29-го ноября документальная лента «Про рок» выходит в независимый кинопрокат в 35 городах страны. Накануне Московской премьеры директор кинофестиваля «ДОКер» Ирина Шаталова поговорила с авторами фильма — режиссёром Евгением Григорьевым и продюсером Анной Селяниной о съемках, идеях и смыслах, прокате документального кино, его зрителях, проблемах в индустрии и о многом другом.

ПРО ЗАМЫСЕЛ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Когда впервые возникла мысль о фильме «Про рок»? Наверное, даже не 6 дет назад, когда вы начали его снимать, а еще раньше?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Да, конечно, еще раньше. Я сам когда-то был барабанщиком. В деревне. Мне всегда это нравилось. Первое, что я сделал, когда поступил на уральский журфак, — немедленно создал телепередачу «Карт-бланш» для того, чтобы бесплатно ходить на концерты.

Знаешь, как я её придумал? Иду я как-то по осени в Университет и думаю, надо программу делать молодежную про музыку, про то, что нас волнует. А время-то лихое — 90-е. Смотрю вывеска «Комитет по делам молодежи Кировского района» — прямо по пути. Захожу туда, там сидит человек с большой шеей, на которой золотая цепь в палец толщиной. Я ему рассказываю про свою идею, он говорит: «Классно, сколько денег надо?» Я тут же отправляюсь на телекомпанию «АТВ», как-то все быстро договариваются, канал подписывает контракт с Кировским районом и мы сразу начинаем работать — это было очень просто, мне тогда казалось. Вот так спокойно детей выпустили в эфир — нам было-то по 18 лет и мы творили всё, что хотели в получасовом выпуске в прайм-тайм. Программа делилась на 3 части, в середине было 10 минут живой музыки. Через какое-то время мы стали настолько популярны, что все концерты, шоколадки и прочие штуки для молодых людей рекламировались у нас, мы довольно быстро стали звездами местного разлива. Я шатался постоянно по концертам, проехал все выступления рок-групп, какие мог. Всё, что я слушал в деревне своей на заезженном магнитофоне и потом в техникуме на гитарных перепевах, я увидел и услышал воочию. Ходил как на работу на «БГ», «Алису», «Чайф», «Агату Кристи», «ДДТ», «Бахыт-Компот» — на всё. К тому времени уральский рок-клуб уже закрылся, но зато был в почете «свинарник» — клуб «Сфинкс» и еще «J22», клуб при общаге архитектурной академии — там сразу была хорошая тусовка, оттуда вышли Чичерина, «Смысловые галлюцинации», «Голый пистолет», «Броуновское движение» и многие другие, все они дружили, играли друг у друга. Мы постоянно там снимали — всего, как сейчас помню, в моей папочке было 69 групп. Это была моя жизнь. Тогда это была огромная волна — все это слушали.

А потом, кажется, в этой же программе ко Дню Милиции надо было сделать сюжет. Кто-то вспомнил, что Владимир Бегунов из «Чайфа» вроде как бывший милиционер. Мы нашли его телефон, предложили посниматься, в итоге забрались к нему в машину и вот он нам рассказывал, как он служил в милиции и как он оттуда ушел, как наступил тот момент, когда уже нельзя было совмещать одно с другим, потому что сложно было нести патрульно-постовую службу, находясь на концерте в другом городе. У Шахрина такие же проблемы начались на работе примерно в тот же период. Надо было делать выбор. Но тогда они еще не зарабатывали на музыке. Помнишь, как у Балабанова в фильме: «Мы работаем нормально на работе, работаем и музыкой занимаемся после работы». Тогда я так этому поразился — стало понятно, что рано или поздно и мне придется выбирать. У всех наступает выбор. У меня он наступил, когда мне мой друг и оператор «Про рока» Артём Анисимов сказал: «Хватит стареть в прямом эфире, поехали во ВГИК поступать». Я уже выпускался с журфака. И что опять всё с начала, опять первокурсник? Еще 8 сессий, реально что ли? Артёма-то выгнали уже к тому времени с журфака и ему не хватило, а у меня этих сессий была гора за плечами. Еще в техникуме механической обработки древесины их было четыре, это ад! Там была физика ядра атома, высшая математика с формулами Крамера; потом журфак — кафедра стилистики русского языка. Какое-то безумие — жизнь-сессия до 25 лет. И вот опять выбор, но уже совсем серьезный — уехать или остаться. Броситься в омут с головой или нет. Казалось бы, только-только все наладилось: уже и ведущим на телевидении работаешь, и в рекламе снимаешься, и новые проекты придумываешь — идеальные условия, чтобы запустить первоначальное накопление капитала и зажить как человек. А тут, значит, погнали во ВГИК…

Именно тогда эта идея впервые зародилась. Потом еще книги хорошие стали подталкивать. «Механика судеб» Юрия Арабова, например — эти жизненные развилки всегда хотелось увидеть подспудно. Дальше я задумался, где вообще можно за этим проследить, зафиксировать напряжение, — понятно, что у всех этот выбор есть, но его очень сложно показать. А на примере молодых музыкантов как раз это казалось возможным. Так родилась мысль устроить кинопробы, чтобы таких музыкантов найти. Мало кто тогда в эту затею верил, но мы объявили о кинопробах в Екатеринбурге, записали видеообращение и к нам пришли горы заявок.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Но ведь и с кинопробами вы входили в совершенно неизвестное пространство. Вы же не могли знать, как это все будет развиваться в плане кино и будет ли вообще?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: На одной из лекций Галины Семеновны Прожико я услышал про режиссера Фредерика Уайзмана, у которого кино рождается из одной строчки. Он задается вопросом, допустим: «Почему так плохо живётся беднякам в Лос-Анжелесе?», берёт камеру и прётся туда с рефрижератором кинопленки. Но я же лекцию до конца не дослушал, потому что торопился куда-то, видимо. Это потом я понял, что у него «бухгалтерская» работа проистекает еще несколько лет после съемок — развесить всё, запомнить, где что висит, подробно описать, потом уже начать клеить… Вот и я сначала задался очень простым вопросом: «Интересно, зачем эти молодые люди играют рок, о чем они думают? Уже давно „Баста“ Олимпийский собирает, а эти зачем-то берут в руки гитары, прутся через тяготы и лишения к микрофону. Что они хотят проорать туда и главное — кому?» С этим вопросом мы отправились в неизвестность и в итоге еле ноги унесли. Вполне допускали, что, может, всё это уже умерло, — оказалось, вовсе нет и за 2 недели на нашем горизонте нарисовалось 78 групп. А в конечном итоге это вылилось в 550 часов материала, под стать объемам Уайзмана.

