Привет! Письмо вышло ещё больше, чем предыдущее, так как начав писать про психосексуальное и психолого-педагогическое развитие, я вышел на проблематику шизоанализа и критики идеологий, предварительную разметку социальных положений и конфликтов, в отношении которых происходит развитие темпераментов и характеров, а также вопрос о научной методологии в конце, по поводу которой ты меня спрашивал. В основном я его написал уже 22-го числа, но возможность отправить появилась только сейчас. По поводу методологии могу сразу сказать: задавай больше вопросов по вырабатываемой теории и предлагай как можно больше гипотез о переменных, которые могут влиять друг на друга тем или иным способом, чтобы мне сразу же начинать над ними думать и искать возможные решения. Теперь само письмо:

В библейской книге пророка Софонии есть занимательные строчки, которые я не раз вспоминал, став убеждённым безбожником. В её начале иудейский бог не только проклинает грешников, но и даёт им своеобразное определение: «Посещу в тот день всех, которые перепрыгивают через порог, которые дом господа своего наполняют насилием и обманом». Казалось бы, странная адресация: бог обещает покарать не только насильников и убийц, не только лжецов и обманщиков, но и в одном ряду с ними особую категорию граждан, перепрыгивающих через порог — казалось бы, они тут при чём? Объяснение данной категории грешников я встретил лет так одиннадцать назад, когда, уже сомневаясь в истинности православия, взялся читать книгу выдающегося английского антрополога Джеймса Фрейзера «Фольклор в ветхом завете», который, изучая суеверия и обряды разных народов, вошедших благодаря колониализму в состав британской империи, обнаружил пережитки сугубо магических, дорелигиозных представлений и в библии. Одним из таких суеверий считался магический статус порога дома вообще, и в особенности порога дворца как дома земного правителя, и тем более порог храма как дома правителя небесного. Например, у монгольских ханов всякий, кто касался порога дворца, подвергался наказанию. В лучшем случае его раздевали догола специально приставленные к порогу стражи с дубинами, и заставляли платить выкуп за свою одежду. В других случаях эти стражи могли и побить нарушителя дубинами; а в худшем случае его за это и вовсе убивали, засовывая в специальное отверстие под порогом, и отрезая голову. Такие же стражи порога имелись и в иудейском храме, о котором писал пророк Софония. У персидских шахов в 17-м веке, сообщает Фрейзер, цитируя итальянского путешественника Пиетро Делла Валле, «порог этот пользуется таким почетом, что его именем «астане» называется весь царский двор и самый дворец» — отсюда же, по-видимому, и бывшее название столицы Казахстана — Астана, переименованной <…> Назарбаевым в свою честь. В России от суеверий, связанных с порогом и обитавшими в нём домовыми, пошёл обычай переносить невесту через порог на руках, который дураки соблюдают до сих пор.

Разговаривая недавно с одним товарищем, я объяснил ему обобщённый страх консерваторов перед разного рода «излишествами», типа россказней про «общество потребления», аморализм и тому подобные вещи, двойным образом, социальным и физиологическим. С социальной точки зрения бессистемный выход за границы так называемых общественных норм во многих случаях приводит к тяжким последствиям для здоровья, наблюдая которые бессознательные граждане воображают, что и с ними произойдёт нечто подобное, если они прекратят верить в…небесного рабовладельца, семью, государство и прочие вещи того же рода. А с физиологической точки зрения они воспринимают выход за границы их представлений о «норме» как нервное напряжение, превышающее их способность его перенести без ущерба для психики. Для отдельных нейронов, например, существует порог реагирования, как и для участков мозга в целом; эпилепсия есть разбалансировка механизмов саморегуляции возбуждения, выражающаяся в припадках и других вещах. Порог же, в таком случае, выступает в качестве материального и практического символа для множества социальных и физиологических явлений, которые вынужден почитать субъект, не имеющий достаточно ума и воли, чтобы этот порог перепрыгнуть. А дальше уже не представляется трудным доказать, что таким образом обученной нервной системе должна представляться логичной связь между нарушением символических и ритуальных законов, приписывающих порогу, отделяющему внешнее от внутреннего великую святость — и нарушением общественных норм, как то: насилие и обман.

Вместе с тем, такое противопоставление: нарушение символических законов по отношению к богу — и нарушение моральных законов по отношению к людям, по-видимому, отсылает к двум семиотическим режимам, означающему и субъективному, о которых Делёз и Гваттари пишут в 4, 5 и 7 главах «Тысячи плато». Понять их значение и внутреннюю логику можно на примере двух типов поведения школьников, в отношении которых они вынуждены определяться на соответствующем этапе жизни. Во-первых, всякий молодой человек, сталкивающийся с трудностями идей и задач, поставляемых ему учителями, может ими увлечься, то есть связать удовольствие от спада нервного напряжения после решения трудной задачи с предшествующим ему ростом напряжения, когда в задаче ещё ничего не понятно, и требуется собрать все силы, чтобы её решить. Позитивное подкрепление со стороны грамотных учителей, родителей и приятелей, как правило, способствует выработке условного рефлекса: если задача трудная, значит интересная. На основе этого вырабатываются рефлексы положительной оценки школьником тех дисциплин, в которых он преуспевает, а в идеале — любовь к знаниям в целом. При сочетании с поисковым/ориентировочным рефлексом это даёт поведение, ориентированное на поиск дополнительных решаемых трудностей в учёбе, выводя на олимпиадный уровень и далее — история, полагаю, хорошо знакомая.

Но существует и иная возможная ориентировка школьника в случае непонимания на этапе решения задач и усвоения материала. Не доходя до этапа решения, мозг трактует рост напряжения как отрицательное подкрепление, стимулируя запуск ориентировочного рефлекса на поиск более интересных и продуктивных стимулов. Разумеется, стимулом, альтернативным поставляемым учителями, для любого школьника являются его одноклассники, на общение с которыми его нервная система и переключается. Само это общение, будучи обусловлено поиском новых ощущений, заданных ориентировочным рефлексом, в скором времени перерастает в выяснение отношений в условиях замкнутого коллектива, научная составляющая в которых, разумеется, отсутствует, так как с самого начала она была отмечена как негативная. И в той мере, в которой школьник преуспевает в выяснении отношений, в той мере он укрепляется в ассоциации игнорирования учебного процесса с позитивным подкреплением от общения с себе подобными оболтусами, воспринимая их как занимающихся важным и понятным делом, а учителей и адекватных учеников — неважным и непонятным, поскольку попытки перевести и их в режим выяснения отношений, то есть отвлечь от постановки и решения всё более увлекательных задач, они игнорируют или пресекают.

