимания. Свободу даёт только внимание второе, сновидческое.

Да, всё на грани, восприятие настолько не устанавливается ни в какую определённую позицию, насколько это возможно. На обсуждении Михаил Угаров, раскусивший этот орех, спросил у Пряжко — а ведь снится вам эта школа, верно? (герои ЧК мучительно пытаются вспомнить на уровне мычаний и междометий школу).

Ещё в момент «чит» худрук Дока всё понял, развлекая публику травестией по-Угаровски, дублируя чужие реплики, вписываясь в хор персонажей. Угаров сыграл за древний хор, который как известно, всегда «на подключке» богов. А для циничных программистов боги это баги.

Вывод — сколько бы их не было, персонажей, жителей 2016 года, застрявших в 1986 году прямо на лестнице родной школы — все они одно лицо. Просто это лицо спит и пытается вспомнить — кто где стоял и что говорил. Зачем? Все вопросы к психоаналитикам, чтящим троицу Фройд-Юнг-Лакан. Голуби и мёртвый попугай давно описаны в психоанналах. Пряжко, безусловно, читал Лакана.

Итак, невероятно точное описание сеанса вспоминания, причём изнутри. Точность дошла до суггестии, когда мычание становится тоннелем восприятия давно забытого. Как можно вспомнить неосознанное в момент восприятия? Буквально переместившись во времени, для чего и существуют сновидения.

Конечно, это не те сны, что бесконечно обсуждает Зигмунд Фройд. Поэтому вспоминание не то, что мы думаем, а древнейший тренинг бодхисаттв, записавших это искусство в 8 веке на Тибете и спрятавших свиток, видимо, от настойчивых Рерихов.

Конечно, в известных образцах «Кала чакры» самое ценное и простое утаено, ибо власть над временем чревата срывом в чёрную дыру и вынужденным повторением череды воплощений. На обсуждении стало ясно — эта пьеса пугает буквально всех, даже Лену Ковальскую, выдвинувшую, для спасения от ужаса и скуки, гипотезу «гамлетовости».

И эта гипотеза, кстати, поможет понять бунт Хамлета, как отвод глаз от хтонической жути сна-смерти. Бесконечный лабиринт повторяющихся слов, чувств, ощущений похож на достоевскую вечность «баньки с пауками», на статью из справочника психиатрии о симптомах шизофренического расслоения личности, на кошмар качественного сеанса психоаналитика.

Обычно пациент, погружаемый в транс неподдельного вспоминания, ничего не помнит, проснувшись. Хотя это не сон, это балансирование на грани сна, попытка спасти суперэго, которое в пьесе принадлежит персонажу Валере. Суперэго никогда не спит, в том смысле, что или растворяется во сне, или бьется на грани сна за самосохранение, потому что во сне у нас нет суперэго, зато есть много чего ещё.

Массу сведений о многослойной структуре психики можно получить в главном трактате Пьера Жане (1913) «Психический автомат». За 40 лет работы в клинике психиатр задал все нужные вопросы по поводу врождённого сомнамбулизма человечества.

Сон подобен смерти, а финальное вспоминание, в точке memento mori открывает потерянные чёрные коробки памяти. Второе, огненно-водяное сновидческое внимание совершенно другое, нежели первое, дневное, грубое как камень. Второе внимание очень слабое, пунктирное, но только его активация позволяет заниматься искусствами. С этим и Карлос Кастанеда, писавший книги прямо во втором внимании, согласен.

10 даймонов, то есть муз, изображённые парящими на куполе Большого театра, это союзники в области явственных снов. Даниил Андреев писал, что они — первое человечество и живут на Солнце. Первое внимание, строящее дневную бодрственность, в отличие от второго сугубо земное, кристаллическое, минеральное, подобное физическому телу.

И этот тончайший процесс борьбы за власть первого внимания зафиксирован Пряжко подробно, в лабиринтных бесконечных поисках выхода из слов, из дневного сознания. Вряд ли автор признает такое объяснение. Но новым, юным авторам теперь невозможно не иметь это в виду.

