Перевод Анастасии Инопиной
Под научной редакцией Аллы Митрофановой и Германа Преображенского
Общая редактура Галины Рымбу

Оригинал текста — здесь. Перевод публикуется с разрешения автора и издателя.

Сборник «Объектно-ориентированный феминизм» был выпущен в 2016 году издательством University of Minnesota Press и сразу оказался востребован философским сообществом. Катрин Бихар — одна из инициаторок многолетнего семинара по феминистской философии и составительница этого сборника — работает как художница и философиня с большими данными и медиасредой. Одна из участниц сборника Ирина Аристархова является автором известной российским читателям книги «Гостеприимство Матрицы» (Columbia University Press, 2012; Издательство Ивана Лимбаха, 2017), где она критически пересмотрела ограничения философских концептов «гостеприимства», «тела», «существования» ради понимания радикальных проблем биотехнологии.

Сборник ООФ фиксирует давно идущую на американской теоретической сцене полемику между феминистской эпистемологией и феминистскими СТС, онтологиями нового материализма и объектно-ориентированной онтологией. ООФ оппонирует подходу объектной онтологии Грэма Хармана, опираясь на традицию феминистской культурной критики объективации, согласно которой объекты не представлены в своей онтологической изолированности, они выставлены в границах сложившихся политических отношений.

ООФ предлагает отойти от иллюзий бытия субъектом, но также и от стремления к объектным онтологиям. ООФ делает свое онтологическое предложение: мы прежде всего даны друг другу как объекты, а объектность — это то, как формализовано и то, как может быть изменено отдельное хрупкое существование.

Алла Митрофанова

Предисловие: кролики*

Весна 2010. Я восхищена и встревожена путешествием в Атланту, где в Технологическом институте Джорджии устраивается однодневный симпозиум «Объектно-ориентированная онтология». Ответвление спекулятивного реализма, объектно-ориентированная онтология (ООО) развивает следующую теорию: мир состоит исключительно из объектов, и человек является таким же объектом, как и все прочие, а не привилегированным субъектом. Этот вещь-ориентированный неантропоцентризм захватил моё воображение, и я приехала на конференцию, так как была уверена, что в нём таится большой потенциал для феминизма и современных арт-практик. В конце концов, и феминизм, и искусство имеют давние связи с позиционированием человека как объекта. Симпозиум протекает энергично и провокативно, неартикулируемое напряжение охватывает людей, нащупывающих новые границы. Тем не менее, я осознаю, что мое и так уже сильное беспокойство о гендерном дисбалансе в ООО [1] бледнеет перед куда более глубокой феминистской проблемой: на конференции нет ни одного кролика. Как так вышло?

Объектно-ориентированный философ Ян Богост, организатор симпозиума, говорит в своей книге «Феноменология пришельцев, или каково это — быть вещью»[2] об обстоятельствах, из–за которых ООО исключила кроликов. Он описывает, как создал алгоритм для сайта симпозиума, который должен был показывать случайное изображение объекта с фликра. Его программное решение, которое он обозначает как «игру с изображениями», отправляет в базу данных фликра запрос на поиск изображений, помеченных пользователями как «объект», «вещь» или «предмет» и показывает результат с новой случайной выборкой, стирающей предыдущее изображение после перезагрузки. Случайные сочетания демонстрируют непредсказуемость и неантропоцентричность «вселенной вещей».

Игра изображений (агрегатор изображений) значима для ООО, так как иллюстрирует центральное понятие «плотничество», то есть основанную на практике материалистическую форму философского исследования [3]. Согласно Богосту, «плотничество подразумевает создание вещей, которое объясняет как вещи создают свой мир». Игра (агрегатор) изображений формирует то, что он обозначил как «маленькие онтологии», микрокосмы разнообразия бытия. Но на сайте, рекламирующем симпозиум «ООО» маленькие онтологии ждала печальная судьба, поскольку эта «игра с изображениями» повлекла за собой массу проблем. Богост объясняет:

«Всё началось, когда Брайант, один из спикеров симпозиума, рассказал мне, как его коллега (женщина) показала сайт своему декану (женщине) — в женском колледже, не иначе. Перед ними неожиданно возникло изображение женщины в костюме кролика… Декан пришла к выводу, что вся суть объектно-ориентированной онтологии заключается в объективации.»

Действительно, выглядит как «проблема»! И ООО предлагает радикальное решение — перепрограммировать онтологию как таковую:

«Любой, кто когда-либо пользовался интернетом, знает, что он до предела забит объективирующими изображениями, как это видно на примере женщины в костюме кролика. Необходимо было что-то сделать, чтобы избежать неверного понимания сути маленьких онтологий. Я уступил, изменив параметры поиска…»

Итак, появление сексуально-объективированной женщины в игре маленьких онтологий привело к решению избавиться от всех оскорбительных изображений, изменив код. После такого редактирования игра показывала изображения с тегами «объект», «вещь», «предмет» и без тегов «сексуально», «девушка», «женщина». Из соображений того, что можно назвать онтологическим слатшеймингом, кролики — точнее говоря, сексуализированные женские тела — были исключены из онтологии. И если, читая это, мы решим, что подобный широкий жест (с последующим распространением) всего лишь шутка со стороны ООО, то ошибемся. Теперь эта онтология выглядит не только маленькой, но и бедной.