ПРО ДЕНЬГИ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Я как раз недавно побывала на мастер-классе Пьера Оливье Барде, сопродюсера нескольких фильмов Фредерика Уайзмана, — это очень рассудительный человек, понимающий, что в таком кинематографе он не в праве что-либо требовать от режиссера, что он может быть лишь терпеливым соратником процесса. Подозреваю, вы сами стали продюсерами «Про рока» именно потому, что таких продюсеров-соратников не было рядом. Или все–таки кто-то нашелся?

АННА СЕЛЯНИНА: Когда я подписывалась на «Про рок», я сказала: «Я буду продюсером этого фильма до тех пор, пока Евгений не найдет настоящего продюсера, потому что я точно не настоящий. Я — художник с организаторскими талантами. И как только такой продюсер появится, ноги моей в проекте не будет».

«Про рок» — мой затяжной дебют. Только потом я поняла — чтобы в подобную картину пришел продюсер со стороны, у него должна быть веская причина, он должен заболеть замыслом, так как денег в таком кино нет и не предвидится. У меня причина была понятная: Григорьев и Анисимов — мои ближайшие друзья, мне с ними хорошо, это способ проживания жизни. С нашим проектом «Код города» происходит в принципе то же самое — «Эге-гей, погнали исследовать новые неизведанные места!» — это такая постоянная вечеринка с близкими по духу людьми в рабочем, очень напряженном режиме. На «Про роке» — кинопробы, съемки клипов, постоянный драйв. Очень интересно и очень тяжело и правда в какой-то момент хочется, чтобы кто-то очень опытный влюбился в проект и открыл ему новые двери. И, к счастью, спустя целых четыре года к нам присоединилась Вика Лупик. Она как раз настоящий продюсер — из ВГИКа, много работала в кино, сняла полный метр, имеет опыт ко-продукции и знает, как действовать по профессиональным стандартам, а не «на коленке». Вика появилась на картине в очень непростой момент — мы снова искали деньги, на этот раз посредством краудфандинга на «Планете», — она пришла как акционер и осталась с нами. К этому моменту мы уже очень устали — постоянно работали и вкладывали в фильм. Вика взяла в свои руки весь постпродакшн. И почти год я не видела ни кадра из «Про рока». Они бились с режиссёром, режиссёром монтажа, редактором в этом адовом монтаже, делали звук на «Синелабе», ругались за цветокоррекцию — без меня. Я в это время выпускала в прокат «Напротив Левого берега». Через год я с чистым сознанием посмотрела первую четырехчасовую сборку и поняла, что это не просто очень дорогая вечеринка длиною в несколько лет — кино там есть. Это была огромная радость. Правда, фильм потом еще полтора года находился в работе, но уже был виден берег.

И уже 9 месяцев я готовлю фильм к прокату — позиционирование, маркетинг, фокус-группы, постеры, поиск PR-команды — это всё сейчас на мне. Конечно, была большая мечта подготовить промо-материалы и просто передать всё опытной прокатной компании. Но такой не нашлось. И что, теперь фильм «Про рок» не увидит зритель? Сейчас мы вручную занимаемся прокатом. Точнее, самокатом. Есть ли тут чем гордиться? Результат покажет. По крайней мере, по отзывам коллег, которые связали судьбу с маленькими и честными прокатными компаниями, они не достигли финансовых высот. Думаю, и эти прокатные компании не озолотились на документальном кино. Вероятно, с нами этого тоже не произойдет. В поисках прокатчика я узнала, что это в принципе норма, что владельцам фильма остается 10-20% прибыли от сборов, из которых еще нужно вычесть расходы на промо. Этот момент меня поразил. Ну, тут надо держать в голове, что мой дебют — это и есть постоянные открытия, особенно, когда понимаешь сколько в реальности стоит кинопроцесс.

«Через год я с чистым сознанием посмотрела первую четырехчасовую сборку и поняла, что это не просто очень дорогая вечеринка длиною в несколько лет — кино там есть»

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Однажды Анна не выдержала и остановила съемки своим волевым решением. Уже ближе к постпродакшну я вдруг решил, что для финала необходимо снять пустой Екатеринбург весной , — в общем, нужны еще деньги на коптер и на перелет туда съемочной группы. В итоге мы с оператором Гришей Апаляйсом прекрасно все отсняли, вернулись, Аня посмотрела материал и сказала: «Всё, Григорьев, стоп — сначала раф-кат, потом новые идеи и досъемки». И, действительно, тот материал так никуда и не вошел.

АННА СЕЛЯНИНА: Потому что это были уже не первые досъемки после «финального кадра», вечно что-то доснимали и каждый раз это было «ну точно последнее». И постоянно мы деньги на это все зарабатывали. Кинокомпания «Первое Кино» в тот момент была творческой студией в четырехкомнатной квартире. О доходах там в принципе речи не шло. Только год назад компания как-то встала на ноги, и учредители перестали за аренду из своих гонораров платить. Собственно, благодаря этому и стал возможен постпродакшн с лучшими специалистами по звуку и цветокоррекции.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Знаешь, самое удивительное — со-учредители «Первого Кино» год назад посмотрели раф-кат и отказались от долей прибыли, которая только-только начала появляться и вынули из бюджета компании полтора миллиона. Если бы они этого не сделали, мы бы кино не завершили. Поэтому нам очень важно сейчас собрать в прокате — чтобы вернуть в компанию что-нибудь, чтобы мои соратники поверили, что это не зря. Сейчас еще 3 замысла в производстве и они опять дотационные из средств компании. И вот мы садимся и понимаем, что вновь придется дофинасировать, и не на 30%, как требует государство, а гораздо больше. Мы же все картины дофинансируем по-честному.

