Введение в политическую философию Джеральда Коэна
Впервые текст был опубликован на портале Republic, ссылка на оригинал — здесь.
Джеральд Коэн — политический философ, заслуги которого можно перечислять долго, но в рамках этой статьи выделим одну, возможно, самую главную. Она заключается в том, что философия Коэна опровергает распространенный стереотип о социалистической мысли. Согласно этому стереотипу, социалистическая идея обязательно опирается на представление о неких надиндивидуальных сущностях — таких, скажем, как История, Прогресс или Общество — а на идею индивидуальных прав и свобод, на идею справедливого договора между отдельными индивидами смотрит свысока, как на либеральную блажь. При желании этому стереотипу, как и всякому стереотипу, можно найти подтверждения — многие левые философы действительно ему соответствовали. Но по сути своей он ложен. Коэн демонстрирует, что именно последовательное принятие главной либеральной ценности — ценности равного уважения к каждой человеческой личности как к свободному моральному субъекту — ведет к социализму.
В этой серии статей речь пойдет о тех его идеях, которые, на мой взгляд, наиболее ярко демонстрируют, сколь неверен упомянутый стереотип. Все они касаются не тех самых мегасущностей, но того, какие права должны быть у индивидов и какими должны быть справедливые условия их взаимодействия. Каждую из этих идей можно рассматривать как ответ, во-первых, на антиэгалитарные аргументы его коллег-философов, а
Рынок и свобода
«Чем более свободен рынок, тем более свободно общество вообще»
Обычно левые отвечают на это, говоря, что сторонников капитализма волнует негативная свобода — свобода от вмешательства, тогда как настоящей ценностью обладает свобода позитивная, то есть свобода самореализации. Однако Коэн в дискуссиях часто предпочитал оставаться на территории противника, соглашаясь (по крайней мере, спора ради) с его базовыми посылками. В данном случае он принимает концепцию негативной свободы, но утверждает, что неограниченный рынок совершенно не обязательно ее максимизирует.
Во-первых, Коэн указывает на очевидный факт, который тем не менее часто забывают сторонники вынесенного в подзаголовок утверждения: деньги — это не вещь. У них нет единого материального воплощения, ведь их роль могут играть совершенно разные предметы: банкноты, куски металла, шкуры — все, что люди договорились считать деньгами. Они могут существовать вообще не в качестве предмета, а лишь как число на цифровом банковском счете. Более того, в мире, где информация распространялась бы мгновенно, а люди бы обладали феноменальной памятью, деньги могли бы существовать вообще исключительно в виде знания о деньгах. Деньги — это социальное отношение. Человек, обладающий деньгами, обладает не вещью, а определенным статусом. Что дает этот статус? Представьте, что вы хотите взять с витрины в магазине понравившийся вам предмет, но у вас нет на это денег. Или едете в поезде в другой город, не купив билет. С большой вероятностью в вашу деятельность вмешаются другие люди. Наличие денег — это социальный статус, блокирующий вмешательство. Но это означает, что распределение денег — это в действительности распределение свободы от вмешательства, и капиталистическая экономика вовсе не делает всех одинаково свободными. Напротив, в ее рамках всегда воспроизводятся структуры, в которых одни люди обладают негативной свободой, а другие — нет. Отсутствие накладываемых на рынок ограничений обычно ведет к большему денежному и имущественному неравенству, а значит, и к более неравному распределению свободы.
