Перевод введения из книги феминистской исследовательницы Синтии Энло «The Curious Feminist: Searching for Women in a New Age of Empire». Перевод сделан Ариной Ивановой и Л.С.

Любопытство требует энергии. Такое положение вещей порождает извращённую форму «энергосбережения», делающую некоторые идеи крайне привлекательными. Взять, к примеру, нагруженное смыслами прилагательное «естественный». Если некто принимает на веру, что нечто «естественно» — например, что генералы — это мужчины, а швеи — это женщины, — он_а сохраняет ментальную энергию. В конце концов, никто не решал сознательно, что же считать естественным. Никто не принимал этого решения. В результате нам легко вообразить, что здесь не о чем размышлять. Мы просто чувствуем, что женщины, работающие на швейных фабриках, — это правильно, не пытаясь выяснить, как они там оказались и что думают о своём положении.

«Традиция» тоже служит именно этому ложному энергосбережению. Если некое явление принимается в качестве «традиции» — будь то переход наследства по мужской линии или присяга на Библии чиновников, вступающих в новую должность, — это явление помещается под стеклянный колпак, оберегающий от назойливых вопросов.

Брат-близнец «традиции» — «всегда». Предупреждающий сигнал вспыхивает в моей голове каждый раз, когда я слышу, как кто-то употребляет слово «всегда». Слишком часто оно используется, чтобы остановить действительно острую дискуссию. «Американцы всегда любили оружие». «Женщины всегда видели в других женщинах соперниц». Один из вариантов «всегда» — «издревна» или «древнейший». Например, в безапелляционной фразе «проституция — древнейшая профессия». Как будто проституция существует вне времени, вне истории. Как будто использование женской сексуальности в целях извлечения выгоды и удовлетворения мужских потребностей существовало «всегда и везде». Слава богу, думают фанаты «всегда», теперь мы можем не тратить наши скудные силы на то, чтобы разобраться в этой теме. Уф.

За те восемь лет, которые мне понадобились, чтобы продумать включённые сюда эссе — последнее писалось в ходе продолжающейся американской оккупации Ирака, — меня всё более и более интересовало любопытство и его отсутствие. Как пример, в течение долгого времени меня устраивала фраза «дешёвый труд». Более того, используя эту фразу, я даже думала, что выгляжу (в своих или чужих глазах), как умный человек, обладающий критическим мышлением. И только когда я, благодаря моим коллегам-феминисткам, начала изменять эту фразу и говорить «низкооплачиваемый труд», я осознала, насколько ленивой я была всё это время. Теперь, когда бы я ни написала на доске «низкооплачиваемый труд», люди в комнате задаются вопросами: «Кем?», «Почему?». Это способствует познавательному интересу, любопытству. Это требует от меня и от всех нас больших затрат интеллектуальной энергии.

Момент, когда мы внезапно начинаем интересоваться чем-либо — хорошее время, чтобы оценить, к чему привело наше былое отсутствие любопытства. Существование слишком многих властных иерархий — в семьях, в институциях, в целых обществах или международных отношениях — держится на нашем вечном недостатке любопытства. «Естественно», «по традиции», «всегда» — всё это культурные опоры, поддерживающие семейные, общественные, национальные или международные властные отношения, представляя их вечными, легитимными и неизменными. Все властные отношения, представляющиеся вечными, легитимными и неизменными, довольно хорошо защищены. Поэтому мы должны остановиться и тщательно изучить нехватку нашего любопытства. Мы также должны быть заинтересованы нехваткой любопытства у других: не ради ощущения собственного превосходства, а ради осознанного взаимодействия с теми, кто считает любую властную иерархию не подлежащей критике.

