Не будет большим преувеличением сказать, что 2015 год прошëл в искусстве под знаком документальности. Первым русскоязычным нобелиатом после распада СССР стала Светлана Алексиевич, чей главный проект — цикл документальных романов, посвящëнных исследованию «красного человека». Премию Андрея Белого в номинации «Проза» получает Полина Барскова за «Живые картины» — книгу о блокаде Ленинграда, ради которой автор с головой погружался в дневники и прочие документы эпохи. Один из лауреатов в поэтической номинации — Сергей Завьялов, чью книгу «Советские кантаты» назвать документальной, конечно, нельзя, но важной частью составляющих еë стихов являются фрагменты чужих текстов: речей и статей Ленина и Сталина и т. д.

Среди событий в Новосибирске можно вспомнить, например, выставку «Гениальные дилетанты» и проект Сергея Самойленко об истории сибирского перформанса в девяностые годы. Одним из самых заметных театральных событий можно назвать гастроли Томского ТЮЗа со спектаклем Дмитрия Егорова «Победители» по прозе всë той же Алексиевич. Финальным аккордом года обещал стать документальный спектакль «До и после сникерса», поставленный Константином Колесником по тексту, который подготовил Сергей Самойленко. Как можно догадаться уже из названия, посвящëн он тому, как новосибирцы пережили девяностые годы XX века, которые принято называть «лихими», и о которых в связи с разными (политическими и экономическими) причинами также начали часто вспоминать разные деятели культуры. Вспоминали в рамках прошедшего с большим, чем ожидалось, шумом, фестиваля «Остров девяностых» и сопровождавшего его в Фейсбуке фотофлешмоба. Вспоминали, снимая фильмы в диапазоне от «Якиманка, девяностые» А. Сильвестрова до «События» С. Лозницы. Вспоминали, читая и обсуждая последний роман грандиозного проекта Алексиевич: «Время секонд-хэнд».

«До и после сникерса» имел шансы стать одним из самых серьëзных и многообещающих событий театрального сезона. Создатели перед премьерой раздавали интервью, в которых говорили о том, что по-настоящему всерьëз исследовать девяностые до них никто не пытался, в том числе и в документальном театре, и о том, как долго вынашивалась идея проекта и какую основательную работу пришлось проделать. Что же из этого вышло?

На протяжении всего действия на сцене четыре актëра. Две женщины (Антонина Кузнецова, Полина Парага), двое мужчин (Артем Свиряков, Денис Старков). Сценография, как это часто бывает в документальном театре, скудная: стол, стулья, экран на заднике, банка с водой. Вокруг этой банки происходящее на сцене во многом и закручено. Действиями с водой обозначены «сюжетные переходы», важные для композиции спектакля точки. Начинается всë с того, что герои сидят, закрыв глаза, на экране демонстрируется запись одного из сеансов Аллана Чумака. Они послушно выполняют указания экстрасенса, «подключаются» к «потокам энергии», «заряжают» воду. Далее банка с «заряженной» водой начинает играть роль волшебной субстанции, наделяющей даром речи: перед тем, как впервые начать говорить, актер должен сделать из неë глоток. Тем временем исчезнувшего с экрана целителя заменяет череда повторяющихся известных новостных кадров: горящий Белый Дом, Шамиль Басаев, танки. По большому счëту, политические и исторические события остаются в пределах экрана и фона. В тексте один раз упоминается Гайдар, который «довëл страну», один раз появляется персонаж (женщина, работающая в институте, еë текст озвучивает Антонина Кузнецова), который упоминает правительственный кризис и танки в Москве в 1993. Но появляются эти танки не из разговора о политике, ими завершается история о торговле. О том, как торговали всем, что можно достать, и декан института откуда-то достал несколько грузовиков с вином. Потреблял сам с коллегами, продавал. И в воспоминаниях об этом вине возникает эпизод, когда оно пьëтся под трансляцию осады Белого Дома и споры о событиях. Все споры умещаются в короткой фразе: «Я была за Ельцина, он против». Или наоборот. Неважно. История девяностых здесь — это история вещей, потребления, продаж и перепродаж: обменял кабель на ананасы, открыли казино в здании Союза театральных деятелей, выдали зарплату мороженой рыбой, торговала на Барахолке, купила дочке ее первую «Барби»… Культура и искусство попадают в текст тоже только как объекты потребления: один из героев рассказывает, что играли в карты с коллегами-сторожами, и проигравший шëл дежурить в тот вечер, когда по телевизору показывали новый эпизод «Твин Пикс». Музыка в спектакле не используется, но есть несколько моментов, в которых актëры начинают петь. Всегда сначала потихоньку, шëпотом, потом чуть громче, расходясь, зачастую, хором… И пение актëров всегда выглядит как трепетно-нежное изучение ностальгического артефакта, что поп-песни, что «Насрать на мое лицо» — все они как будто превращаются во что-то вроде вкладышей из жвачки «Love is…».

Сложно объяснить многие режиссëрские решения: почему актëры сопровождают текст повторяющимися пластическими действиями, словно отвлекая внимание зрителя от слов и «забивая» их звучание, почему так банально решëн финал (актëр, только что прочитавший монолог бандита, стреляет в экран, экран истекает кровью) и чем в тексте спектакля такое решение мотивировано. Не очень понятно и с чем связан именно такой выбор историй авторами спектакля. Последнее десятилетие двадцатого века на сцене таким образом раскрывается под одним, возможно, не самым интересным углом. Можно предположить, что так получилось потому, что материал для текста собирали не в Москве, а в «провинциальном» Новосибирске: те, кто живëт в тысячах километров от столицы, не ощутили глотка свободы (творческой, политической), а были озабочены исключительно выживанием. Впрочем, многих новосибирцев (и тех, кому есть, что вспомнить, и тех, для кого это время — лишь легенды, рассказы родителей, старших братьев и сестëр) такая версия не удовлетворит.

«До и после сникерса» не стал откровением, не стал шокирующей правдой, не стал поводом для жарких споров (в отличие от другого документального спектакля на новосибирском материале — «Элементарных частиц» Вячеслава Дурненкова и Семена Александровского), не стал разговором о главном, не стал исследованием с ошеломляющими результатами. И на выходе зрителю трудно понять, чем же «До и после сникерса» собирался по-настоящему стать. Он просто прошëл. Возможно, всë дело в том, что создатели спектакля выбрали не самую подходящую оптику для рассмотрения очень важного и до сих пор загадочного периода в истории страны. И Сергей Самойленко, и Константин Колесник в один голос говорили, что хотят сделать что угодно, но не «ностальгический аттракцион». Но когда они берутся изучать девяностые сквозь призму вещей, товаров и бизнесов, то «аттракцион» неизбежно пробивается через серьëзный разговор об исследовании травмы и разрушает его. И самым важным событием сценического действия становится растворение пакетика «Zuko» в уже упомянутой банке с водой. После спектакля зрителям хочется говорить не об истории города и общественных проблемах, а о вещицах и «фишечках», которые ещë можно было бы затащить на сцену, если бы режиссëр всë же всерьëз поставил перед собой задачу от души поностальгировать, перебирая фантики.

Девяностые остались непроговорëнными. Мы живëм в стране, выросшей из этих самых девяностых, управляемой выжившими бандитами, едва-едва начиная понимать, чем мы этим годам на самом деле обязаны. Несколько десятков или сотен зрителей «До и после сникерса» не приблизились к этому пониманию ни на шаг.