Что касается выяснения отношений в школьном коллективе, то оно расщепляется на призванное стимулировать первую и вторую сигнальные системы соответственно — то есть на те самые насилие и обман, которые проклинает библейский поп. Иначе говоря, каждая успешная драка и каждый успешный обман укрепляет школьных балбесов в своей правоте и безнаказанности, выступая для них столь же увлекательным и позитивным подкреплением, что и решение задач для умных ребят. Аналогично, наиболее буйные и лживые из такого хулиганья приобретают со временем в том и в другом большую сноровку, пополняя впоследствии ряды как уголовников, <…> так и более «достопочтенной» публики. В действительности эти крайние, теоретически выведенные позиции смешиваются бесчисленными способами, однако понять логику этого смешения, полагаю, невозможно без выделения смешивающихся в них противоположностей, а также их материальной основы, которой и являются типы нервной системы по сензитивности, фиксированности и силе возбуждения и торможения! Вообще, надо предполагать, что сензитивность у школьников и молодых людей в целом более высокая, чем у взрослых, так что реакция на учебные и коммуникативные стимулы соответственно, выше. Вместе с тем, в учебном и любом другом процессе выражения, сензитивность и иные качества проявляются не сами по себе, а как реакция на некие стимулы — так, например, погружение в освоение наук содействует перенаправлению сензитивности на предмет деятельности и его развитие ко всё более тонким и неочевидным стимулам — то есть требующим предварительного усвоения большого числа более простых условных рефлексов. Пропорционально этому снижается сензитивность к коммуникативным действиям, и наоборот. Впрочем, я допускаю, что при обучении детей профессиональными педагогами дома и в школе, при котором коллектив составлялся бы не из фрустрированных и беспокойных безграмотными родителями и друг другом субъектов, учёба и коллективное взаимодействие могли бы не исключать, а до некоторой степени взаимно усиливать друг друга. Тем не менее, расщепление всё равно бы оставалось хотя бы из–за объективной необходимости разделения времени на решение задачи чтение — и на общение с классом. Роль темперамента в этом, думаю, такова, что концентрация внимания и деятельности на учёбе свойственна организмам с большей сензитивностью, так как для возбуждения требуется раздражитель меньшей силы, а большие наоборот, вызывают стресс. Наоборот, для детей с низкой сензитивностью нервной системы научные стимулы представляются слишком слабыми, чтобы привлечь внимание, вызывая скуку (то есть запуск поискового рефлекса, отвлекающего внимание!) и переключение на визги, драки и тому подобные вещи.

Обобщая, социализация для каждого субъекта осуществляется благодаря движению в направлении преодоления тех или иных трудностей, возникающих в ходе любой деятельности: учёбы, работы, политики и так далее. Субъекты, попадающие по глупости и незнанию в семью, могут находить в ней известное «удовольствие», связанное с тем, что даже живя в условиях нищеты, они всё же получают какую-то зарплату, и даже скандаля со своим мужем или женой каждый день, раз в три недели они всё же имеют шанс и по…ться! А благодаря трактовке малейших трудностей, связанных с возможностью перехода к иному способу существования, трактуемому как негативное подкрепление, субъект удостоверяется, что его или её образ жизни единственно правильный и сомнению и критике не подлежит. Смена образа жизни в таком случае происходит как правило не вследствие сознательного выбора, а вследствие внешних обстоятельств, разрушающих условия прежнего образа жизни и принуждающих субъекта перестраиваться. Исходя из этого, я могу определить субъект как способ погружения живого физиологического тела в знаковую систему/смысловую среду, поставляющую ему стимулы и позитивные и негативные подкрепления тех или иных реакций на них.

Психосексуальное развитие, о котором писал Фрейд, как и психолого-педагогическое, о котором писали Пиаже и Выготский, есть в этом смысле путь, проходимый субъектом, ориентирующимся в отношении позитивных и негативных подкреплений тех или иных типов поведения. А субъективность в целом можно описать как систему расщеплений между возможными траекториями субъектов, заданную необходимостью тратить время на те или иные виды деятельности, выполняя которые тело усваивает тот или иной набор способов движения и соответствующих им идеологий. Наконец, виды деятельности, на которые тратится время, задаются способом производства — территориальным, деспотическим, капиталистическим или коммунистическим, для каждого из которых свойственно особая система разделения труда, распределения произведённых продуктов и их потребления, в отношении которых и вырабатывается спектр субъективностей, присущих той или иной формации. Схема формаций, намеченная Делёзом и Гваттари в третьей главе Анти-Эдипа, нуждается поэтому в существенном уточнении в плане спектра субъективностей и их определений. Например, эмпирически и социально понятно, кто такие капиталист и пролетарий, чиновник и интеллигент. Но эта практическая понятность как раз и затуманивает теоретическое понимание данных явлений. Например, каждый знает, как пользоваться деньгами — а вот что они есть товар-посредник и инструмент эксплуатации труда капиталом, каково их происхождение и так далее, узнать можно лишь благодаря экономической науке. Точно так же у денег и товаров имеется желающее, психическое измерение.

Возвращаясь к психологии, следует отметить, что само это подкрепление опосредуется конкретными органами на границе тела, через которые поступают те и другие стимулы, а также типом нервной системы, определяющим силу, устойчивость и подвижность процессов возбуждения и торможения. От этого конкретно-наглядного, физиологического представления, следует в дальнейшем отойти, так как, аналогично тому, как стимулы и подкрепления, заставляющие субъект развиваться в одних отношениях, тормозить и деградировать в других, поставляются окружающей средой и языком, также и совокупность возбуждений, и взаимодействия, представляющие мир для органов, распределяются по обе стороны покровов тела.

Первым из таких органов, как я написал в прошлый раз, у новорождённого младенца становится рот, через который снаружи вовнутрь организма проходит поток молока, а изнутри наружу — требование включить и выключить его подачу. При помощи рта младенец научается контролировать поведение другого субъекта, предоставляющего ему материальный поток, входящий в состав его организма. Наоборот, анальное влечение связано с научением ребёнка контролировать материальный поток, покидающий его тело, в соответствии с требованием другого субъекта, требующего прежде всего выключать и сдерживать подачу, а затем — включать. В то же самое время ребёнок учится ходить и говорить, тогда как раньше он мог только лежать и плакать. В буржуазной семье, опять же, носители этих двух функций распределяются между материнской и отцовской фигурами соответственно. Обе из них, по существу представляют функции передачи и прерывания передачи материальных потоков согласно формальным/информационным сигналам. Принимая во внимание эту кибернетическую составляющую, Делёз и Гваттари и определили органы, выделенные Лаканом, как желающие машины — причём их машинная составляющая, благодаря абстрактности принципов функционирования, переносится впоследствии в психике на разные другие предметы, не связанные с отправлением непосредственных физиологических функций. Или, пожалуй, будет вернее сказать, что данные функции вкладываются в тело всякого социализируемого субъекта из общества, так как рождение младенца, материальная и формальная коммуникация с ним, обучающие его реагировать на предоставляемые стимулы, происходят из внешней среды, и по мере его взросления, возвращаются в неё обратно.

Как я уже писал в прошлом письме, важным дополнением, которое Лакан внёс в теорию Фрейда, было введение двух дополнительных влечений, наряду с оральным и анальным: влечения взгляда и голоса, связанные с механизмами идеологизации, и направленные в капитализме на то, чтобы так заглючить нервную систему субъекта, чтобы тот потом не мог из этих глюков вылезти, действуя и воспринимая действительность неадекватно. Подробнее о четырёх частичных влечениях я думаю написать в следующем письме, как об особых автоматизмах, а пока что дам приблизительное их описание, обрисовывающее выход на всё более точный способ хакнуть их идеологизирующую функцию, на которой сидят все буржуазные и религиозные идеологии: вера в бога и в человека.