3. Отчитывание

Ну, и третий заход в попытке понять, что такое славная Любимовка. Однажды Павел Руднев на лекции сказал правду — пикселизация сознания зрителей зашкаливает, а в Москве разрушил психологический театр, как ни странно, театр Фоменко, а не Вырыпаев.

Применили Фоменки тонкое, незаметное расслоение сознания со сцены — произносим текст и одновременно иронизируем над своей неспособностью перевоплотиться. Психология ведь не театр, а набор абстрактных схем, перевоплощение вообще в театре неприменимо, мы же не древние индусы.

Феномен популярности Любимовки говорит и показывает — зрители жадно склёвывают зёрна именно психологического театра, любое интонирование принимают как иссохший пустынник каплю воды.

Если бы «чит» был, условно говоря, остранённо-вырыпаевским, без живой воды тона, усыпляющим метрономом — никто на «чит» бы не ходил, кроме математиков и экспериментаторов театра. Мысли и идеи проще из книжек черпнуть.

Допустим, полное остранение победило. Но драматурги не будут писать диалоги, если там нет смысла без внешнего интонирования. Эмоции всегда включены прямо в смысл.

С другой стороны, мы не можем высказать смысл тона, звука и жеста, поэтому связываем актёра с текстом. Текст жив актёром или нашим внутренним проговариванием. Но текст остаётся королем, прав Вырыпаев. Смерть писателя в театре невозможна.

Балетные понимают, что ими правят особые повелительные тексты — речь хореографа на репетиции. Писатель тоже хореограф. Постдраматическое избегание смысла слов в театре, уравнивание слова с монтажём кино — болезнь стыда. Потому что стыдно обесцененных слов, в отличие от обсценных. Матершина новой драмы оказывается спасительной.

Давление пикселизации на базовые бессознательные механизмы восприятия чудовищно. Драматурги и режиссёры это мастерски используют, подыгрывают ожиданиям зрителей (подсознательным).

Мировые системы коучинга, превращение дикого рабочего человека (как в старинной, времен первого Дока, пьесе о Мутузовых) в манагера низшего звена — феноменальны. Давно все работающие волшебные вещи театра высосаны курсами подготовки манагеров.

Об этом можно триллер посильнее «Секретных материалов» снять. Ги Дебору не поздоровилось бы от такого фильма, ведь все идеи о классовой борьбе 19 века ни для чего ему бы сейчас не пригодились. И вот, зритель цепляется за элемент перевоплощения, за живой «чит». Прямо-таки церковное отчитывание…

Тон не поддаётся инфляции. В Доке читают и читают. Определённо читка стала священной. То есть ничего не надо больше, мизансцены и этюды локализуются в тоне и темпе произнесения слова. Это, кстати, похоже на стиль Хайнера Геббельса, описанный им в книге «Эстетика отсутствия», это близко и дадаизму, и сюрреализму. А смысл текста продолжает править?

Да. И зритель выклёвывает любые намёки на смешное. И актёры подсаживаются на это кормление птенцов. И драматурги подсаживаются. Плохо что редко остроумно, но зритель и юмору-винокуру рад. Главное — подколы, едкое высмеивание, показ негуманоидной сути нашей цивилизации. И это хорошо.

Например, семейство Мутузовых боролось за артефакт, упавший с неба. Метеорит сибирский, НЛО. Запчасть с неба светится и позволяет рабочему человеку стать совсем человеком — манагером низшего звена. Если из пьесы выкинуть лишнее, оставить три диалога, выйдет стигматизация Мутузовых. И текст станет важнее «капитала» Карла Маркса.

«Чит» — чистый феномен общения. Радость видения живых разговаривающих, а главное — самосознающих людей. Отчитывание — изгнание бесов пикселизации, омертвления сознания. А спектакля не надо. Общество спектакля и так правит миром, где война мать родна