Конечно, у некоторых такая стратегия может вызвать недовольство: человек, пытающийся получить продукт, не заплатив, — это грабитель, нарушающий чужие права. Какое вообще он имеет отношение к свободе? Это, однако, скользкая дорожка. Ведь каждому, кто высказывает такое возражение, нужно решить, как он определяет свободу — как «не-вмешательство» или как «не-вмешательство в действие, уважительное по отношению к правам других». Если мы выбираем первое, нам нужно признать, что свобода «грабителя» нарушается, когда в его действие вмешиваются сотрудники магазина. Если же мы выбираем второе, то подмешиваем в нашу концепцию свободы определенное представление о справедливости и правах, которое требует отдельного доказательства. Задача такого доказательства дополнительно осложняется тем, что оно не должно отсылать к ценности свободы как
Леволиберальные философы вроде Исайи Берлина и Джона Ролза рассматривали социальную политику, направленную на сокращение бедности, как необходимый компромисс между свободой и другими ценностями. Концепция Коэна позволяет увидеть, что на самом деле борьба против бедности и за большее экономическое равенство — это борьба за свободу. Разумеется, само по себе это не означает того, что капитализм менее предпочтителен с точки зрения свободы, чем другие экономические системы. Возможно, это не идеальное, но наиболее предпочтительное устройство общества, а при других вариантах свобода распределялась бы еще более неравно. Тем не менее аргументация Коэна точно показывает, что наложение на капиталистический рынок ограничений — вроде, например, тех, что подразумеваются государством всеобщего благосостояния, — это не ограничение свободы, а напротив — усиление ее для большинства граждан. Впрочем, воззрения Коэна были все же радикальнее, чем простая социал-демократия.
Эгалитарная собственность на естественные ресурсы
«Неравенство неизбежно возникает, если люди имеют возможность свободно пользоваться своими талантами и способностями»
Излюбленным противником Коэна был Роберт Нозик, один из наиболее влиятельных философов-либертарианцев. В основе его теории лежит идея самопринадлежности, согласно которой каждый человек обладает такими правами на собственное тело, какими рабовладелец обладает в отношении раба, то есть является его единственным полноценным хозяином. Только сам человек имеет право решать, какие действия совершать с помощью своего тела и что делать с доходом, полученным в результате этих действий. Из этой убедительной на интуитивном уровне идеи Нозик, как и большинство либертарианцев, делает далеко идущие выводы. Наиболее значимый — несправедливость любого перераспределения. Если вы, никак не нарушая самопринадлежность других людей, заработали определенную сумму денег, то любое недобровольное изъятие сколь угодно малой доли заработанного будет означать, что часть времени вы работали не на себя, а значит, ваша самопринадлежность была нарушена, вы были рабом. А значит, даже общество, состоящее из одного мультимиллиардера и миллионов бедняков, можно назвать справедливым, если богач заработал свое состояние, не применяя к беднякам прямое насилие или принуждение. Более того, если часть этих бедняков будет готова стать рабами богача за то, что тот будет давать им еду, то и в этом не будет ничего несправедливого. Если мы хотим, чтобы у людей действительно была самопринадлежность, чтобы они «жили своей жизнью», нам придется смириться с неравенством.
Философам-либералам вроде Ролза было несложно отмахнуться от взглядов Нозика — они просто не относились к концепции самопринадлежности серьезно. Но Коэн был выходцем из марксистской традиции, которая во многом опиралась на идею о том, что продукт должен принадлежать его производителю, то есть на идею, очень схожую с самопринадлежностью. Так что теория Нозика его обеспокоила. Полемике с либертарианством посвящена его самая известная книга — «Self-Ownership, Freedom and Equality». В ней он выкатывает против Нозика целый арсенал аргументов, но наиболее влиятельным, пожалуй, оказался тот, что связан с присвоением естественных ресурсов.
Доход не появляется исключительно из нашего использования своих талантов и способностей. Помимо них, нам необходимы внешние ресурсы — будь это инструменты, сырье или даже просто пространство. Каким образом мы присваиваем их себе? У Нозика есть концепция присвоения: изначально ресурсы не принадлежат никому, и кто угодно может присвоить сколько угодно ресурсов, при условии, что он не делает ситуацию остальных хуже, чем она была до присвоения, или в достаточной мере компенсирует им ухудшение ситуации.
