В издательстве Free poetry только что вышел поэтический сборник «Шов» Любы Макаревской. По этому случаю мы публикуем подборку ее новых стихотворений.

В стихах Любы Макаревской частное время выворачивается наизнанку: детство, обычно спрятанное глубоко внутри и уменьшающееся по мере взросления, оказывается снаружи — болезненно ранимое, трепетное и близкое. Это детство начала пубертата, когда ожидание натягивается как струна — захватывающее осознание своей сексуальности и одновременно смертности подводит к «приступу желания», к «черному омуту удовольствия». В этой поэзии прием экстериоризации (и выворачивания) вообще кажется одним из основных — даже о любви говорится как о внешней грубой силе, способной на полное уничтожение переживающего ее субъекта — сначала она превращает его в пыль, а затем рассеивает «в животном дыхании». Такое исследование вышедшей из берегов чувственности (безусловно, феминнной, бесконечной и растворенной в «слабой речи» и ломком синтаксисе) переплетается с общеэтическими вопросами. Что делать с другим? Как смотреть на чужие страдания? Так как другой здесь всегда только ожидается, иллюзий по поводу возможности коммуникации не остается — любой контакт — это взрыв, любая встреча — это фантазм, ужас, разрывающий «логические связи сознания». Поэтому чужую боль тоже следует выбросить из себя прочь, сделать внешней — ради того, чтобы сохранить подлинную детскую оптику, оставить зрение непричастным. Ведь, как писала Сьюзен Сонтаг, сочувствуя, мы объявляем о своей (мнимой) невиновности и о своем бессилии — подчеркивая привилегированность по отношению к тем, кому мы сочувствуем. Как снять эту привилегированность в мире представлений? Равенство, пишет Макаревская, возможно лишь в ласковых руках тьмы, в «вечном сиянии над зоной смерти».

Е. З.

***

Так глаза привыкают
не видеть
все еще
недавно живые
вещи

И грубая сила
любви превращает
нас
в раздавленные, смятые
лепестки
в золотую пыль

На окраинах
города и сумерек
и ты только
большое животное
и его дыхание
и я сама только
новое животное
и его дыхание

Рассеянное
над линии передач
и электросетью
с улыбкой смерти
входящее в первый
стон
и в первый
всхлип.

***

Ехала в метро
слушала голос
Вирджинии Вульф
искала календарь
собственной
менструации

Превращалась
в море
в темноту
в принцессу Диану

/Каждый раз когда
я въезжаю
в тоннель…/

Я немного принцесса
перед жадным
ртом смерти
и немного
одиннадцатилетняя
девочка в конце
августа 1997

Уже невыносимо
изнывающая
в ожидании
любви

Уже начальный опыт
письма
уже начальный опыт
выжигания
слизистой

Уже знающая
круги короткого
черного омута
удовольствия

В приступе желания
лесбийского
гетеросексуального
отодвигающая
слои пораженного
эпидермиса
перед чистым
лицом неба
которого больше
нет.

***

Тебе стало
больно
когда ты
увидела
тихое
голое сияние
мира

Над головами
страдающих
животных
детей
цветов

Что же
ты сделала
с этой болью?

Во что закутала
ее?

Чтобы перенести
или выбросить
прочь из себя

Чтобы ее белая
пелена больше
не разъедала
твое непричастное
зрение

Видишь
как оно не умеет
переносить
чужую боль
как дети
не переносят
уколы.

***

Короткие дороги
к морю
к воде
быстрый путь
к ранам на коже

К тому что
зовется стыд
из одного
удовольствия

Новые линии
на моих ладонях
это ты или другой?

В обстоятельствах
света
иссеченного
на корню
точно фолликулы
волос

Определяющие
пол
всего лишь
как диагноз.

***

И на мне то
платье
что ты тогда
не увидел
и я выхожу
из дома
где больше
не живу
и время
обрывается
как карантин

Платье навсегда
разорванное
в сточной канаве
моего сознания
где логические
связи также
разорваны
уничтожены
ради бледного
ужаса узнавания
в треморе
вечного
сна.

***

Безопасность одного
отдельно взятого
тела внутри
дорожки бассейна

Длинное движение
этого тела
в строго отведенном
пространстве

Вне того что
он только:
/размягчает стенки
черного как поле
возможного обморока/

И потом голоса
других
женские голоса
возбужденные
и старческие
убаюкивающие меня
сквозь воздушные
потоки хлора

Оголяющие мозг
вслед за кожей.

***

Лес тополь
разбитая карта
крови ссадин
на коленях
и локтях
и желание в составе
слюны
ложное что было
с тобой?
пока другие играли
в войну
да вот это
/они в саду играют
марш давай играть
в войну/

Детская оптика
ее белая чистая
узость и пожалуйста
прости мне
меня саму
как прощают
лес обращенный
в осень
в сумрак
в белый страх

И тогда останется
только
утренний
подмосковный туман
чистый точно
поцелуй в лоб.

***

Что есть
у нас кроме
способов
самоуничтожения?

Слабая дорога
речи

Я так долго
хотела свести
себя к смыслу

Что не осталось
ничего

Где слова
белые как
любовники
касаются
друг друга

Посреди
взорванного
поля коммуникации

И процесс времени
над нашими
головами
останавливается

В ожидание
града
обстрела
словно признания
поцелуя
подтверждения
регистрации.

***

Ощущать свободу
языком
как небо
это не рана
другое право
собственности

И ты открываешь
глаза
не чтобы опознать
комнату или себя
в комнате

А чтобы в новом
саднящем
найти белое соленое
и вздрогнуть
как от примет
любви расщепляя
прививая кровь
только как дурное
в собственном
составе.

***

Все это
не случившееся лето
среднерусская тоска
воспаление слизистых
оболочек

Что есть
у тебя и у меня
кроме привычного
желания участия
или уничтожения

Что в итоге
осталось от меня
кроме полудетского
утерянного

Тонкое эхо
в речи других
чужих
желание стать
символом
на сельском
кладбище
глаголом невозможного
действия.

***

Простые
и грубые
слова любви

Вошедшие
в память
как иголки
в пальцы

Тьма гладит
наши лица
и руки

И лица
и руки
всех кого
ты или я
случайно
уничтожили

И тех кто
уничтожил
нас

Это равенство
или прощение?

Длинная и страшная
дорога наших тел
где ночь
собирает цветы
белые и розовые
на хрупких границах
сознания

Нет это только
знак равенства
перед призрачным
омутом

Перед кровью
перед ее
потребностью
стать ртутью

Радиоактивным
веществом
его последствиями
его вечным
сиянием
над зоной
смерти.