Почему отсутствие интереса к тому, как была сделана пара модных кроссовок, так удобно? Что в нежелании знать, как военные базы влияют на жизнь мирных городов, расположенных рядом с ними, кажется таким естественным? Я пришла к мысли, что поддержание в нас нелюбопытства и незаинтересованности служит чужим политическим интересам. Я также пришла к пониманию того, что сама являюсь сообщницей своего собственного нелюбопытства. Нелюбопытство опасно своим удобством и легко прячется за утончённой маской прагматизма и сбережения интеллектуальных сил: «Всей правды мы никогда не узнаем».

В чём отличие феминистского любопытства? Один из базовых тезисов феминизма — восприятие женщин всерьёз. «Всерьёз» — значит внимательно слушая, глубоко исследуя, сохраняя фокус внимания на длительный срок, при этом будучи готовыми удивляться. Принимать женщин — всех женщин, независимо от времени и места, — всерьёз — не то же самое, что превозносить женщин. Многие женщины, безусловно, заслуживают одобрения и даже преклонения. Но множество женщин, которых мы должны воспринимать серьёзно, выглядят слишком активно участвующими в насилии и угнетении других, или слишком уютно устроившимися благодаря относительным привилегиям, чтобы вызывать одобрение и сострадание. Тем не менее, феминистское любопытство находит всех женщин достойными пристального внимания, поскольку только так мы сможем точно оценить явное и скрытое политическое влияние феминности и маскулинности.

«Супруги военнослужащих», «дети-солдаты», «фабричные управляющие», «фабричные работники», «сотрудники гуманитарной помощи», «пережившие насилие», «борцы за мир», «военачальники», «оккупационные власти». Каждое из этих конвенциональных гендерно-нейтральных определений необходимо для того, чтобы скрыть политическое влияние феминности и маскулинности. Каждое подавляет наше желание выяснить, где же здесь мужчины, а где женщины, кто поместил мужчин и женщин в эти позиции, кто получает выгоду от того, что женщины находятся именно в этом положении, а не в каком-то ещё, что сами женщины думают об отведённом им месте и как обращаются с этими мыслями, вступая в отношения с мужчинами или другими женщинами. Каждый раз, когда мы не настаиваем на ответах, мы рискуем упустить из виду патриархат. Он будет скользить мимо нас, как нефтяной танкер в тумане. Этот туман — нелюбопытство. Вместе с тем, если мы упускаем его из виду, тогда как именно он является наиважнейшей структурой власти, все наши объяснения того, как устроен мир, будут неточными.

Патриархат — структурная и идеологическая система, который закрепляет привилегии за маскулинностью. Все типы социальных систем и институций могут стать патриархальными. Целые культуры могут становиться патриархальными. Это реальность, которая вдохновила феминистские движения стать национальными по своему размаху, мобилизуя энергию на многих уровнях одновременно. Семьи, городские администрации, армии, банки, полиция входят в число институций, особенно печально известных своей склонностью к патриархальным ценностям, структурам и практикам. Больницы, школы, фабрики, законодательные учреждения, политические партии, музеи, газеты, театры, телеканалы, религиозные организации, корпорации и суды — вне зависимости от того, насколько современной выглядит их внешняя атрибутика — ретранслируют такие взгляды и поведение как по отношению к своим сотрудникам и клиентам, так и по отношению к миру вокруг, которые исходят из презумпции того, что маскулинность заслуживает большего вознаграждения, продвижения, восхищения, подражания, приоритета в повестке и финансировании. Патриархальная направленность может быть обнаружена и в пацифистских и правозащитных движениях, так же как и в редакциях прогрессивных журналов, просветительских фондах или глобальных негосударственных организациях — все они могут быть, или становиться, патриархальными.

Патриархальные системы отличаются маргинализацией женского. Это значит, что насколько общество или группа патриархальны — настолько в них принято, не задаваясь вопросами, инфантилизировать, игнорировать, обесценивать или даже активно осуждать то, что они считают женским. Это та причина, по которой объектом феминистского любопытства является не только публичный дискурс и поведение людей в группах и институциях, но и их неформальное, частное, повседневное общение, шутки, жесты, ритуалы — всё, что помогает поддерживать отношения. Феминистка-исследовательница всегда прибывает до того, как собрание начинается, чтобы послушать небрежное подшучивание перед ним, и всё ещё напряжена и любопытна, когда неофициальная часть для избранных продолжается в коридоре или ближайшем пабе.