Коэн обращает внимание на то, что самопринадлежность приводит к неравенству не сама по себе, а только в том случае, когда оказывается совмещена с такой теорией. Но почему мы должны считать, что ресурсы изначально не принадлежат никому? Если мы убираем из схемы Нозика эту посылку, она рассыпается. Представьте мир, в котором каждый обладает самопринадлежностью, но ресурсы изначально находятся в совместной собственности всего человечества. Станет ли неравенство естественным результатом самопринадлежности в таком мире? Разумеется, нет. Для получения дохода требуются материальные ресурсы, которые находятся в совместной собственности. Но то, что ресурсы находятся в совместной собственности, означает, что у собственников есть право вето. А это значит, что они будут просто блокировать доступ к ресурсам тем, кто не хочет делиться доходом. При этом самопринадлежность нисколько не будет ущемлена — совместная собственность касается лишь внешних ресурсов, но не людей. В таком мире мы будем вынуждены спрашивать разрешения у других каждый раз, когда нам нужен доступ к материальным ресурсам, что сделает самопринадлежность исключительно формальной. Однако, говорит Коэн, это не должно смущать Нозика, ведь и его теория вполне допускает такое положение дел, при котором самопринадлежность становится лишь формальностью (см. пример про мультимиллиардера и рабов выше).
Коэна не привлекал описанный им воображаемый мир — он считал, что левые должны стремиться не к всеобщей взаимной закабаленности, а наоборот — к развитию и усилению автономии личности. Для него это был лишь контрпример, способ разбить аргументацию Нозика. Тем не менее этой идее была уготовлена большая карьера. Возможность совмещения самопринадлежности с эгалитарной собственностью на ресурсы легла в основу левого либертарианства, заметного направления, которое развивают такие философы, как Хилел Штайнер, Питер Валлентайн, Майкл Оцука, Джонатан Куонг, Матиас Рисс и многие другие.
Продолжение следует. В следующей части речь пойдет об ответственности бедных за свое положение, коллективной несвободе рабочих и межличностном тесте при анализе экономических утверждений.
Эгалитаризм случайности
«Бедные сами несут ответственность за свое положение»
Другим направлением, в которое Джеральд Коэн сделал значимый вклад, был эгалитаризм случайности. Его зачинателем был Рональд Дворкин со своей статьей «Что такое равенство?» Можно сказать, что Дворкин заложил фундамент, на котором начали строить такие философы, как Ричард Арнсон, Эрик Раковски, собственно Коэн и многие другие. В главном представители эгалитаризма случайности были друг с другом согласны, а разногласия между ними для человека, не вовлеченного в эти дискуссии, не могут не показаться всего лишь техническими расхождениями. Поэтому здесь я ограничусь тем, что изложу основные черты этой концепции, которые Коэн разделял и в создании которых поучаствовал.
Как уже было сказано, любимый метод Коэна — обыгрывание оппонента на его же поле. Вероятно, и в эгалитаризме случайности его привлекла среди прочего возможность обернуть орудия соперника против него самого. Комментируя упомянутую статью Дворкина, Коэн пишет: «Дворкин оказал эгалитаризму значительную услугу, включив в него наиболее мощные идеи из арсенала антиэгалитарных правых: идеи выбора и ответственности». Что здесь имеется в виду? Правые традиционно обращаются к идеям выбора и ответственности для оправдания неравенства. В экономическом взаимодействии люди должны нести ответственность за те решения, которые они принимают. Значит, в том, что одни богаче, а другие беднее, нет ничего плохого — просто одни принимали хорошие решения, а другие — плохие. Теперь же они несут за это ответственность. Эгалитаризм случайности соглашается с тем, что ответственность и выбор — это важно. Однако он задается вопросом о том, за что человек действительно может нести ответственность. В жизни каждого очень многое зависит от случайности. Но случайность случайности рознь. Случайность, на которую мы идем по собственному выбору, Коэн и другие называют выборной случайностью (option luck). Примером ее может служить проигрыш в лотерее, в которой человек самостоятельно решил участвовать. А вот та случайность, контролировать которую мы никак не можем, называется грубой случайностью (brute luck). Пожалуй, люди действительно должны нести ответственность за свои решения, в том числе за выборную случайность. Но должны ли они нести ответственность за мириады грубых случайностей, определяющих их жизни? К грубой случайности относится то, в насколько богатой семье родился человек, насколько преуспевает его страна, какого он пола и гендера и даже то, какие таланты и способности заложены в нем генетически. За все это люди не могут нести ответственность, так как они не делали соответствующих выборов. Но это значит, что про большинство бедных на самом деле нельзя сказать, что они сами виновны в своем положении. Таким образом, понятия выбора и ответственности, примененные последовательно, оказывается, не ведут к антиэгалитарным выводам.