АННА СЕЛЯНИНА: Да не по-честному, Жень, извини. У «Про рока» итоговый бюджет 8 миллионов, а Минкульт выделил 1,8 миллиона, то есть 25%. У нас получается даже больше, чем обратная пропорция.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: А не брать проекты и не доделывать их на всю мощь мы тоже не можем, естественно.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Аня, а ты теперь планируешь продолжать продюсерскую деятельность и окончательно переходить в эту сферу?

АННА СЕЛЯНИНА: Нет, пока я не собираюсь брать новые проекты в качестве продюсера. Очень хочется обратно в материальный мир. Но время покажет. Прямо сейчас оказалось, что на кинорынок в Амстердам ехать кроме меня из компании некому. Предполагалось, что Вика туда отправится, но она физически не смогла, у нее запуск нового проекта. Вот я опять дебютант, теперь на кинорынке.

Конечно, было бы здорово, что бы кто-то, какой-то мифический мэйджор заитересовался 112-минутным документальным фильмом про уральский рок и всё сделал за нас — и по продажам, и по прокату. Было бы здорово, но вообще было бы очень смешно.

ПРО ПРОКАТ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Трудно вспомнить, чтобы какая-то мэйджорская компания прокатывала нормальное документальное кино в нашей стране. Даже супер-успешный «Citizenfour» о Сноудене прокатывал «24 Док», а не мэйджоры.

АННА СЕЛЯНИНА: Видишь, даже телеканал «24 Док» закрылся, пока мы делали фильм. Мы его слишком долго делали.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Как могли. Это же и наша проблема, что мы не умеем сотрудничать. В кино, кстати, об этом тоже идет речь. Нас, людей, которые что-то реально делают в документальном кино, мало и мы до сих пор не можем собраться. Док — это наш способ проживания жизни: кто-то о нём пишет, кто-то о нём говорит, кто-то его снимает, кто-то монтирует. Почему мы не можем объединиться и сделать дистрибьюторскую компанию, чтобы прокатывать док?

ИРИНА ШАТАЛОВА: Разве этот путь не был пройден несколько раз? Даже Центр Документального Кино уже пришел к показу преимущественно игрового, хотя у него были все исходные данные, чтобы стать кинотеатром исключительно неигрового кино.

АННА СЕЛЯНИНА: А вот почему?

ИРИНА ШАТАЛОВА: На игровое продажи лучше, чем на док. В итоге менеджеры кинотеатра приходят к выводу, что нет смысла так страдать.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Поэтому я везде и постоянно твержу про это документальное кино. Никто нам не отдаст глаза. Мы их должны завоевать. А мы занимались внутрикорпоративными разборками последние 15 лет.

ИРИНА ШАТАЛОВА: А кому конкретно объединяться? У тебя же есть четырехлетний опыт правления в Гильдии неигрового кино…

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Так, стоп. В Гильдии была довольно понятная проблема: те, кто моложе 25 лет, вообще не знали, что такое общественное благо. А на глазах тех, кому больше 50-ти, общественное благо в Советском Союзе стало чьей-то частной собственностью, его приватизировали и распродали. Все остальные — это поколение, которое еще не успело стать комсомольцами и попасть в этот желудок, всё переваривающий, но при этом у них тимуровские отряды и зарницы играют до сих пор в одном месте, вот они и делали что-то в Гильдии в тот период.

И потом у Гильдии есть родовая травма: её создатели изначально не определили — это собрание авторов или кинокомпаний? Продюсер или студия — это работодатель. У работодателя и исполнителя всегда будет конфликт, это закон капиталистической экономики. Понятно, что все вокруг хотят профсоюз. Но ведь профсоюзы на ровном месте не возникают, они питаются приличными взносами или процентом от контрактов его членов. Денег и контрактов у российских документалистов нет. Значит, сначала надо построить хотя бы какую-то работающую индустриальную систему.

Когда я говорю про дистрибьюторскую компанию, я имею в виду не просто организацию общественного блага, а планомерное завоёвывание места в этом мире. Никто его так просто не отдаст. Мы никому не нужны — как гитаристы, так и документалисты.

Ведь в стране нет ни одной компании, которая занимается целенаправленно документальным кино, — ввозит его, зарабатывает на этом хотя бы человекочасы просмотров, я уже не говорю про деньги. Давайте ЕАИС откроем и посмотрим, что происходит с доком. Да, ничего! Его почти нет в кинотеатрах. Если в нём нет сенсационной темы или имени известного политика, или если центральный телеканал не рассказывает, что надо обязательно пойти и посмотреть историю про человека Сноудена, если это не ностальгическая тема, связанная с легендарными музыкальными коллективами — «Гражданской обороной» или «АукцЫоном», то ничего не получится, как ни старайся.

АННА СЕЛЯНИНА: Да, если ты тематически не цепляешься к существующему бренду и не тащишь за собой в кинотеатры всю аудиторию этого бренда, то у тебя нет шансов в прокате.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: А для того, чтобы крутой дистрибьютор родился, все должны стать его совладельцами и работать совместно на успех. Чем больше будет людей, вовлеченных в этот процесс на уровне учредителей, тем меньше будет рисков. Кейсов венчурного инвестирования в мире огромное количество. А мы всё сидим на одном месте и клянчим деньги у Минкульта, которому только и остается задавать вопрос: «Зачем?» И я совершенно поддерживаю этот вопрос — зачем? Знаете, лучше вообще ничего не выделять из бюджета, чем выделять по той системе, что существует сейчас.