Патриархат не состоит только из мужчин или только из маскулинности. Отнюдь нет. Патриархальные системы были такими устойчивыми, такими легко адаптируемыми именно потому, что они заставляли многих женщин игнорировать своё маргинальное положение и вместо этого чувствовать себя в безопасности, защищенными, ценными. Патриархальные структуры — в армии, профсоюзах, националистических движениях, политических партиях, целых государствах и международных структурах — поощряют маскулинность, но для функционирования им нужно осознание сложной концепции феминности и одобрение женщин. Чтобы поддерживать гендерные иерархии, патриархальные юридические фирмы, к примеру, нуждаются не только в секретаршах и уборщицах, но также юридических консультантках и помощницах. Патриархальным военным структурам нужны жёны военных и военные секс-работницы. Патриархальным корпорациям нужны женщины-клерки и работницы на заводах. Каждый человек, по своей воле или вынужденно исполняющий феминную роль, должен поддерживать систему, чтобы маскулинные люди казались (самим себе и всем вокруг) мудрее, сообразительнее, рациональнее, скрупулёзнее и рассудительнее.

Одна из причин, по которым феминистки критикуют патриархат как основу многих мировых процессов — создания империй, глобализации, модернизации, — это их интерес к женщинам. Воспринимая женщин по всему миру серьёзно, феминистки увидели проблему в патриархате, в то время как все остальные видели её только в капитализме, милитаризме, расизме или империализме. Как станет понятно из следующих глав, учась у других людей, я всё больше убеждалась, что при анализе никогда нельзя забывать про патриархат.

Патриархат не остался в прошлом, он не стоит на месте. Структуры и взгляды, приводящие к превознесению маскулинности, постоянно обновляются. Сейчас много феминисток и других активисток за права женщин по всему миру делятся информацией и стратегиями, призванными помешать обновлению патриархальных установок. И всё равно каждый новый законопроект, экономический прогноз, каждые переговоры о новом соглашении позволяют тем, кто получает выгоду от поощрения маскулинности, придать патриархату “new look”(нью лук). Патриархальные структуры могут быть настолько модными, что нанимают Bechtel, Lockheed и других частных военных подрядчиков для осуществления оккупации за рубежом. Таким образом, пока стратеги из правительства США придают своим послевоенным операциям в Ираке и Афганистане лоск, противопоставляя их старомодным диктатуре и империализму, они платят самым патриархальным корпорациям за насаждение империалистического сознания. То, что мы считаем новым, воспроизводит знакомую повестку. Патриархат настолько же повсеместен, насколько национализм, патриотизм и послевоенная реконструкция.

Опасно полагать, что единственные властные структуры и идеологические базы, к которым нужно относиться критически, — это капитализм, милитаризм, расизм и империализм. Я осознала, что нужно всегда задавать вопрос — в какой степени всё это вызвано патриархальными установками? Иногда патриархат виновен в меньшей степени. В других случаях он ключевая причина. Однако мы не узнаем этого, пока досконально не изучим, как и почему поощряется маскулинность и какая доля этого поощрения исходит из контроля над женщинами или их принуждения становиться частью системы.

В последнее время моим интересом как феминистки стал такой феномен как «девичество». Моё собственное девичество, если быть точной. В четвёртой части книги рассказывается о том, что я выяснила, обратившись к своему детскому опыту в нью-йоркском пригороде военного времени. Я углубилась в него и мне стало интересно, как девичество американки среднего класса, «томбоя» в некотором смысле, оказалось феминизировано. В то же время я пыталась понять, как оно было милитаризировано через игры с друзьям на Олдершот-лейн, через песни на пластинках, которые я учила наизусть, через то, как я воспринимала жизни своих мамы и папы в военное и послевоенное время. Это исследование ещё не завершено. В данный момент, как вы увидите, у меня больше вопросов, чем ответов. Но я много узнала о феминизации и милитаризации обычного детства девочки, просто заинтересовавшись этим. Я даже исследую эти вопросы в формате, который раньше не использовала. Наверное, потому что моя цель здесь не объяснить, а породить ещё больше вопросов, и мои выводы весьма беспорядочны. Связное прозаическое повествование не подходит для моих «раскопок».

