Софья Суркова

Рымбу Г. Ты — будущее. М.: Центрифуга, Центр Вознесенского, 2020. 222 с.

Я начинала писать с мыслью о том, что я не критикесса и не литературоведка, но зато феминистка, поэтому все нижеизложенное я говорю как феминистка.

Я читала сборник и раз в несколько текстов вскакивала, ходила кругами по комнате и разговаривала: острое ощущение сопричастности, иногда гнева не давало сидеть спокойно. Это важно, потому что так работает классовое сознание: я делю участь с авторкой, с фигурирующими в стихах женщинами. В обществе, построенном на бинарных оппозициях, связанные с феминностью элементы подавляются, из чего проистекает некая гомогенность женского опыта, хоть он и проявляется в конкретности и идентичности каждой человечицы — в этой способности к солидаризации и есть сила классового сознания. Галина Рымбу лингвистически репрезентирует его в своих текстах:

«…потому что с нами травмы, идущие сквозь поколения,
от женщины к женщине…»

«…мне 15 ей около 30
мы накрашены почти одинаково
как все женщины нашего мира
именно этого нашего общего мира
в котором мы встретились на заднем сидении малиновой девятки…»

«…почему я чувствую к ней такую близость
такую теплоту
такое уважение
это великая женщина — думаю так
живая великая женщина
на её плечах этот мир стоит
не иначе…»

Из этого всеединства и взаимопроникнутости можно вывести особый маркер феминности — десубъективацию, процесс размывания собственной субъектности как способ познания мира. Подобный маркер деконструирует фреймы, присущие патриархальной оптике, которая норовит детерминировать (то есть присвоить) мир через себя. Это ярче всего проявляется в моментах, демонстрирующих пласт слияния с материнским:

«…когда ты родился,
я не была мамой, но была маленькой.
мы были двумя сосудами
равномерными,
мир переливался в нас».

«…что моя грудь гниёт, и что я стала женщиной наконец-то…
и что все животные мира дают мне себя погладить».

Материнский дискурс превозмогает все строгие лингвистические процедуры: затя-гивающий, струящийся язык обустраивает письмо, которое асоциально и избыточно единовременно, оно не терпит никакого исключения, потому что являет собой не данность, но — событие.

Это особый способ заявить о себе через симптом, через тело, которое становится «созвучно» сознанию авторки. В тексте тело (которое обычно мыслится как опредмеченный объект) вдруг резко становится децентрировано:

«…когда я стояла у бывшего дома, не его двери открылись, но мое
тело раздвинулось,
чтобы выпустить мир…»

Тело проецируется вовне и становится неразличимо, превращается в одну лишь живую реакцию слова на внешний мир, семиотическую субстанцию, готовую к изъятию.

Реальность в стихотворениях организуется в соответствии с определенным дискур-сом. Его можно назвать феминным, феминистским. Даже когда речь идет о вещах, которые не связывают с условным понятием «женскости», в них так же заметен процесс десубъективации, как эфемерная линза мировосприятия:

«…земля. её тело лепили двое
корявыми руками,
изымали препарат из специального бокса
внутри живота. ночь держалась.
мы были немыслящими, неговорящими,
когда открылось».

«…он голоден, я голодна, они голодны.
почти весь мир уже голоден. где-то
и воды нет. надо придумать еду и воду,
чтобы шла ко всем отовсюду».

Риторика маргинализированной группы может иметь вес только когда она универ-сальна, способна говорить о любой сфере жизни. Пока она стоит особняком, ее будут продолжать воспринимать в ключе «опять эти феминистки говорят о своих месячных». А я очень люблю говорить о менструации (хотя бы из фалломаниакальной ненависти к любой иерархии, как к чему-то стоячему), говорить не «гости из Краснодара», «красный день календаря», но — «шматки крови, которые выходят из тела». Автоматическое функционирование языка дает нам неизбежно ложное ощущение себя.

Галина Рымбу ставит под сомнение всю существующую систему, что позволяет ей сменить систему координат, то есть переизобрести письмо. А если мы примем за точку отсчета факт того, что любая человечица — это существо, в первую очередь, говорящее, то единственным верным способом для формирования несфальсифицированной феминности будет письмо — ведь оно всегда являет собой наслоение значений, отсылает к чему-то большему, чем сам нарратив.