Во многих смыслах, этот эпизод является аллегорией напряженных отношений между феминизмом и объектной ориентацией онтологии. В своих реакциях на кроликов и объектно-ориентированные философы и феминистки (если мы предположим, что декан была таковой) в итоге дошли до искажающего неразличения роли объектов, объективации и материальных практик. Я вернусь к этому сюжету и продемонстрирую всю его ироничность чуть ниже в этой главе. Но сначала перенесёмся в осень 2014 года. Многие из авторов этой книги находятся в Далласе, на конференции в SLSA (Общество Литературы, Науки и Искусства). Междисциплинарные собрания SLSA в течение четырех лет были простым и удобным домом для проведения шести лекций-семинаров, которые, в свою очередь, стали основой для развития объектно-ориентированной феминистской мысли: ООФ. Теперь в Далласе мы проводим круглый стол, на котором Ирина Аристархова задаёт вопрос:

— ООФ — это шутка?

Подозреваю, что ответ может быть лишь один: возможно. ООФ — шуршащий акроним, призванный обозначать «объектно-ориентированный феминизм». В конце концов мы оставляем название «ООФ». И, после столкновения с описанными ситуациями, какой ещё ответ мы могли бы предложить?

ООФ

ООФ начинался как феминистская интервенция в философские дискурсы спекулятивного реализма (в частности, в объектно-ориентированную онтологию) и нового материализма, которые придают первостепенное значение объектам, вещам, предметам и материи. ООФ стремится (возможно, паразитически) извлечь выгоду из этих идей, переведя их в более действенное политическое, телесное поле. ООФ выворачивает классические философские позиции наизнанку, поскольку изучает объекты, сам занимая при этом позицию объекта. Подобное само-тождество позволяет развивать три важных аспекта этой философской мысли в рамках философии вещей: политический, где ООФ исследует позиционирование определённых групп людей (женщин, цветных и бедных) в качестве объектов; эротический, где с помощью юмора обнаруживает непристойную запутанность между вещами; и этический, где ООФ избегает декларирования великих философских истин, занимая вместо этого более сдержанную этическую позицию, которая заключается в том, чтобы «стоять на своём» даже если это значит «ошибаться».

Дружелюбие по отношению к ошибкам позволяет ООФ с полиаморной ловкостью сводить вместе разнообразные, иногда противоречивые перспективы. Читатели заметят, что авторы этой книги не заинтересованы в разрешении противоречий или в поиске единственной онтологически «верной» гранд-теории.

В результате ООФ находится в напряженных отношениях с теми дискурсами, с которыми пересекается, и всегда готов проблематизировать философскую мысль. Разногласия относительно приоритетов феминистской теории интерсекциональности, чья онтологическая рамка кажется подвешенной в тотальности и исключительности, могут быть переосмыслены. Соответственно, цель этого издания, как и ООФ в целом, состоит в том, чтобы выдвинуть интерсекциональность в авангард, разрушить привычный порядок вещей, «квирировать», вопрошать и спровоцировать появление большего количества критических работ на тему воскрешения объекта в современной мысли.

В соответствии с феминистскими идеалами инклюзивности ООФ образует связи и союзы, в теории и на практике участвуя в мероприятиях, касающихся не только феминизма, но и таких ключевых для современности тем, как неантропоцентризм и нечеловеческое, материализм и вещественность, объективация и инструментализация. Например, работы по феминистскому новому материализму, подчеркивающие наше общее стремление преодолеть разделение на человеческое и нечеловеческое, сопоставимы с проблематикой объектных отношении в ООФ, что более детально исследуется ниже, в разделе, посвященном эротике. Эта тема также связывает ООФ с практиками искусства и кураторства, которые устанавливают репрезентативные и нерепрезентативные связи между объектами. Исследования антропоцена, выявляющие катастрофические для экологии последствия утилитарной объективации планеты, исследования цифрового труда, изучающие производственное сотрудничество человеческих и нечеловеческих информационных объектов — всё это также имеет связь с объектно-ориентированным анализом эксплуатации, производимым ООФ (более подробно эти вопросы обсуждаются в разделах, посвященных, соответственно, объектам, сопротивлению и политике). В то же время, применение методологических принципов ООФ на практике вводит объектно-ориентированную теорию в поле социального активизма, который также осуществляет запрос на пересмотр и трансформацию властных отношений, определяемых объективацией (что рассматривается на примере случая с кроликом в разделе этики).

Следовательно, хотя ООО и спекулятивный реализм и послужили важной отправной точкой для ООФ (а также дали ему богатую почву для полемики), они не представляли собой единственный или первичный его контекст. Как я продемонстрирую ниже, подход ООФ к этим и иным тематическим областям включает принятие одних и исключение других компонентов в интересах развития феминистского метода. Хотя оптика ООФ охватывает более широкие горизонты и гораздо меньше привязана к повторяющимся узкоспециальным философским дискуссиям, точки пересечений ООФ с ООО и спекулятивным реализмом и точки его отклонений от них, тем не менее, требуют детального изучения в оставшейся части этого раздела, посвященного генеалогии ООФ.