Ужас еще в том, что документальное кино меряется не замыслом, а минутами. 52 минуты — это столько-то денег. А почему столько, если это в одной комнате снято? Или почему столько, если на озеро «Восток» надо ехать? Почему у них один бюджет-то? Это же безумие. Никто не может это сартикулировать и сказать: «Слушайте, а давайте изменим правила? Попробуем хотя бы?» На это надо тратить силы. Еще и компетенции не хватает. Я очень рад, что сейчас с этим прокатом мы соприкоснулись с самыми разными специалистами. Кто-то работал в дистрибьюторской компании и расписывал раньше фильмы по кинотеатрам, кто-то консультирует нас со стороны самих кинотеатров. Как составляется договор, как регистрируется кинобилет, что должен делать кинотеатр — у меня не было этих знаний раньше, это же целая система. Из документалистов с ней мало кто знаком. В записных книжках нет людей, которых можно подёргать.

Апологетики неигрового кино у нас нет. Вот, например, у французских театров есть апологетика. Государство перед тем как их финансировать задает им вопрос: «На что вы готовы за государственные деньги ради общества?» И французская театральная хартия формулирует 8 типов различной ответственности. Например, территориальная ответственность: театр должен заботится о местности, на которой он находится, 30% постановок должны быть мобильны — театр обязан выезжать в хоспис или в дом инвалидов, которые расположены рядом.

Нам тоже нужно выработать общую ответственность перед обществом. Сформулировать, что мы делаем ради него. Нужно выходить за устоявшиеся рамки. Подобно тому, что сделало «Искусство кино» — они поняли, что если останутся в стенах редакции и будут просто продолжать успешно заниматься журналом — развития не будет. Им нужно становиться общественным явлением, возвращать силу, выращивать критиков. Для меня кинокритик сейчас — культурный навигатор. Если картина попала в перекрестье трёх приличных критиков, значит её точно нужно посмотреть, потому что у меня жизни не хватит смотреть всё. Кинокритик — это не кинолюбитель, это другая профессия, он объясняет, зачем лично тебе это смотреть. И критиков у нас мало.

Если мы все вместе не будем выбивать слоты, если мы все сейчас не поможем какой-то зрительски ориентированной картине добраться до всех возможных кинотеатров страны и она не проторит дорожку, то следующая такая картина вновь никуда не пробьётся. Ты же «ДОКер» тоже начинала с крохотного зала, а теперь у тебя фестиваль и несколько городов. Да, это бесконечная работа. Но в этом и есть наша жизнь. Она остановится, когда мы умрем или сменим профессию.

«Никто нам не отдаст глаза. Мы их должны завоевать. А мы занимались внутрикорпоративными разборками последние 15 лет»

ИРИНА ШАТАЛОВА: Куда вообще движется сейчас российский кинопрокат? Может, в нём и нет места документалистике в современных реалиях?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: В стране вообще с прокатом жуть. Очень мало специалистов и очень мало залов. В Китае к 20-му году будет 300 тысяч экранов, а у нас их всего 4 тысячи с чем-то там. У мэйджоров существует правило «must to do», когда кинотеатр обязан поставить 10 сеансов «Дедпула» или не получит ничего и его зрители уйдут в другой кинотеатр — и им, бедным, приходится соглашаться. С другой стороны, давлением ставить русские картины тоже нельзя. Насилия не должно быть, но необходимы какие-то правила. Квотирование то же самое, потому что кино — это рефлексия. Кинотеатр, во-первых, — место, где ты можешь, глядя вместе с согражданами на экран, где показывают твою страну, стать чуть более согражданином. Во-вторых, каждое новое сложное кино готовит тебя к следующему такому кино, потому что киноязык — он же немножко иностранный. В третьих, это место для дискуссий, для того, чтобы понять в какое время ты живешь и что тебе делать дальше.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Если рассматривать кино как бизнес, то, так или иначе, это попкорн и выбор фильма прямо у кассы. Ты рассказываешь, скорее, про какие-то редкие специальные события. Действительно, в последние годы появилось множество таких проектов во всех странах, которые вытаскивают редкое кино, — это еще не прокатчики, но уже и не фестивали, — они организуют шикарные показы, дискуссии, обсуждения. Вокруг кино вырастает новая социальная жизнь.

АННА СЕЛЯНИНА: Киноклуб?

ИРИНА ШАТАЛОВА: Не совсем, потому что киноклуб всегда был некоммерческим мероприятием, а здесь все–таки есть вопрос заработка.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Слушай, ну, это всё — хорошо забытое старое. Это было и в Советском Союзе. В кинотеатре показывали не артистов, а кино, а всё остальное было идентично театру: дамы демонстрировали наряды в фойе, был антракт, во время которого обсуждали увиденное и шли смотреть вторую серию. Говорят, у китайцев до сих пор так смотрят кино. Мне вот ужасно интересно попасть в китайский кинотеатр, я готов ничего не понимать. А вспомни, как показан кинотеатр в западных фильмах последних лет: то парочка одинокая целуется, то онанист сидит, то спит кто-нибудь пьяный и зал всегда полупустой. Для них кинотеатр перестал быть местом, в котором люди переживают опыт, показанный на экране. А все эти новые проекты, о которых ты говоришь, как раз возвращают нам такой опыт. Правда, я лично убежден, что если человек никогда не видел ничего слаще морковки, то есть попкорна, то он и не сможет захотеть что-то другое. Ну, как он может захотеть швейную машинку, если он не знает, что во вселенной она существует?

АННА СЕЛЯНИНА: Только если он обнаружит её случайно. Если он придет в кинотеатр и случайно попадет на «Про Рок» или если кто-то ему подскажет: «Хватит есть хот-доги, возьми авокадо, только посоли его для первого раза», и оно ему вдруг с первого раза понравится.

ИРИНА ШАТАЛОВА: По-моему, люди сейчас как раз всеядны. Один и тот же зритель вполне может отправиться на дурацкий кино-аттракцион, потому что ему нужно развеяться, а на следующий день он пойдет в этот же кинотеатр на эксклюзивное мероприятие.

АННА СЕЛЯНИНА: Нет, ты говоришь про круг людей, которые ходят в театры, на выставки — их 3% даже в Москве.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Да, дистрибьюторы заявляют, что максимальная аудитория любого авторского кино в России составляет 50 тысяч человек. Из 140 миллионов! У многих нет в пешей доступности кинотеатров и даже в автомобильной доступности их нет. Сейчас, слава Богу, построили однозальники в городах 50-тысячниках. Но там же мэйджоры. И что ты с ними будешь делать?