Влечение взгляда и стадия фотоархива. Влечение взгляда, согласно Лакану, проявляет себя на стадии зеркала, на которой ребёнок учится узнавать себя в зеркале. Вообще, как отмечали и отмечают многие психологи, способность узнавать себя в зеркале — это одна из особенностей, которые отличают человеческих младенцев и всего, что вырастает на их основе, от животных, которые себя в зеркале не узнают. Согласно Лакану, ребёнок начинает узнавать себя, отслеживая отражения своих движений в зеркале, непосредственно данные ему in statu nascendi, так как происходит замыкание ассоциативных путей между видимым зеркальным образом, ощущаемым посредством глаз, и моторными ощущениями от нервов, распределённых в тех частях тела, отражения которых двигаются симметрично непосредственно ощущаемым. Существенным стимулом в данном случае выступает голос взрослого, родителя или воспитателя, комментирующий движения младенца, называемого по имени как одно целое, вместе со своим отражением. Если бы голос называл ребёнка одним именем, а отражение другим, то логично предположить, что процесс узнавания существенно затормозился бы. А в случае расщепления временной и ситуативной/пространственной непрерывности, формирование образа Я можно было бы снять в смысле гегелевского aufgeben, не откатившись назад к животной форме, изолировав ребёнка от зеркал и не общаясь с ним — в таком случае мы получили бы скучную десоциализацию — а наоборот, наращивая количество образов и способов их опознавания через техническое опосредование. Мысленный эксперимент, позволяющий прояснить возможное направление устранения вредных идеологических последствий стадии зеркала, к числу которых относится вера в собственное Я, в бессмертную душу, которую нужно спасать (и для которой требуется спаситель: бог, царь или герой), в уникальную личность как носителя прав и свобод человека и гражданина, в свободу воли и прочий метафизические бредни, я бы назвал по контрасту, Стадией Фотоархива. В самом деле, вместо зеркала как аппарата, фиксирующего образ в режиме реального времени, но не сохраняющего их, можно представить фотоаппарат, на дисплее которого ребёнок может увидеть своё отражение, а затем его сохранение в электронном или бумажном виде, как распечатку фотокарточки. При каждом фотографировании голос воспитателя будет называть ребёнка не тем же самым, а всегда новым именем, подписывая затем полученную фотокарточку. Пусть ежедневно полученные фотокарточками с подписями разных имён выставляются на полках шкафов с 365 слотами для фотографий, образуя пространственное изображение не изменений одного и того же образа, а изменения сходств разных образов, отделённых друг от друга временем изготовления, подписью и местом на полке. Наконец, пусть каждый день фотографии делаются в нескольких типовых ситуациях, отмечаемых в подписях: за обедом, в детсаду, на прогулке, во сне и так далее, чтобы различные ситуации обозначались не как изменение того же субъекта, а как сходство различных. Таким образом, способ субъективации, заданный противоположным способом ныне существующему, сможет привести к блокировке представления об изначальной идентичности в пользу представления сходств и различий изначально различного. Однако, проведённый не над младенцем в действительности, а в уме взрослого субъекта, которому до того безграмотная система внушила представление о собственной идентичности, полагаю, такой эксперимент способен уничтожить этот идеологический предрассудок. А в случае особой устойчивости представлений об идентичности, можно разработать целый спектр практик деперсонализации, основанных на обращении с фотографией, письмом и размышлением над ними, в которых бы способы действия в разных ситуациях и в разные моменты, выделялись и именовались как исходно различных, чтобы затем уже обсуждать их частные сходства и различия.

В каком-то смысле идею фотоархива может предвосхищать идея зеркального коридора, когда субъекту демонстрируется вместо одного отражения, целый ряд, уходящий в бесконечность. Таким образом, кстати говоря, развлекался Делёз, как видно на одной из его фотографий.

Помимо этого следует отметить, что в основе влечения взгляда лежит диалектическое различие между Видимым и Невидимым, с которым мы уже сталкивались у Альтюссера (эту тему нужно прогуглить у Альтюссера, Фрейда, Лакана, Маркса). Ещё момент — физиология зрения и способ движения глаз, их траектория — саккады: когда некто видит объект, его глаза немного двигаются, описывая траекторию по контуру предмета. В шикарном романе Питера Уоттса «Ложная слепота» инопланетяне с распределённой нервной системой прятали свои перемещения между саккадами, движениями взгляда, или что-то вроде этого, а человеческую речь, связанную с рефлексивной вложенностью языковых структур, воспринимали как вредный вирус, которым их хотят заразить и заглючить их вычислительные мощности. Третий момент, который нужно отметить на будущее, это сравнение Лакана с Эпикуром в трактовке Хайдеггера, согласно которому Эпикур учил «пребыванию в сокрытости» как области невидимого, с чем соотносится статус аналитика, принимающего на себя роль предельного аффектирующего , поскольку слушая речь анализанта, он остаётся вне его поля зрения. Нет ли тут резонанса или даже совпадения? Четвёртый момент — становление-невоспринимаемым у ДГ во втором томе.

Влечение голоса и интерпелляция. Голос у Лакана функционирует в весьма различных отношениях, перечислить и понять которые все сразу не представляется возможным. Однако, поскольку голос играет важнейшую роль в субъективации и идеологизации субъекта, как в случае голоса, комментирующего движения ребёнка в стадии зеркала, так и в случае условного отцовского, внушающего ребёнку запрет на немедленное удовлетворение физиологических и всех иных потребностей. То и другое происходит в ситуации, когда голос становящегося субъекта слишком слаб, как иего тело, чтобы оказать отпор идеологизации, поэтому всё заканчивается довольно трагично: ребёнка очеловечивают.

Некоторое время тому назад, я задался вопросом, каков аналитический смысл альтюссерианской теории интерпелляции, и какие частичные влечения она задействует? Интерпелляция, согласно Альтюссеру, есть узнавание себя индивидом как субъектом в голосовом оклике представителя идеологического аппарата государства.

На мой взгляд, у Альтюссера тут напутано, так как благодаря интерпелляции у него индивиды становятся субъектами, а по моему мнению, наоборот, субъекты становятся индивидами, так как субъект, прошедший стадию фотоархива, то есть отучившийся идентифицировать различные состояния своего тела, а наоборот, отслеживать изменение сходств и различий, вряд ли станет считать себя индивидом, отнеся данный концепт скорее к ошибочным заблуждениям того рода, как если бы пятилетнему ребёнку, только что нашедшему «десять отличий» на двух картинках, стали рассказывать, что картинка всё же одна, и предмет на ней тот же самый. Стадия зеркала в таком случае представляет собой первичную интерпелляцию, закладывая основу для всех последующих, так как наряду с закреплением условного рефлекса узнавания своего образа и имени как идентичных, субъект усваивает голосовое подкрепление данного рефлекса, переходящего с уровня эгоцентрической речи ребёнка, обращающегося вслух к самому себе, как показал Жан Пиаже, на уровень внутренней речи, всё так же озвучивающей и комментирующей свои и чужие действия, хотя и не проговариваемой вслух, и как правило не осознаваемой, как показал Лев Семёнович Выготский.

И здесь имеется некая загадка, обыкновенно проскакиваемая идеологизированным сознанием, и связанная с тем, что если ребёнок усваивает голос как акустическую основу речи — и в то же время идеологизирующую основу интерпелляции от своих родителей, а те от своих, и так далее, то откуда же берётся голос как таковой? Иначе говоря, человеческий голос отличается от животных криков тем же, чем рука от лапы: рука есть опора для орудийной деятельности, а голос для членораздельной речи, тогда как у животного в лапе смешаны функции руки, ноги и инструмента, а в криках — функции речи и голоса. Фрейд, разбирая вопрос происхождения голоса, отвёл приоритет его запрещающей роли в эдипизации и идеологизации, которые мыслились им, как я уже писал, не как общественные, а как семейные явления. Наврав в предпосылках, он вывел из этого нелепую и явно метафизическую гипотезу об «отце первобытной орды», который всем всё запрещал, и именно от него всем потомкам передалась функция запрета на прямой доступ к наслаждению, и идеологизирующий голос, её обеспечивающий. Огрубив таким образом Фрейдовскую гипотезу, мы должны отметить возможность её более подробного рассмотрения по тексту, который, как правило, богаче смыслами, чем автор предполагал записать — однако, отталкиваясь от унификации и антропоморфизма, мы можем сформулировать противоположную гипотезу: голос как один из объектов-причин желания, является по своему происхождению не человеческим, а машинным.