Критики эгалитаризма случайности часто обвиняли это направление в антиутопичности – что же теперь, проверять, насколько каждый заслужил то, что имеет? На самом деле эгалитаристы случайности, конечно же, понимают невозможность и абсурдность такой проверки. С их точки зрения, ничего такого не требуется — просто нужна такая система институтов, которая, насколько это возможно, сводит к минимуму влияние грубой случайности на распределение. Отношение Коэна к эгалитаризму случайности не такое же, как к левому либертарианству. Если в создании последнего он поучаствовал ненамеренно и никогда себя к этому направлению не относил, то эгалитаризму случайности оставался привержен на протяжении всей своей карьеры, начиная с выхода «О метрике эгалитарной справедливости», его главной статьи на эту тему.
Коллективная несвобода
«Быть наемным рабочим, а не бизнесменом — это свободный выбор человека»
Ответ Коэна на это высказывание двоякий. С одной стороны, на индивидуальном уровне наемные рабочие действительно свободны — у них есть возможность перейти из своего класса в класс мелкой буржуазии. Но коллективно они несвободны, потому что индивидуальная возможность наемного работника стать мелким предпринимателем зависит от того, решат ли использовать эту возможность его остальные соратники по классу. Наемные рабочие не могут все стать буржуа одновременно — количество «непролетарских» позиций ограниченно. У каждого пролетария есть свобода перестать быть пролетарием при условии, что большинство остальных не сделает так же. Именно это Коэн и называет коллективной несвободой.
Это понятие он иллюстрирует следующим примером. Представьте нескольких людей, заключенных в камере. В камере есть ключ от входной двери, с помощью которого ее можно открыть и выйти. Но ключом может воспользоваться лишь один из заключенных — механизм двери устроен так, что после того, как ей воспользуются один раз, она закроется навсегда. По
Почему она вообще может нас волновать, почему мы можем хотеть «коллективной свободы»? Есть, конечно, прагматические резоны — при коллективной несвободе «побег» совершить гораздо сложнее, чем было бы в ситуации, когда ключ есть у каждого. Но Коэна в первую очередь волнует не это. Главная причина бороться с «коллективной несвободой» для него — это, конечно, солидарность. Иногда люди хотят для себя лишь такой свободы, которую они могут разделить с другими. Коэн иллюстрирует такое желание цитатой из Брехта: «И так как все мы люди, / Не дадим нас бить в лицо сапогом! / Никто на других не поднимет плеть, / и сам не будет рабом!»
Межличностный тест
«Если перераспределять средства от богатых в пользу бедных, то бедным же будет хуже, потому что богатые станут вкладывать в экономику меньше усилий и инвестиций»
Вынесенный в подзаголовок аргумент — одно из самых популярных обоснований правой экономической политики. В период президентства Рейгана в США эта логика легла в основание trickle-down economics — идеи о том, что если оставлять деньги у богатых, они будут просачиваться вниз (trickle-down) к бедным, а если забирать, то наоборот — бедным будет доставаться все меньше. Этот аргумент успешно дожил до сегодняшнего дня и воспроизводится в том числе в современных российских дискуссиях: например, его использует Андрей Колесников, критикуя Тома Пикетти, предлагающего повысить для богатых налоги.
На взгляд Коэна, такое обоснование может звучать убедительно, когда высказывается в безличностной форме, будто бы научный факт. Тем не менее его нельзя назвать исчерпывающим. Что означает этот придуманный Коэном термин — «исчерпывающее обоснование»? Исчерпывающими или неисчерпывающими могут быть такие обоснования, которые ссылаются на действия других людей. Например: «Подари маме цветы — она будет рада», «Не груби судье — он выгонит тебя с заседания» и так далее. Исчерпывающими такие обоснования можно назвать тогда, когда реакция другого человека, на которую делается ссылка, сама является оправданной.