АННА СЕЛЯНИНА: Точечно вставать, впихиваться в сетку проката, например, вечером в среду. Потому что в четверг идут премьеры, а по средам сборы самые маленькие у всех — можно и авторское кино засунуть, не страшно, если не продастся.

ПРО ПРОЦЕСС

ИРИНА ШАТАЛОВА: В «Про роке» много линий, много разных составляющих, динамики, полиэкранов. Долго ли находились все эти решения?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Каждый элемент в фильме выращен замыслом и проверен. Я работаю с лучшим режиссером монтажа Костей Ларионовым. У меня прекрасный редактор — Катя Ляхницкая, с которой мы делали сериал «И ты, Брут?!» Мне нужен был человек, который бы пришел и сократил картину с четырех с половиной часов до двух. Катя посмотрела и вернулась со своими мыслями. Она должна была следить за ясностью. Она не решала, что мне надо сказать. Она помогала сделать внятным то, что хотел сказать я.

АННА СЕЛЯНИНА: Мы долго искали такого человека. Обращались к сценаристам, драматургам, много пробовали. Люди смотрели материал и писали какие-то свои истории, которые было невозможно визуализировать, — этих историй не было в материале, они требовали досъемок или костыльного закадрового текста. Получается, что Катя — совершенно уникальный специалист. Она, конечно, не 500 часов смотрела, а только большой первый раф-кат, плюс дополнительные линии, то есть часов 9-10. Но зато Женя и Костя были очень серьезно погружены в материал. Каждый кадр из этих тонн гигобайт был подробно описан. Поэтому когда какая-то линия казалась не внятной и её требовалось доформулировать, ребята просто находили для Кати дополнительные материалы в бесконечном гугл-документе по ключевым словам.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Пост в целом был очень серьезный. Было переозвучено многое, мы трёх главных героев переписывали, так как то, что снималось на бытовые камеры, было подчас технически неприемлемо для кинозала. Женя Гантимуров, гитарист «Смысловых галлюцинаций», перезаписал все гитарные партии эпизода кинопроб, поскольку в 2011 году не было дешевых цифровых пультов, способных писать каждый инструмент раздельно — а на дорогие у нас тогда не было денег. Под запись музыки пришлось делать специальную версию монтажа, чтобы музыканты видели аппликатуру, чтобы тот, кто стучит, видел, кто как играет. Юля Галочкина на цветокоррекции чуть с ума не сошла от цвета, вернее, от его отсутствия в кадрах, снятых самими героями на маленькие flip-камеры.

ИРИНА ШАТАЛОВА: К слову, какие задачи вы им ставили, когда оставляли их наедине с камерами?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Практически никаких. Было всего два пункта от меня: «Снимайте то, что вам кажется важным в вашей жизни и снимите Новый год». Я им никогда не звонил и не просил специально снять то, чего не было.

ИРИНА ШАТАЛОВА: А что было самым сложным в процессе создания фильма?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Найти трафарет для этого кино. Что брать в картину? Как оказалось, в этом очень помогают бумажки, которые были написаны в самом начале. Вот эти первые записи, которые, как тебе кажется, не имеют никакого отношения к тому, что ты снимаешь долгое время спустя. На самом деле имеют.

АННА СЕЛЯНИНА: Да, это удивительно. Я нашла недавно нашу первую заявку — там написан именно тот смысл, тот замысел, про что и получилось в кино.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: А второй сложный момент был — четко понять, зачем нужен этот материал, который снимали герои самостоятельно. На тебя сваливается дождь из этих кадров — и это интересно, и это прикольно. Но нужно было найти метод, который соответствует замыслу. Я опять же достал свою запись многолетней давности: «Эти камеры нужны для того, чтобы снять то, что я не смог бы снять ни при каких обстоятельствах». Это и стало трафаретом на монтаже. Я ни при каких обстоятельствах не снял бы крупный план героев на грани развода, когда он спрашивает: «Че, ты устала?» Я могу с ними год прожить, я сниму, как они ругаются, разъезжаются, еще что-то, но вот эту странную нежность, когда она чувствует, что он от неё уходит, а он чувствует, что она чувствует, и они говорят ни о чем, — никогда.

Теперь я точно знаю, что больше не начну снимать кино без огромного количества творческих документов. Там могут быть не явлены объекты, времена года и так далее, но главное всё равно оттуда растет — ты про что вообще?

АННА СЕЛЯНИНА: Делая «Про рок», спотыкаясь о бесконечное количество проблем на его пути к зрителю и вообще в его производстве, я всё время думала о том, что я сама герой, я сама там внутри этого кино, это мои вопросы: «Буду я сотрудничать со „Смысловыми“ или не буду? Доделаю ли я свою музыку до конца?»

ПРО ФИНАЛ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Когда был найден финал фильма?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Пока «Галлюцинации» не стали распадаться — а они это делали год — я не знал про финал, то есть мы его не совсем понимали. Но потом стало ясно, что кино закончится, когда «Галлюцинации» окончательно распадутся, потому что это очень красивая конструкция: менторы не выдержали времени сами. Нам не надо было показывать, что конкретно случилось, это неважно. Понятно, что у них что-то произошло. Когда эта точка появилась и я понял, каким будет последний кадр, всё начало отстраиваться внутри.

ПРО РОК

ИРИНА ШАТАЛОВА: К слову о менторах. Мы от лица «ДОКера» тоже много распространяли в последние пару недель по сетям анонсы премьеры «Про рока» в Москве и заметили, что некоторые пользователи после прочтения оригинального анонса к фильму выражали довольно снобистское мнение, что «Чайф» и «Смысловые галлюцинации» — никакие не звёзды рока и почему, мол, авторы не позвали участвовать в съемках Шевчука, например, или еще кого-то. Что бы вы им ответили?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Снобам посоветую собрать сначала как «Чайф» такой стадиончик небольшой, чтобы сообщить ему свои мысли, а после этого пусть размышляют о звёздном статусе. В общем, не думаю, что это справедливое суждение. Песню «Вечно-молодой, вечно пьяный» знают все, песню «Аргентина-Ямайка» тоже знают все. Вопросы? И потом это же памятник уральскому року. Локальная культура. Уайзман снимал не про всех на планете бедняков, а конкретно про Лос-Анджелес. Это метод. Наши персонажи — ключи к реальности. И «Галлюцинации», и Симаков, и Пантыкин, и Шахрин — люди, оставшиеся в Екатеринбурге жить. Это не «Агата», не «Наутилус», не Юлька Чичерина, которые уехали. Наши герои кровно связаны с городом.