Великолепной иллюстрацией материалистической гипотезы происхождения голоса как объекта-причины желания, является картина Фрэнсиса Барро His Master´s voice.

В честь этой картины назван известный роман С.Лема, который мы оба читали. На грампластинку записали голос хозяина собаки, и включили запись через пару лет после того, как хозяин помер. Собака слышит знакомый голос, по которому скучала, а вот откуда он исходит и каким образом, врубиться не может. И вот это расщепление на машину, проигрывающую человеческий голос, и на одомашненное животное, узнающее голос без понимания ситуации, как раз и представляет собой хорошее приближение к ситуации голосового влечения. Так как расщепление животных коммуникаций на голос как подкладку речи и саму коммуникативную речь, возникает в связи с развитием орудийной деятельности как смысловой подкладки языковой структуры. (Не будет ли становление-животным тогда предполагать практики, направленные на то, чтобы прекратить узнавать голос власти — бога/Человека/большого другого, редуцировав его обратно к ничего не значащей совокупности шумов — ?)

Здесь я приведу рассуждение, которое я излагал одному товарищу <…>. В начале мы говорили о различии первой и второй сигнальной систем: первая работает понятно как органы чувств на поверхности тела улавливают раздражения внешней среды, которые затем отображаются в нервной системе — классическая теория отражения, знакомая ещё французским просветителям, Владимиру Ильичу, выдающемуся психологу Леонтьеву, который выделил помимо физического отражения, четыре формы, свойственные биологической форме движения материи: раздражимость, чувствительность, восприятие и сознание, о которых думаю подробнее написать в теме про биологическую эволюцию бессознательного. А вот вторая сигнальная система, связанная с языком и речью, представляет собой качественный разрыв, поскольку составляется из означающих, сидящих на условных рефлексов, которые отсылают друг к другу как противоположности, так что фонемы различаются как звонкие и глухие, гласные и согласные и т.д., морфемы как смысловые противоположности: чёрное это противоположность белому и наоборот; лексемы различаются на субъекты и предикаты, и так далее. Короче говоря, язык как частный случай знаковой системы, представляет собой систему различий, в которой отношения между элементами предшествуют самим элементам и определяют их. У товарищей возник вопрос, а откуда же эта система различий берётся, или что за различие является первичным? Я им говорю: оно само, различие и является первичным. Кого-то это немного выморозило, и до меня стали докапываться, а как это понять, и где вообще различие между животным, у которого есть только первая сигнальная, и человеком, у которого есть об сигнальные системы?

Для этого я ввёл различие между лапой и рукой как относящихся различным образом к подручным (термин Хайдеггера) вещам, а также различие между вещью, орудием и инструментом. Всякая вещь, до её рефлексивного, научного осмысления, рассматривается как людьми и животными как пригодная для чего-то, и прежде всего для потребления. Животные вообще обращают внимание на те вещи, которые они могут съесть, или которые могут их съесть, нимало не заботясь об их внутренней, «духовной сущности», и проявляя тем самым некий здоровый и философический материализм (кстати, интересно: у животных точно есть способность испытывать страх, а вот испытывают ли они отвращение, или эта способность развивается вместе с орудийно-языковой деятельностью?). Отличие орудия от вещи в том, что вещь пригодна для непосредственного потребления организмом, тогда как орудие пригодно для изготовления, обработки и добычи других вещей, которые уже могут удовлетворять те или иные потребности. Однако употребление орудия может быть направлено не только на добычу вещей, пригодных для непосредственного потребления, но и на изготовление других орудий. В таком случае орудие можно определить как инструмент и помыслить себе чистую инструментальность как принцип, конституирующий обращение с миром в ходе орудийной деятельности. Тогда уже ясно, что человеческая рука отличается от обезьяньей лапы тем, что определена отношением к меняющимся и отсылающим к производству друг друга инструментов, приспосабливаясь естественным отбором к их изготовлению. Орудийные операции по обработке тех или иных предметов в свою очередь формируют систему смыслов как психических отображений действий с предметами, которая становится основой формирующегося языка, упорядочивая речевые операции, сопровождающие коллективный труд и, что немаловажно, обучение ему детей. Однако, поскольку язык функционирует как система различий, то и сам он проявляет тенденцию различаться и расщепляться в отношении различных способов употребления, в том числе коммуникативного и познавательно-инструментального, о котором я написал в начале письма.

Итак, имеется изначальная множественность инструментальных операций, создающих и наращивающих потребность в их речевом и языковом сопровождении — а также множество популяций человекообразных обезьян, осваивающих эту деятельность и становящихся людьми в антропологическом смысле. Подстраивание неврной системы под ассоциацию действий, сопровождаемых проговариваемой голосом речью, равно как и подстраивание разных способов называния тех же объектов и действий происходило в коллективах социализирующихся приматов так же, как мы и сейчас дети ассоциируют моторику и отражения в зеркале, показываемые или ощупываемые предметы и слова, которыми их называют — с тем различием, что у наших животных предков отсутствовал какой-либо высший воспитатель, и они сами всему научились в ходе практики, решая поставляемые ей проблемы. Поэтому единый источник голоса как подкладки речи может мыслиться лишь как некая идеальная точка схождения, наподобие множества всех множеств, которого, как и гипотетического «инструмента всех инструментов», не существует в действительности.

Данное явление исходной множественности как инструментальных, так и популяционных источников голоса, можно характеризовать понятием полифония, или многоголосие, которое ввёл в контексте литературной и философской критики выдающийся советский философ Михаил Бахтин, анализируя творчество Ф.М. Достоевского. Многообразие проявлений голосового влечения в различных социальных и исторических ситуациях — тема весьма обширная, из которой мне представляется существенным отметить её взаимосвязь с идеологией и деидеологизацией, осуществляющейся посредством идеологических аппаратов государства, среди которых Альтюссер выделяет восемь следующих: религиозный ИАГ (система различных церквей); школьный ИАГ (система различных “школ”, государственных и частных); семейный ИАГ; юридический ИАГ; политический ИАГ (политическая система, в которую входят и различные политические партии); профсоюзный ИАГ; информационный ИАГ (пресса, телевидение, радио и так далее); культурный ИАГ (изящная словесность, искусства, спорт и так далее). Каждый из этих аппаратов идеологизирует субъектов, проходящих через них, привнося в их психику эффекты, в том числе интерпелляционные, окликая их посредством голосового влечения (иные эффекты, оказываемые ИАГ на формирование субъектов, также следует изучить), так что субъект, уже научившийся в семейном ИАГ узнавать себя в зеркале как ребёнка своих родителей, учится узнавать в голосах учителей студента такого-то учебного заведения, подчинённого его дисциплинарным правилам; в голосе попов — верующего, сотворённого боженькой и обязанного давать отчёт его служителям, каяться перед ними в грехах и платить им за это деньги; в голосе из телевизора — гражданина своей страны, обязанного голосовать за местного вонючего диктатора, или сводить к его персоне стоящую за ним диктатуру буржуазии (если это «оппозиционный» канал), а после развлекаться КВНами и прочими дегенеративными шоу, узнавая себя как телезрителя, и так далее. Представление о боге, на которое ссылаются попы, или отце первобытной орды, как это действительно существующее явление трактует Фрейд, возникает в бессознательном субъектов вследствие резонанса голосов властных идеологизирующих структур — а революционное желание возникает вследствие рассогласования, диссонанса этих голосов, позволяющего уклониться от их призыва подчиняться самому подчинению.