В то же время, пока я заново смотрела на феномен девичества, я задавала новые вопросы о том, как достичь настоящей и долгосрочной демилитаризации — насколько нужно развенчать патриархальные отношения между женщинами, мужчинами и государствами. Одни из самых захватывающих феминистских исследований сейчас проводятся теми, кто поддерживает женщин в так называемых «постконфликтных зонах». Они великодушно показали мне множество слоёв маскулинизированных личных и публичных отношений, которые нужно изучить и обличить для того, чтобы достичь существенной демилитаризации. К активисткам, учительницам, мыслительницам, занимающихся феминистской демилитаризацией, я могу причислить Синтию Кокбёрн, Дайан Мазурану, Кэрол Кон, Фелисити Хилл, Ванессу Фарр, Анджелу Рэйвен-Робертс, Сандру Уитуорт, Уинону Джайлс, Ник Марш, Сюзанну Уильямс, Лору Хаммонд и Виджайю Джоши.

Среди людей, которые сделали больше всего для того, чтобы заинтересовать меня в том, как патриархат и милитаризация сосуществуют в жизнях американских женщин и мужчин, также стоит отметить феминисток из Японии, Кореи и Турции. Японские, корейские и турецкие феминистки не просто живут среди последствий патриархального милитаризма США, вместе с этим изучая его. Они активно исследуют то, как созданные в их странах версии патриархата и милитаризации сочетаются с версией США и используются для создания и поддержания международных альянсов, только усугубляющих поощрение некоторых форм маскулинности. Эти турецкие, корейские и японские феминистки предостерегают от использования любой формы национализма, не снабжённого феминистской оптикой, как самодостаточного инструмента для изобличения милитаризации и привилегии мужчин в жизнях женщин. Я выражаю особую благодарность Рури Ито и её коллегам из Института гендерных исследований Университета Отяномидзу в Токио. Также я благодарю японских феминисток с Кюсю и Окинавы; Ын Шиль Ким, Ин Сук Квон, редакторов журнала If и их коллег-феминисток в Сеуле; Айсу Гуль Алтынай и других смелых феминисток из Турции. Они побуждают меня задавать новые вопросы. Они дали мне силы на то, чтобы не удовлетворяться простыми ответами.

Больше десяти лет Наоми Шнайдер из издательства Калифорнийского университета является моей редакторкой, советчицей и подругой. Мне очень повезло. Сью Хайнеман, Сьерра Филуччи и другие сотрудни_цы издания — профессионалы своего дела.

Джони Сигер — ведущая исследовательница в области феминистской географии и издала потрясающий Атлас женщин мира, его новое издание только опубликовали в издательстве Penguin (2003). В работе Джони была очень щедрой, она делилась своим восприятием с точки зрения канадки, своей пытливостью, способностью находить правильные слова и своим нахальным острословием.

Длинный список друзей, помогавших мне и в письме, и в чтении, включает Серену Хилсинджер, Лоис Брайнс, Лору Циммерман, Джули Абрахам, Эми Лэнг, Венди Латрелл, Роберта Шрифтера, Мэделин Дрекслер и И. Дж. Графф. Эта книга посвящается Гильде Брукман и Джуди Вакс, моим любопытным, великодушным и остроумным подругам. Дружба очень важна.

Другие материалы:

Ликвидировать ядерное оружие: знание и опыт феминисток, квир-людей и коренных народов для упразднения ядерного оружия

Левый взгляд на перспективу мирных переговоров