АННА СЕЛЯНИНА: При этом они стали всенародно любимыми, известными и на гастроли ездят из Екатеринбурга в Москву и в остальные города мира, а не наоборот.

ПРО ДОК

ИРИНА ШАТАЛОВА: Догадываюсь, что благодаря этой кровной связи с Уралом, прокат «Про рока» и стартовал именно там, а не в Москве. Он там уже завершился?

АННА СЕЛЯНИНА: Он там не завершится никогда. Посмотри ролик с премьерного показа в Екатеринбурге и всё будет понятно. Там это продолжает происходить.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Я снимал кинокартину, которую через какое-то время в Екатеринбурге можно будет смотреть как историческую. Сейчас она поколенческая, а потом будет историческая. В одном кадре на кинопробах собраны 4 поколения: старшие смотрят на приходящие. И для меня это было супер-важно.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Вы довольны тем, как приняли фильм в Екатеринбурге?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Да, конечно. Думаю, он там будет довольно часто идти. Это будет событийный прокат. Эта история, во-первых, про этот город, про то, что было раньше, кто по этим улицам ходил. Екатеринбург в фильме такой, какой он на самом деле есть — зимний, холодный, темноватый, пасмурный. Во-вторых, это про его жителей — что они сами хотят вообще?

АННА СЕЛЯНИНА: Я бы не делала такой акцент на Урале. Видя реакцию в Иркутске, Омске и других городах, я не ощущаю большой разницы в восприятии.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Согласен, но в Екатеринбурге у зрителей все–таки чуть-чуть больше мотивов смотреть фильм.

ИРИНА ШАТАЛОВА: В связи со всеми уже случившимися показами вы наверняка слышали уже много мнений о фильме от простых зрителей, незнакомых вам людей. Какая реакция самая распространенная?

АННА СЕЛЯНИНА: Отзывов множество. Премьера в Екатеринбурге прошла очень бурно в зале на 500 человек. Как сказал директор кинотеатра: «Если сейчас сюда бомба упадет, то элиты в городе не останется, потому что вы собрали всех в одном зале. Так делать нельзя!» Но потом фильм сразу вышел в прокат в трёх кинотеатрах города — и также было полно восторженных отзывов, потому что он глубоко попадает куда-то в нутро.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Два самых частых сравнения, которые мы слышали, это «Выход через сувенирную лавку» и «Легко ли быть молодым?». Безусловно, эти сравнения не могут не радовать и не вдохновлять.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Да, это очень приятно. С другой стороны, возможно, эти два фильма приходят в голову аудитории, потому что они действительно были весьма популярны в своё время и за неимением других примеров документального кино, зрители сравнивают ваш фильм с тем, с чем они хотя бы приблизительно знакомы.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Каждый второй или даже полуторный отзыв начинается с такого: «Вообще я не люблю документальное кино… и уральский рок», а дальше идет откровение про фильм. Какой вывод можно сделать? Слово «документальный» дискредитировано с точки зрения индустрии, его нужно замести куда-то под кровать.

АННА СЕЛЯНИНА: Что мы и сделали. У нас нигде не написано, что этот фильм документальный — ни на афишах, ни в одном пресс-релизе. К сожалению.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Меня больше всего удручает, когда обозначают жанр документальным. Нет такого жанра — это вид кино. Как только об этом заходит речь, я тут же включаю выпускника ВГИКа: «Итак, давайте разберёмся. Всё кино художественное, потому что содержит систему образов. Если такой системы нет, то это в лучшем случае публицистика. Кинематограф делится на несколько видов: игровое, неигровое, научно-популярное, учебное, анимация».

Что касается второго аспекта — любви или не любви к уральскому року, то не будем забывать, что у слова «рок» есть второе значение — судьба. Картина-то про судьбы. В том числе про судьбы тех, кто сидит в зале.

ПРО ПРЕМЬЕРУ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Первый показ «Про рока» в Москве состоится уже через пару дней. Какие у вас ощущения сейчас?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Я считаю, что первый зал «Октября» в тысячу человек для неигрового кино в современной реальности — это всё равно что «Лужники» для рок-музыканта. Из условного зальчика в 100 человек переползти в тысячник в перекормленной событиями Москве — это очень серьезное дело. У Анны, как у сопродюсера задача — чтобы мы хотя бы в ноль по расходам в этой премьере сошлись. А для меня самое ценное, что я впервые в жизни увижу, что мою картину одновременно смотрит тысяча пар глаз. Я очень волнуюсь.

ПРО МИР

ИРИНА ШАТАЛОВА: Уже очевидно, что Москва соберётся. Но хочется же глобальности. Есть ли перспективы в других странах?

АННА СЕЛЯНИНА: Я не понимаю, потому что ни один международный кинофестиваль нас пока не взял. Думаю, им не близки наши меж-эпохальные метания.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Некоторые зарубежные эксперты считают кино длинным, а третью часть с клипами вообще никому не понятной. Но она понятна мне. Мне, как документалисту, нужно было поместить героев в их мечту, посмотреть, как они там себя чувствуют, какие они счастливые — это же уникальные эмоции. Мы вдруг их видим такими, какими они могут быть. Не знаю, что надо за рубежом. Я готов убрать последнюю часть, если получится хотя бы так пробиться к международному зрителю. Не хотите надежды и рефлексии в конце, ну, окей. Меня и так переломало, когда прокатчики настояли на сокращении моей авторской версии и я её сократил.