Чем является в действительности призыв любого идеологического аппарата, прекрасно показал в числе прочих Гергори Бейтсон, анализируя структуры коммуникации, и открыв в них явление «двойного послания» или «двойного захвата» — doublebind. Суть его сводится к тому, что некая властная инстанция предъявляет субъекту заведомо невыполнимый набор требований, одновременно запрещая покидать место идеологизации, равно как и рефлексировать невыполнимость требований. Сам Бейтсон так характеризует эту ситуацию следующим образом:

"1. Двое или более участников, один из которых выступает «жертвой».

2. Повторяющийся опыт. Этот критерий относится не к двойному посланию как таковому, а как к объяснению этиологии шизофрении, когда двойное послание является не единичным травматическим переживанием, а повторяющейся в жизненном опыте «жертвы» ситуацией.

3. Первичное негативное предписание в форме:

а) «Не делай того-то и того-то, иначе я накажу тебя», или

б) «Если ты не сделаешь того-то и того-то, я накажу тебя».

4. Вторичное предписание, которое даётся на более абстрактном уровне и вступает в конфликт с первичным. Как и первичное предписание, оно подкрепляется угрозой наказания. Вторичное предписание «обычно передаётся ребёнку невербальными средствами. Это могут быть поза, жест, тон голоса, значимое действие, нечто подразумеваемое в словесном комментарии». Оно может противоречить любому элементу первичного предписания. Если попытаться выразить вторичное предписание словами, оно может сообщать нечто вроде: «Не считай, что это я тебя наказываю», «Не подчиняйся моим запретам», «Не думай о том, чего ты не должен делать», «Не сомневайся в моей любви. Мой запрет является (или не является) её выражением» и т. п. «Возможны также случаи, когда „двойное послание“ создаётся не одним индивидом, а двумя, например один из родителей может отрицать на более абстрактном уровне предписания другого».

5. Третичное негативное предписание, лишающее жертву возможности покинуть ситуацию."

Ясно, что с теми или иными вариациями данная ситуация имеет место для всех перечисленных ИАГ; эдипизация же является вариантом ситуации, в котором функции позитивно-негативного и негативно-позитивного подкрепления не наложены друг на друга, а разведены в материнской и отцовской фигурах. В этом отношении резонанс и диссонанс как голосовые модели соотношения идеологизирующих фигур ИАГ; негативное и позитивное подкрепление как условно-рефлекторные модели соотношения идеологизирующих фигур ИАГ нужно разбирать особо, однако наличие общей функции и вариантов её реализации само по себе уже значимо для прояснения сути дела. Поскольку в действительности резонанс аппаратов никогда не бывает идеальным, то он создаёт как шанс уклониться от идеологизации, так и шанс быть встроенным в складывающуюся идеологизацию в качестве дополнительной рабочей детали. Более того, можно предположить, что элементы полифонии обязательно сохраняются и в идеологизированном состоянии, содействуя его поддержанию, как об этом пишет, к примеру, Кастанеда, выдвигая концепцию внутреннего диалога. Суть его сводится к парному противопоставлению голосов, например материнского и отцовского в эдипизации, или либерального и консервативного в буржуазной идеологии, в котором одна сторона различённой пары наделяется позитивными, а другая — негативными чертами. И далее субъект начинает про себя проговаривать позиции от лица то одной, то другой стороны, загоняя себя в разные коммуникативные ловушки.

Отличие психоза от невроза в том, что у невротика, то есть «нормализованного» гражданина буржуазного общества, голоса идеологических аппаратов образуют в голове кашу, с которой он как-то живёт, чему способствует наличие социальной подкладки у этих голосов — тогда как в психоза социальная подкладка выпадает, и субъект начинает слышать голоса сами по себе, что обществом и ИАГ трактуется как сумасшествие. Суть же у обоих явлений та же самая, так как если некто слышит и соглашается или не соглашается с голосом из телевизора, а кто-то другой слышит и соглашается или не соглашается с голосом из унитаза, то хотя в одном случае имеется внешний, социально-технический повод слышать, соглашается или не соглашается, а в другом случае он отсутствует, сама потребность слышать соглашается или не соглашается, отвечать или не отвечать, является не социальной, а бессознательной. Так что в каком-то смысле голоса из телевизора не только не лучше голосов из унитаза, а много хуже в силу объективации и массовости, что последние выделяют как вредное отклонение и пытаются лечить, а первые не рассматривают как отдельный предмет, и не лечат.

Что существенно — так это наличие в бессознательном двух полюсов, как об этом пишут ДГ. В первом голоса всех властных институтов образуют резонанс, замыкающий субъективность в подчинении господствующей идеологии (особенно хорошо это можно проследить на примере поповского бога, который одновременно является отцом семейства, правителем небесного государства ангелов, и собственником средств производства). Во втором совокупность уклонений от резонанса образует полифонию коллективной жизни, мышления, труда и борьбы. Первый полюс они характеризуют как «параноидально-реакционный, второй — как шизофреническо-революционный». Эдипизация же рассматривается ими как последний порог, отделяющий разделение семейного сексуализированного желания и общественного сублимационного производства от желающего производства как прямого контакта желания и обобщённой инструментальности. Поэтому и первый том их совместного труда называется: «Анти-Эдип», с подзаголовком: «Капитализм и шизофрения», как двойное название для того порога, который желающему производству предстоит перескочить. Вот устройство этого порога:

Эдипов комплекс как система психосоциальных ловушек. Именно так, а вовсе не как только внутриличностное образование, как это предполагал Фрейд, его и следует характеризовать. Система идеологических аппаратов государства, которую начал изучать, но не закончил этого дела, Альтюссер, вообще, выполняет смешанные функции: во-первых, она социализирует субъектов, что важно и нужно для развития общества, и будет сохранено с необходимыми корректировками и в коммунизме; во-вторых, она субъектов идеологизирует, так парализуя их познавательные и психические способности, чтобы снизить их способность сопротивляться эксплуатации и самой идеологизации до приемлемого уровня. Семейный ИАГ, в котором стартует социализация и идеологизация всякого субъекта, оказывается существенным в том отношении, что в нём закладываются основы как социализации, так и для идеологизации, как для развития, так и для подавления способностей. Из этого, кстати, следует, что психосексуальное развитие главным образом искусственный, а вовсе не естественный процесс, так как стимулы, определяющие этапы формирования психики ребёнка в буржуазном обществе, для других обществ, или тем более в условиях эксперимента, могли бы быть принципиально иными, хотя и не абсолютно любыми, так как пластичность детского организма и психики велика, но не безгранична: как ребёнка ни учи, а жабры от этого у него всё равно не вырастут, для них нужна другая технология.