Приведем пример. Представьте, что некто обосновывает, почему девушке не стоит ходить одной ночью по улицам: «Если ты будешь ходить ночью одна, тебя могут изнасиловать агрессивные мужчины». Это, безусловно, обоснование. При том условии, что оно фактически верно, оно дает девушке весомые резоны действительно не появляться на улице в одиночку. Но исчерпывающим оно было бы, только если бы потенциальное поведение той группы, на которую оно ссылается, — агрессивных мужчин — тоже было бы обоснованным, что, разумеется не так. Коэн предлагает способ, с помощью которого можно проверить, является ли обоснование исчерпывающим, — он называет его межличностным тестом.
Провести межличностный тест — значит представить, как обоснование высказывает тот, на кого оно ссылается. Если обоснование исчерпывающее, оно может быть высказано кем угодно кому угодно, а если нет, то при проведении межличностного теста оно будет терять свою нейтральную окраску. Очевидно, что обоснование, приведенное выше, не проходит межличностный тест, ведь когда мы представляем, как его высказывают те самые агрессивные мужчины, оно начинает звучать чудовищно: «Если ты будешь ходить ночью одна, мы можем тебя изнасиловать». С фактической точки зрения аргумент не утрачивает истинность. Он может быть не менее верен, чем при высказывании от третьего лица. Тем не менее с моральной точки зрения он звучит гораздо чудовищнее, ведь теперь тот, кто его высказывает, сам делает его посылки истинными.
Но разве не то же самое происходит с аргументом про перераспределение, который мы обсуждаем? Проверим его с помощью межличностного теста, представив, как его высказывает богатый бедному: «Если перераспределять средства от таких, как мы, в пользу таких, как вы, вам же будет хуже, потому что мы станем вкладывать в экономику меньше усилий и инвестиций». Аргумент теряет нейтральность и показывает свою настоящую суть — это угроза, шантаж. А значит, когда представители элиты используют его, они рассматривают бедных не как участников одного с ними демократического сообщества, с которыми они в той или иной мере делят одну судьбу, но как противоположную сторону конфликта, которую нужно принудить к выгодным для себя условиям.
Практические рецепты
Какой, с точки зрения Коэна, должна была быть политика, учитывающая все эти аргументы — реализующая ценность равенства, дающая людям индивидуальную и коллективную свободу, не превращающая наше социальное взаимодействие в обмен угрозами? Тут стоит сказать, что Коэн был ценностным плюралистом, то есть философом, не ставящим одну ценность — скажем, справедливость — над всеми остальными. Он считал, что ценности существуют разные и иногда между ними приходится производить размен. Рынок — здесь Коэн оставался близок традиционным марксистам — не может реализовать равенство и справедливость. Он коррумпирован по своей природе. Но проблема в том, что он еще и эффективен в создании экономических благ. Для Коэна справедливость и эффективность находятся в конфликте. Тут и возникает необходимость размена. Да, мы не можем отказаться от рынка, не пожертвовав эффективностью, но не можем мы и принять его полностью, не пожертвовав справедливостью. Поэтому пока нам придется довольствоваться тем, что в английском называется second best option, — вариантом, который находится на втором месте после наиболее предпочтительного. Для Коэна таким вариантом был рыночный социализм — устройство общества, сохраняющее рынок, но модифицирующее его таким образом, чтобы он минимально противоречил эгалитаризму. Но тот факт, что справедливость в сегодняшних условиях невозможно реализовать полностью, не означал, на его взгляд, того, что мы должны принять доступный нам горизонт возможностей как справедливый. Удовлетворившись малым, мы теряем не только возможность для более радикальной критики статус-кво, но и ориентир, который, возможно, однажды приведет нас к обществу настоящей справедливости.
Более подробно с идеями Коэна можно ознакомиться в сборнике «Совместимы ли свобода и равенство?» М.: Свободное марксистское издательство, 2020