АННА СЕЛЯНИНА: Ты так сократил, что все кинотеатры всё равно падают в обморок, когда видят 112 минут

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Нормальный полный метр, чего они падают? Они просто, как обычно, думают, что док — это всегда скучно, что там будут длинные панорамы и кто-то неспешно будет катать вату. Но у меня это уже отболело. Главное, что есть моя режиссерская версия, а дальше я готов к разным опциям, если они будут нужны. Но, что на самом деле нужно, я не понимаю.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Конъюнктура?

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Черт его знает. Конъюнктура существует, конечно. Фестивалям за рубежом сейчас необходим отсюда другой взгляд. И потом это всегда лотерея — сошлось-не сошлось, замкнуло-не замкнуло. С этой картиной для меня самая большая цель — дойти до зрителя. Я как раз хочу выйти из фестивального гетто. По большому счету фестивали — это ярмарка тщеславия, они перестали быть индустриальными игроками, по крайней мере, в нашей стране, они не добавляют ничего к прокату. Элла Манжеева «Чайки» — Берлинский кинофестиваль, Карловы Вары — и что? 497 832 рубля в прокате у этой чудесной картины.

«Два самых частых сравнения, которые мы слышали, это «Выход через сувенирную лавку» и «Легко ли быть молодым?»

ИРИНА ШАТАЛОВА: Вы пробовали искать непосредственно дистрибьюторов за рубежом?

АННА СЕЛЯНИНА: Конечно, пробовали. Но как-то никто не хочет кино про русский рок с ноунейм-режиссером, ноунейм-продюсером и ноунейм-героями. Больше всего нам сейчас нужен сейлз-агент. Но что-то очереди нет.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Следующая картина такая же будет… Но меня не интересуют сенсационные вещи, честно.

АННА СЕЛЯНИНА: Вот и общайся с русским зрителем.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: А я с удовольствием! Я хочу, чтобы эту картину видели в нашей стране. Не все же фильмы, которые были успешны во Франции или Италии, известны всему миру.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Да, вообще большинство стран сконцентрировано на себе.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: А мы не сконцентрированы. И мне этого не хватает. Мне не хватает еще двух Юриев Быковых, Кантемиров Балаговых, Хлебниковых, Хомерик, мне не хватает всех этих людей, их мало! Эти люди вообще герои, как они выжили я не понимаю. Весь объем финансирования российского кино — 7 миллиардов рублей. Это меньше, чем бюджет последнего эпизода «Звездных войн».

ИРИНА ШАТАЛОВА: Безусловно, но это же легко объясняется — у нас субсидирование, а в США вековая традиция отношений Голливуда с Уолл-стрит, они не берут деньги у государства, они их берут как инвестицию, чтобы потом отбить.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: У них и системы государственных театров нет. Я лично считаю что наша страна существует пока есть система репертуарных театров, краеведческих музеев и библиотек. Потому что это и есть горизонталь или вертикаль, как угодно, которая нас связывает. Ты можешь приехать в любой город и встретить в этих местах приличных людей. Это не коммерческий Бродвей, где «Кошки» идут уже десятки лет. А какой еще театр в Америке? Недавно в Школу Театрального Лидера приезжал независимый американский театр, рассказывал, что у них есть хостел недорогой и еще они масло продают, а к нему бесплатный билет на спектакли. Мерить культуру деньгами и бокс-офисом — чудовищное преступление против нашей страны. Её связать может помимо Транссиба только это — общее облако смыслов. Как только это разрушится — всему конец. Останутся симулякры в виде отдельных администраций.

Я люблю вспоминать историю про Черчилля и бюджет Великобритании во время войны. Даже если это байка, то хорошо, что её придумали. Черчилль листает бюджет и спрашивает: «Слушайте, а где культура?» Ему отвечают: «Так, Уинстон, — мол — война!» И он говорит: «А зачем мы тогда воюем?» Аргумент про голливудскую систему хороший, но давайте тогда диверсифицируем: есть возвратные деньги на коммерческие проекты и там главный показатель — бокс-офис. А есть выращивание собственного кинематографа. Вот та же Франция молодец: со всех голливудских фильмов в прокате собирает приличный процент, минуя бюджет казначейства, — сразу в фонд развития французского кинематографа, поэтому страна может снимать хорошее кино. Им в голову не приходит мысль забирать по 5 миллионов рублей с собственных кинопроизводителей, чтобы все вышли на рынок одинаково. Ты собрался с «Metro-Goldwyn-Mayer» одинаково на рынок выходить из своего Бутово, где у тебя кинокомпания «Рога и копыта», что серьезно? Это нормальная защита — хотите зарабатывать с наших глаз деньги — развивайте наше кино. Это логика другая: ребята, вы хотите вывести из нашей страны полмиллиарда евро — пожалуйста, только сначала отдайте 250 миллионов в фонд развития кинематографии. Нет, у нас же государство сначала хочет собрать с прокатчиков кучу денег, потом посчитать, потом спутники вдруг какие-нибудь не взлетят, — значит, придется отдать обратно прокатчикам чуть меньше. Дайте развиваться-то! А театр вообще не может быть окупаем. Это невозможно. Ну, что он реально масло должен делать и продавать?

ПРО ПАРАЛЛЕЛИ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Я вот чем больше с вами общаюсь, тем больше не понимаю, как вам удаётся быть сразу в стольких эпостасях? Параллельно спектакли, документальное кино, ведение программ на телевидении, президентство в Гильдии, студия, бизнес, общественные дела эти все. Не опасен для здоровья такой объём?

АННА СЕЛЯНИНА: Опасен. Но это же не за 1 день сложилось, это круглосуточная занятость в течение многих лет. Действительно, оборачиваешься назад, а там уже столько всего. За те 6 лет, что мы делали «Про рок», Женя отработал 4 года в Гильдии, построил кинокомпанию, мы сделали в трёх городах «Код города», второй спектакль «Сталкер» тоже в это время был. Внимание, вопрос: почему же мы так долго делали «Про рок»? Да, мы просто постоянно были заняты еще чем-то, что, кстати, тоже не приносило денег.