Чтобы понять суть эдипизации, рассмотрим устройство любого частичного влечения, представленного соответствующей желающей машиной. Всякая желающая машина по ДГ состоит из трёх взаимосвязанных компонентов: органа как дыры в телесной поверхности (рот, анус, глаза и уши для непосредственно физиологического тела — и их психические отображения, возникающие вследствие абстрагирования от непосредственной телесности в ходе социализации, из–за чего я полагаю, подобное определение органов справедливо и для более абстрактных социальных тел), потока объектов любой природы, с которыми орган способен взаимодействовать, и социальных механизмов, ограничивающих и конкретизирующих взаимодействие органов с потоками, из которых выбираются какие-то определённые, а не вообще любые объекты. В терминах лакановских регистров, это можно определить как воображаемый орган, символический запрет и его реальный объект. Допустим, оральное влечение в элементарной своей форме представляет собой желание потребовать и съесть всё, что угодно. Однако съесть можно только какие-то конкретные вещи, будь они конкретными, как бутерброд или котлета, так и абстрактными, как прибавочная стоимость, на которую капиталист переносит психическое отношение к пище. А такой вещи как «всё что угодно» нигде ни в общественной, ни во внеобщественной природе, найти и съесть нельзя, поэтому любые конкретные вещи, предоставляемые деятельностью данному влечению, никогда не будут его удовлетворять полностью, так как его объект-причина, который я в прошлом письме обозначил как @, не существует в действительности, хотя и действует как особая психическая функция. То же самое верно и для остальных частичных влечений, объектами которых являются экскременты, взгляд и голос, конкретных и абстрактных заменителей которых может быть сколько угодно, однако в виде «чего угодно», что может быть удержано, увидено и услышано, они существуют лишь как психические функции. Именно эта неудовлетворимость всякого влечения заставляет орган схватывать всё новые и новые объекты, повторяя сходные действия до бесконечности, так как на место желаемого объекта может быть помещён всегда ещё один подходящий.

Существует или нет какая-либо «естественная» способность тела, независимо от среды выбирать себе объекты, вопрос дискуссионный. Я думаю, что в той мере, в которой тело социализируемо, выбор объектов выносится в общество, а тело становится свободным от инстинктивных регуляторов, присущих ракообразным, ленточным червям, грибам и тому подобным организмам, которые также не существуют вне среды, однако не вытесняют в неё механизмы своего функционирования в отличие от нас, как орудийно-языковую систему (которую, возможно, следует отличать от инструментально-речевой?). Как бы то ни было, а общество накладывает на отношение органов к потокам любой природы символическое ограничение, связанное с языковым и орудийным опосредованием всякого действия. Для орального влечения это знаменитое «кто не работает, тот не ест», для работы это «от трудов праведных не бывает палат каменных» и тому подобные присказки, выражающие мировоззрение невротизированных субъектов, живущих в классовом обществе. В общем виде данный запрет на прямой, непосредственный доступ к желаемым объектам — а вернее к тем объектам из потока любой природы, которые определены структурой запрета! — носит в психоанализе наименование функции черты. Черта как запрет прямого доступа к произвольно выбранному объекту создаёт дисбаланс в представлении потоков для органов, искажая возможный способ желать взаимодействия с ними. Состояние дисбаланса, в которое таким запретом приводится психическая функция того или иного органа, можно характеризовать как одновременный избыток и недостаток именования, желания и связности с объектами.

Особенно удобно в этом отношении рассматривать религиозные запреты, которые, в отличие от буржуазных, как правило сформулированы в ясной и недвусмысленной, письменной форме: считать бога Яхве господом, не делать идолов, ничего не делать в субботу и не прелюбодействовать. Первое предписание вздорное, так как предполагает, что во-первых, Яхве существует в действительности, а во-вторых, мы должны искать себе каких-то господ, чтобы заделаться их рабами. Второе предписание не менее пустое, так как предполагает, что у нас есть желание или потребность делать идолов: адекватные люди их и так не делают, не потому что им это запретили, а потому что у них есть дела поинтереснее. Третье предписание бессмысленное, так как отдыхать раз в неделю можно и нужно и безо всяких предписаний, и не для какого-то божества, которого нет, а для собственного здоровья. Четвёртое — в принципе невыполнимое, и направлено на то, чтобы внушить верующим чувство вины за нарушение запрета, не нарушать который никто не может, если только не стерилизуется, что в свою очередь запрещено ещё одной из заповедей. Примечательно, что заповедей, запрещающих научную вивисекцию, или участие в выборах в парламент, библейские попы не придумали, так как объекты и ощущения, достигаемые вследствие такой деятельности, как и бесчисленное множество других, не вступали в прямой конфликт с их классовым интересом, направленным на идеологизацию и оболванивание древнееврейского народа. Таким образом, при идеологизации имеет место во-первых, суждения о существовании и значимости одних объектов, далеко не все из которых существуют на самом деле, и замалчивание множества других, о которых нужно догадываться самим, и многие из которых ещё не открыты, так что для их обозначения даже отсутствуют слова; во-вторых, запрещение или предписание действий, которые люди и так делают без каких-либо предписаний; в-третьих, выдвижение заведомо невыполнимых запретов с целью внушения моральной и зачастую юридической вины за их невыполнимость.

Эдипизация представляет собой особый случай такого недопереназывания, недопережелания и недопересвязывания (термины образованы от анекдотического выражения «недоперепил» — выпил больше, чем смог, но меньше чем хотел), в котором неудовлетворённость частичных влечений, уже подавленных и символизированых на оральной, анальной и зеркальной стадиях (следует ли вводить дополнительную голосовую стадию интерпелляции, или она уже функционирует в предыдущих? Или же она ещё не сложилась исторически как отдельная?), обобщается и закрепляется на так называемом фаллическом объекте, представляющем собой эффект производства желания как нехватки, в котором субъект может наслаждаться, только тогда, когда он или она не наслаждается и наоборот. Психическая ловушка, формирующаяся в данном случае, в целом подобна описанной Бейтсоном, и состоит из следующих компонентов:

1. Ведущим фактором в эдипизации является частная собственность на средства производства, исходя из которой лица, совмещающие в себе функции родителей и воспитателей, проживают в том же помещении, что и воспитывают детей, снимая или владея им в городских условиях, оплачивая деньгами, получаемыми в виде заработной платы, прибыли, жалованья, ренты или гонораров за обслуживание тем или иным способом, прямо или косвенно, системы товарно-денежного капиталистического производства. Воспроизводство будущих работников при этом выведено из общественной в частную сферу, так что семейное воспитание детей, которые не могут без существенного ущерба для жизненных условий уйти от родителей, которые в свою очередь связаны экономической необходимостью и психическим желанием этих детей кормить, воспитывать и т.д., представляет собой способ избыточного связывания их друг с другом и недосвязывания с обществом, в каковой ситуации недопересвязывания и развиваются эдипов и иные комплексы.

2. Вытесненная из воспитательного и общежительного механизма социальность возвращается в превращённом виде, через фрустрацию родителей, ежедневно выпоротых экономически, политически и идеологически взаимодействием с капитализмом вовне семьи, в которую они надеялись от него отгородиться.

3. В ситуации неравенства сил участников, ребёнок, на которого они переносят свою фрустрацию в виде так называемой заботы, проявляющейся в перекосах в сторону как позитивного, так и негативного подкрепления, не может осознать и выправить подкрепления в сторону адекватного баланса, сам приводится в состояние постоянного стресса, снижающее его устойчивость к последующим идеологическим воздействиям.

4. Сама эдипизация возникает вследствие того, что отслеживая причины перекосов в родительском отношении к нему, он обращает внимание на их особое отношение друг к другу, как если бы они занимались друг с другом каким-то особым наслаждением, ему запрещённым. В этом случае опять же учреждается недопереопределённость объекта желания, так как из бесчисленного множества общественных отношений, потенциально доступных ребёнку, его связывают с двуми или около того людьми, главное позитивное подкрепление, удерживающая связь которых в том, чтобы трахаться друг с другом, от наблюдения чего ребёнка как правило изолируют, создавая символический запрет и объект желания в виде матери для мальчиков и фаллоса для девочек, учреждая тем самым различие между полами на уровне бессознательного, накладывающееся впоследствии на анатомические и социальные различия.