Таким же образом функционирует и стихотворение «Моя вагина», вызвавшее острую реакцию, на самом деле, не из–за своей физиологичности, а из–за того, что авторка посмела «мыслить ее политически»: озвучила ее, перестала деполитизировать то, что считается частным. Но почему-то личной и не предназначенной для разглашения эта тема является только в том случае, когда о ней говорит женщина. И тут же, с другой стороны, мы обнаруживаем, что «до моей вагины всем есть дело».

В культуре присутствует негласное соглашение, что вагина — это не половой орган, а его отсутствие. В своем тексте Галина Рымбу словесно артикулирует эту «поэтику отсутствия»: вагина выступает в качестве актора, занимает место и бытийствует у всех на виду, мы наблюдаем, как транслируется сильнейшая связь с образом тела. Используя подобную реноминацию, стихотворение перестает существовать в связи с нормами и постановлениями, определенными условной доминантной группой. Осознать — это буквально дать имя. Способностью именовать обладает литература, именуя, мы производим на свет новое присутствие. Интенция к переопределению дает авторке новый способ самопозиционирования, ведь при помощи номина-тивной практики можно попытаться выломать себя/феминность/вагину/мир из уже сформировавшейся традиционной семантики.

Фундаментальная несовместимость желания с речью приводит к расколу субъект-ности при ее столкновении с языком. За последние десятилетия произошел огром-ный сдвиг в выработке женщинами культуры преемственности, своего языка, способов говорения. Поэтическая феминистская речь — необходимая инъекция в общий лингвистический строй, ведь пока речевое поведение остается фаллоцентричным, женский пол будет Другим (не ассимилируемым, не доступным идентификации) даже для самих женщин, потому что все мы жили «в мире школьной литературы, где все видно только мужским взглядом». А то, как мужская (читай — патриархальная) оптика описывает нас — лишь симптом общекультурной травмы, полученной в попытке репрессировать память о материнском. Про это отчуждение от себя, с которым живут женщины, Галина Рымбу пишет в стихотворении «Отдыхаем с подругами». Текст развертывается как парадигма, а не локус, в котором конституируется речь:

«…чисто чтобы понтоваться, а не бунтовать. надо вместе
изловчиться, — хватит въёбывать на чужих и ебаться, как чужие,
не чувствуя ничего.
отдыхаем без музыки. потому что по-прежнему
музыки нашей нет, и «классы не существуют». но есть богатые мудаки,
про которых мы знаем, что они делают с женщинами…»

Мои феминистские надежды во многом связаны с литературой, так как она спо-собна воссоздавать в целостности то, чего недостает реальности — например, не сфабрикованное мужским взглядом понятие «женскости», которое не беспомощно само по себе, оно сепарировано, а не сегрегировано от андроцентричного взгляда на мир.

В «Великой русской литературе» мы видим радикальную смену оптики на устояв-шую иерархию власти в культуре:

«Гетеросексуалы! Поэты! Смелее! Придумываем имена!
Потому что это конкурс: участвуют все парни
от шестнадцати лет до ста!
Участвуют все, кто
над нами уже издевался,
и те, кому,
это только ещё предстоит…»

Обращение к мужчинам с предложением дать названия женским половым органам обыгрывается как текстуальная феминистская тактика: присваивая мужское пред-ставление о феминном, Галина Рымбу выворачивает его наизнанку, выводит на уровень парадокса, чем обескураживает, выявляет прорехи. Этого ведь и боится пресловутая «токсичная маскулинность» — смеха, неуважения к традиционным ценностям, оттого она и прячется за церемониальным высокомерием цивилизации.

Ресурс и воспроизводимость господствующих отношений тоталитарны исключи-тельно в условиях вынужденной немоты. Если мы станем говорить, то гегемония не сможет функционировать — так можно выразить мое главное ощущение от прочи-танной книги. Этическое и эстетическое преодоление гендерной асимметрии в культуре возможно через развитие параллельного традиции пространства, где присутствует иная форма номинирующего этот мир говорящего сознания.

*

Софья Суркова родилась в 1999 году в Московской области, с 2017 г. — студентка Литературного института. Публиковалась в сборнике «Ковчег Лит. Том 2», в журналах «Флаги», «За Стеной», «Солонеба», на «Полутонах».