«Мерить культуру деньгами и бокс-офисом — чудовищное преступление против нашей страны. Её связать может помимо Транссиба только это — общее облако смыслов»

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Я из ВГИКа вышел с шестью короткими метрами. Не знаю, какие у тебя были ощущения, но у меня было устойчивое ощущение колеса. Съемки-монтаж-премьера-банкет-фестиваль-банкет-съемки-монтаж-фестиваль-банкет и так далее. Это колесо довольно быстро утомляет. Я стал изнашиваться. Сколько в этом режиме можно жить? Это хорошо, когда тебе 22 или 23 года. Но дальше хочется остановиться и понять, что еще в жизни есть. Я случайно попал в театр из–за лаборатории «Ясная поляна» и заболел им. Я всегда хотел вернуться на телевидение. Дальше просто начинаешь по разным причинам реализовать свои навыки везде, а док в этом помогает и очень многому учит. В доке ты должен быть безопасным, безвредным, с тобой должно быть как минимум комфортно, а лучше, чтобы тебя вообще не было видно. Это хорошая практика, например, для секонд-юнита — уметь растворяться. Я снял «Территорию» Александра Мельника как режиссер второй группы — это тоже был потрясающий опыт, когда ты должен был думать как главный постановщик. Док учит работать очень искренне. В рекламе я часто снимаю детей, а их вообще не обманешь — они как рентген. Ты должен прийти к ним на площадку без одной задней мысли, разве что с приготовленной шуткой. Док вообще прокачивает во всех областях. Он учит видеть. Учит замыслу, потому что док без замысла — это диарея или в лучшем случае «от люльки до могилки» — еще один фильм про русскую деревню, про берёзы и поля и про то, как очередному колхознику трудно выжить, «а давайте все похлопаем ему на международном кинофестивале». Я никогда не боялся быть новичком. Мне нравится быть театральным режиссером-дебютантом. Как мне нравится быть документалистом-дебютантом.

Что касается объема дел, я смотрю на таких работоспособных людей, как Андрей Сергеевич Кончаловский, например, — у него масштабный проект о Микеланджело, два спектакля, курс, опера, еще документальный фильм надо сделать. Или Кирилл Серебренников, у которого миллион проектов — опера, кино, собственный театр, преподавание. Они постарше меня и нормально.

«Док вообще прокачивает во всех областях. Он учит видеть»

ПРО БУДУЩЕЕ

ИРИНА ШАТАЛОВА: Что будет с «Про роком» дальше, когда отгремит премьера?

АННА СЕЛЯНИНА: Знаешь, куча же материала и классных эпизодов остались за кадром. Даже эти 4,5 часа первой сборки — это лучшее из лучшего. Много раз появлялась идея сделать сериал из остального материала, предположим, 10 серий по 26 минут или что-то вроде веб-документари. Разобраться в этом материале, разложить его в длинную историю про молодые группы, которые идут к своей мечте, — можно. И, наверное, даже можно было бы каким-то образом это капитализировать на телевидении. Но лично мне этим заниматься уже не интересно. И, кажется, Жене — тоже. То есть это уже пережитый опыт.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Я просто не верю в эту историю. На мой взгляд, телевизионное смотрение такого материала ни к чему хорошему не ведёт. Это перетряхивание грязного белья.

АННА СЕЛЯНИНА: Ну, почему? Было бы хорошее док-реалити.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Ага, «Дом 2» на примере рокеров.

АННА СЕЛЯНИНА: Но там же нет провокаций, подстав — это чистый док.

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Всё равно это какая-то неоплодотворенная замыслом размазня. Я верю в субпродукты. Например, классно сделанная короткая история про Шахрина, с какими-то артефактами, хроникой. Или хорошо смонтированный монолог Сан Саныча Пантыкина — не тот, который вошел в картину, а большой монолог «10 шагов музыканта до инструмента». Это к фильму не имеет отношения, но как учебное пособие — гениально. Если бы нам хватило сейчас денег, чтобы нанять вменяемого режиссера монтажа на это, мы бы это сделали.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Фильм же только вышел. Есть сайт картины, на котором вы пока что приглашаете на премьеру, а потом он может обрасти атрибутами веб-документари, стать хранилищем архивов, почему нет?

АННА СЕЛЯНИНА: Опять вопрос: за чей счет банкет? Нужно каким-то образом это капитализировать. Когда это промо-кампания к прокату — тогда понятно. Но мы все — я, Женя, Вика, Артём, мы ведём этот проект без гонораров на протяжении многих лет. Еще год ковыряться в материале, чтобы предъявить его в красивой оболочке? Жизнь-то идёт дальше…

ЕВГЕНИЙ ГРИГОРЬЕВ: Нет, я всё равно доделаю. Я же упрямый.

АННА СЕЛЯНИНА: Ну, вот когда будут у тебя часы досуга, мы все вернёмся из отпуска и будет совсем нечем заняться, сделай это обязательно, конечно. Интервью Шахрина, Пантыкина, Симакова, Фельда с большим удовольствием можно посмотреть от начала до конца, я согласна. Они очень крутые.

ИРИНА ШАТАЛОВА: Зато новая аудитория к вам придет, благодаря таким видео.

АННА СЕЛЯНИНА: Может быть. Сейчас проведём первые показы. А потом, кто знает, возможно, и вторую волну самоката устроим после Нового года, тогда и пригодятся такого рода материалы.

Задача ближайшей премьеры в Москве — реклама проката. Потому что 29-го ноября, 2-го и 3-го декабря фильм стартует во всех городах, куда мы смогли пробиться, — всего более 60-ти площадок. Там есть даже диковинные населенные пункты Исилькуль, Буланаш или Москаленки, в которые мы заходили через фильмофонды.

Не знаю, что из этого выйдет. Слушаю всех и стараюсь вычленить зерна здравого смысла. Точно знаю, что это кино самодостаточное. Но я-то его уже видела и я его делала, я в него верю. Было бы странно, если бы было по-другому. Парадоксально, что 99% людей сложно заставить посмотреть «Про рок», в основном из–за стереотипов — «док про уральский рок». Но после просмотра они помогают фильму всем, чем могут.