5. В формировании эдипальной фиксации желания участвуют все ранее названные частичные влечения: оральное, связанное с позитивными подкреплениями, ассоциирует их с материнским телом, от которого младенец получал тепло, пищу и тому подобные вещи; анальное, связанное с негативными подкреплениями, ассоциирует их с отцовским запретом; зрительное влечение, зафиксировавшее субъекта на стадии зеркала как тождественного самому себе, фиксирует его повторно на так называемой первосцене, когда ребёнок видит впервые наглядное подтверждение своим подозрениям: родители трахаются, а ему не дают! Наконец, голосовое влечение, я полагаю, выполняет функцию идеологического резонанса, так как голос самого ребёнка в этой сцене блокируется страхом разоблачения и неравенством сил. Кроме того, происходит ассоциация частичных влечений друг с другом: орального со зрительным, так как позитивное подкрепление оказывается возможно лишь в наглядной, а не осязаемой форме, располагаясь на стороне другого; а анального с голосовым, так как в ситуации первосцены ничего не остаётся как молчать, то есть сдерживать собственный голос. Такого рода фиксация наслаждения на стороне другого, его связь с запретом, ведёт к восприятию желания как нехватки, которая после шести лет вытесняется при вхождении в т.н латентную фазу, и затем возвращается в период полового созревания.

6. Однако, поскольку в отличие от предположения Фрейда, ребёнок даже в семье не может быть вовсе отгорожен от общества каменной стеной, эдипизация всегда получается кривой и неполной по причине вмешательства иных факторов! Во-первых, сами родители, поскольку не понимают ясно и отчётливо, что такое эдипизация, прививают негативные и позитивные подкрепления во многом случайно, путают роли, хотя общее направление Фрейд выделил верно. Во-вторых, помимо двух родителей ребёнок контактирует с родственниками, знакомыми семьи, воспитателями и детьми из детсада, собаками, голубями, деревьями, тротуаром и другими внесемейными объектами. В-третьих, роль первосцены, приковывающей его взгляд и желание, может играть совершенно иной фактор, некоторые из которых были зафиксированы у пациентов самого Фрейда, и которые он изрядно переврал, чтобы подтвердить свою гипотезу, о том что всё желание проходит только через родительскую постель. Например, случай маленького Ганса — ребёнок … лет увидел, как на улице злой извозчик бьёт упавшую лошадь кнутом — сцена привычная в то время. От этого у него развился страх лошадей, сопровождающийся желанием тоже в чём-то стать лошадью — тема становления-животным как противонаправленная идеологической гуманизации. А Фрейд это переврал так, что на самом деле Ганс под образом лошади бессознательно имел в виду своего отца (побиваемого, вероятно, силами мирового капитала — за дело!). В другом случае русскому помещику Сергею Панкееву в детстве приснился страшный сон: будто окно распахнулось, и перед ним на развесистом дереве сидели шестеро или семеро волков! А Фрейд это опять перетолковал ещё более сомнительным способом, что это образ семейно-родительской сцены. А у Председателя Шребера, про которого я тебе рассказывал, вообще были видения райских птиц, которые крыли его четырёхэтажным матом за то, что он не хочет становиться женой бога! По поводу родственников ДГ пишут на 157-й странице Анти-Эдипа: «Всегда есть дядя из Америки, брат, который пошел подурной дорожке, тетя, которая уехала с военным,безработный кузен, несостоятельный или потерпевший банкротство, дед-анархист, сумасшедшая или слабоумная бабка в больнице. Семья не порождает эти срезы. Семья срезана срезами, которые сами не являются семейными, — Коммуной, делом Дрейфуса, религией и атеизмом,войной в Испании, подъемом фашизма, сталинизмом,войной во Вьетнаме, маем 68-го… — все это формирует комплексы бессознательного, куда более действенные, чем извечный Эдип.» Короче говоря, в действительности эдипов комплекс определяется множеством его вариаций и способов бегства от него, далеко не все из которых продуктивны, некоторые его косвенно поддерживают или воспроизводят, тогда как другие позволяют от него всерьёз отделаться. Также и остальные ИАГ постоянно производят всё больше поломок, пополняющих резерв субъектов, заинтересованных в их сломе и преобразовании всего общества.

7. Лакан, признавая это в принципе, что в действительности идеальной эдипизаци нет и быть не может, вывел её символический, структурный характер, о чём я тебе писал в письме про историю психоанализа. По его мнению, психическая структура личности, определяющейся в отношении эдипа как точки отсчёта, может принимать три возможных состояния: невроз, психоз и перверсия, конституированных тремя способами обхождения с нехваткой наслаждения, которая задаётся эдипизацией: отрицание, отбрасывание и отказ соответственно. Однако структуры эти у Лакана, берутся не то чтобы с потолка, но без достаточного обоснования их происхождения, как они выработались в ходе исторического процесса, на чём его Гваттари с Делёзом и поймали, представив в третьей главе Анти-Эдипа историю бессознательного соответственно марксистской теории исторических формаций: как различные формы деятельности и техники порождали различные типы психики и сидящие на них идеологии в разные эпохи. Поэтому вопрос о том, как именно устроены структуры психики, я думаю, разобрать не раньше вопроса о структуре и происхождении языка, которым они опосредуются, и в котором выражаются факторы производства, хотя меня и не особо вдохновляет, как разные вопросы ездят по структуре обсуждения, предполагая для своего разрешения всё новые области знаний.

8. Однако, в тот момент, когда и в той мере, в которой мы поняли, как субъекты, бессознательно и страдательно усваивают те или иные комплексы, становится возможным осуществить разрыв, встав в сознательную и деятельностную позицию по отношению к психическим механизмам, формирующим нас. Записав вопрос: Что значит снять эдипальность с повестки дня? — то есть осуществить разрыв грамотным образом, вычистив своё бессознательное от этих и других пережитков, я также думаю отложить его, вместе с вопросом о психолого-педагогическом развитии, так как в нём участвуют биологическая и языковая компоненты, и чтобы ответить по существу, всё равно надо прояснить их для себя — что они такое и как устроены.

Поразмыслив, я считаю такое отступление верным ещё в том отношении, что прояснение биологической и языковой компонент процесса обучения и развития позволит перейти к понятию деятельности, в отношении которой будет легко определить факторы производства, от которых зависят выделяемые в психоанализе структуры психики, а также идеологические аппараты, в которых она формируется.

Гипотеза о гиперструктуре бессознательного. Теперь я могу дать предварительный ответ на твой вопрос о сомнительности эдипова комплекса и значении геометрии. <…>

Данная гипотеза нуждается в уточнении, поскольку характеры и темпераменты я рассматривал пока на раннем этапе развития, связанном с семейной и школьной социализацией и сексуацией. Обилие литературы по этой теме связано с тем, что рассмотрение детского развития по существу есть объект, компактный и удобный для наблюдения. С этим же разделением на ребёнка и взрослого — то есть субъекта, который играет и учится, и на субъекта, который работает и рождает младенцев (соответственно, прекращая учиться и играть в соответствии с сублимационной логикой буржуазного общества!), привело Фрейда к метафизическому учению о семейном происхождении сексуальности и вообще всякого рода желаний. Делёз и Гваттари наоборот, настаивают на том, что капитализм накладывает на субъектов это разделение, эксплуатируя отгороженность детей от общественной деятельности, а взрослых — от детской потребности в игре и познании нового. Иначе говоря, разделение на детское и взрослое состояния — искусственное, хотя и действительное в том смысле, что поддерживается идеологическими аппаратами государства, о которых я написал выше.

Г.П. Щедровицкий, по-видимому, так или иначе понимал искусственность этого разделения, как и необходимость его преодоления другой искусственностью, а вовсе не возвратом в «естественное состояние», которого никогда не было, введя для этого систему организационно-деятельностных игр, в ходе которых заставлял руководство и значимых сотрудников крупных предприятий и НИИ проигрывать свои профессиональные обязанности, обнаруживая в них противоречия и нестыковки, которые они не могли решить иначе. Наоборот, в «нормальном» состоянии субъекты проявляют тенденцию относиться к своим повседневным делам и обязанностям с серьёзностью, немыслимой, если бы они имели возможность остановиться и задуматься о её всемирно-историческом значении и смысле для них самих (вероятно, в таком случае изрядное число таких граждан сразу залезли бы в петлю, так что изображению особой серьёзности и важности исполняемых ими обязанностей как раз и служит предчувствие того, что если они начнут о них думать, то вся их жизнь от этого развалится — что изредка случается и в действительности). Деятельностное отношение к жизни как игре, к театральной постановке, лёгкое и свободное — одно из важных отличий здравомыслящего субъекта от отравленного той или иной идеологией.

Возвращаясь к гипотезе о структуре психики, я полагаю, для её прояснения нужно яснее понять не столько начальные, сколько конечные сочетания элементов. Так, ось групп параметров идёт от конкретных физиологических к социальным и абстрактным структурам, в которые вписываются социальные и физиологические, и исходя из которых они и могут объясняться, так как физиологические механизмы хотя и обладают собственной логикой функционирования, обучаются и работают во взаимосвязи с социальными и наоборот. Поэтому важно понять структуру этой взаимосвязи — что, в свою очередь невозможно без понимания стыковки конкретных элементов, абстрактных, социальных и физиологических.

Список областей для уточнения гипотезы. К числу областей, прояснение которых позволит понять и общую механику психоисторического процесса, относятся:

1. Психические автоматизмы, их классификация, происхождение, условия открытия. Литература: Клерамбо, кандинский, ДГ, клиническая психиатрия.

2. Структуры субъекта в отношении нехватки: невроз-психоз-перверсия, их происхождение, варианты, способы трансформации. Литература: тексты Фрейда, Лакана, ДГ.

3. Субъективность в условиях философского семинара (наблюдение и презентация, рефлексия и коммуникация), аналитического сеанса, научного исследования, художественного творчества и его представления публике, и т.д. Литература: пока не ясно, точно что СМД-методология и научный менеджмент.

4. Проблема блоков как компонентов комплексов и сборок — блок как бессознательный психический комплекс и блок как сознательно конструируемый механизм ускорения становления. Литература: пока неясно, вероятно обобщение автоматизмов и структур субъективности. Плюс теория механизмов и машин, а также философия техники — Богданов, Винер, Хайдеггер, Симондон, чтобы иметь аналоги в более физических областях. Тектологию Богданова и кибернетику Винера можно и нужно использовать и в других темах.

5. Роль биологической эволюции в происхождении элементов бессознательного. Литература: Доукинс, Матурана и Варела, эволюционная биология и т.д.

6. Теория исторических формаций. Литература: ДГ, Илюшечкин, Мамфорд, Леви-Стросс, Маркс.

7. Теория идеологии и ИАГ, механизмы порождения идеологии. Литература: Альтюссер, моя статья по идеологии (уже занимаюсь, стало быть, самоцитированием!). Примечательно, что я в ней набрасываю общую картину, которую можно конкретизировать, а Альтюссер хватается за слишком конкретные социально-производственные механизмы, которые можно конкретизировать, но из которых нельзя вывести формальный, культурно-психологический уровень идеологии, от которого я отталкивался.

8. Субъективные эффекты, возникающие при общении, чтении хорошей литературы и других видов искусства, приёме различных веществ, во сне и так далее; их классификация, польза и вред для здоровья. Литература: физиология нервной системы, клиническая психиатрия, Кастанеда, Лэйнг, Хаксли, Дьюи; Пруст, Кафка, Лавкрафт, Достоевский, Джойс, де Сад, Гессе, Малевич, Хлебников, разные другие авторы (составить список жанров, авторов и произведений!), самонаблюдение.

9. Соотношение общественного и желающего производства, социус-скриптора и полного тела без органов. Литература: Анти-Эдип.

10. Психоанализ Фрейда и его последователей, достижения и ошибки. Литература: З.Фрейд, Ш.Ференци, Анна Фрейд, Юнг, Адлер, Мелани Кляйн, Лакан, ДГ, Смулянский, Вапперо, и т.д.

11. Язык, его структура и происхождение; методы быстрого и эффективного, осмысленного изучения языков. Литература: Энгельс, де Соссюр, Якобсон, Ельмслев, Хомский, Лакан, Лабов и т.д.; по изучению языков — надо гуглить и додумывать предыдущее.

12. Орудийно-языковая деятельность. Литература: Энгельс, Выготский, Леонтьев и вообще советская психология, СМД методология Щедровицкого, праксеология и т.д.

13. Физиологические факторы бессознательного: генетическая обусловленность, условно-рефлекторная дуга и её компоненты, гормоны и нейромедиаторы, колебания солнечной активности, атмосферного давления и т.д.; колебания различных социальных циклов: кондратьевские и иные волны экономики, и т.д. Литература: гистология, физиология и морфология нервной системы, рефлексология Павлова, медицинские данные о воздействии природных и общественных явлений.

14. Научность, её критерии и методология. Литература: тексты выдающихся учёных, совершивших в науке прорывы или основавших новые дисциплины, и тексты философов, писавших о познании: Бэкон, Декарт, Спиноза, Кант, Ньютон, Галилео, Маркс, Дарвин, Павлов, Вернадский, Фрейд, Ленин, Альтюссер, Латур, Дэвид Блур, Бадью, Фуко, Томас Кун, Лакан и т.д.

15. Математические методы моделирования — необходимые для составления уравнений взаимосвязи элементов психики. Литература: надо уточнять, в плане геометрии я тебе уже говорил, что взял учебник по её основам. Плюс надо точно будет добавить матстатистику, теорвер и теорию игр, которые и для самой схемы, и для дальнейших исследований пригодятся.

16. Технология субъективности: номадология-экспериментирование-либертинаж. Литература: ДГ Тысяча плато, результаты предыдущих прояснений, возможно научный менеджмент, методология Щедровицкого, что ещё?

17. Методы обучения адекватной субъективности, выправления комплексов, залипаний, идеологических предрассудков, когнитивных искажений и т.д. Литература: советская психология и педагогика, списки психических защит, идеологических предрассудков, когнитивных искажений, результаты предыдущих прояснений, литература по обучению искусственных нейронных сетей.

Статус гипотезы о гиперструктуре психики, таким образом, скорее теоретический, поскольку она направлена на выработку общей схемы, а не частных деталей, которые можно и нужно уточнять эмпирически, статистически и экспериментально. В целом её проверка предполагает выработку понятийного аппарата для описания общественных и психических явлений, исключающего метафизические и идеалистические элементы (ловушки залипания, дурные аффекты и неадекватные понятия), а также позволяющий проводить работу по их обнаружению и исключению. Наличие такой схемы и сопутствующей ей связки понятий позволит существенно упростить и конкретизировать эмпирические исследования, связанные со сбором статистических данных и экспериментами для их получения, так как детализировать, дополнять и совершенствовать общую схему можно сколь угодно долго.