ООФ с готовностью подхватывает у спекулятивного реализма неантропоцентрическую концепцию, где мир состоит из множества разнообразных объектов, среди которых люди являются не более привилегированными объектами, чем остальные, что даёт желанную передышку от теорий субъективности, на фаллоцентричную логику которых указывали многие феминистские философы. Также это приводит к важному осознанию того, что в объектах мы можем локализовать онтический «реализм». Это обещает позитивный поворот к «реальному миру» после той эпохи феминистской мысли, которую обвиняли в сведении гендера к языковому конструкту [4]. Тем не менее, несмотря на заслуги, подразумеваемые этим благоговейным акронимом, в тоне ООО часто звучит чрезмерное восхищение открытием Вселенной, состоящей из объектов. Более того, в рамках идеи, что люди тоже являются объектами, ООО как будто наслаждается освобождением от оков субъективности, особенно от «нереальных» иллюзий корреляционизма [5]. Не соглашаясь ни с одной из данных позиций, ООФ вторгается в эту процветающую философскую дискуссию с дружеским напоминанием о том, что, во-первых, объектно-ориентированные подходы к миру практикуются в дисциплинах вне философии, и во-вторых, очень многие люди слишком хорошо знают, что значит быть объектом… и не находят для себя в этом радости.

Заменяя сухость ООО на избыточную влажность, ООФ предлагает ввести феминизм в этот дискурс, но не отбрасывая вышеупомянутые наблюдения, которые, по сути, крайне важны для современного активизма. Например, утверждение ООО, развитое в работах Грэма Хармана, заключается в том, что объекты по сути своей замкнуты в себе и изолированы друг от друга [6]. Для феминисток эта идея особенно провокативна: те, кто занимается активистской борьбой в эпоху позднего капитализма, могут хорошо представить себе её последствия. С одной стороны, изолированность объектов отсылает к теории серийности Сартра, которую Ирис Мэрион Янг применила к феминистскому движению, чтобы учесть политическую принадлежность индивидов, мобилизующихся вокруг какой-то проблемы, но не желающих быть сведенными к групповой идентичности [7]. Но с другой стороны, изолированность объектов предполагает конец принадлежности как таковой, и вместе с этим утверждение неолиберального императива сетевого объединения индивидов в группы.

На этой двойственности стоит остановить внимание. Даже если ООО отрицает свою связь с «объектно-ориентированным программированием», не может быть просто совпадением то, что объектно-ориентированная мысль появилась в тот переломный момент истории, который характеризуется сетевыми связями, и возможностью программировать код. Программируемость здесь первична. Пока неясно, сможет ли всё это подготовить объекты к феминистской концепции сетей, таких как, «интегральная схема» Донны Харауэй, или же «изъятие» делает объекты в большей или меньшей степени чувствительными к режиму контроля [8].

Говоря о разных версиях спекулятивного реализма, Стивен Шавиро и другие отдают предпочтение скорее «уайтхедовским отношениям» ,чем изолированным объектам Хармана. Это близко к тому, как Харауэй предлагает понимать взаимную подключенность, которая одновременно и принимает вездесущность кода и сопротивляется ей, — и это ближе к феминистским целям [9]. Как объясняет Харауэй, «Построение сетей это и феминистская практика и стратегия мультинациональных корпораций, плетение — это киборганическая оппозиция». Фактически, то же самое мы можем сказать о брендинге. Здесь ООФ следует примеру ООО: это бренд. В качестве бренда объектно-ориентированная онтология делает ставку на хорошо просчитанную крутость, чтобы обладать влиянием в разнообразных сообществах. ООО считается радикальной отчасти из–за того, что активно развивалась в блогосфере и могла позволить себе несколько панковское отношение к институциализированным формам академических публикаций, выступать против зашоренного и вялого философского истеблишмента. Тем не менее (несмотря на предположение Тимоти Мортона о том, что политика ООО может быть анархистской), самопровозглашенная радикальность дискурсивных интервенций ООО не была подкреплена радикальной политикой. По этой причине, и несомненно также по причине того, что у истоков ООО стояли четверо белых мужчин (чье решение не связываться с политикой может показаться следствием привилегированности), ООО вызывает у некоторых читателей дурное послевкусие и чувство фрустрации.

Здесь на сцену выходит ООФ, предлагая альтернативный бренд, который, следуя за видением Харауэй, является одновременно феминисткой практикой и стратегией мультинациональных корпораций. ООФ это бренд для киборгов-оппозиционеров. Так шутка ли это? Подумаем: Объектно. Ориентированный. Феминизм. Возможно, это звучит смешно? Конечно, сведённые вместе, эти термины или парадоксальны или избыточны. В конце концов, разве феминизм и так не имеет дела с объективацией? Или, с другой стороны, разве феминизм не ориентирован на субъекты, а не на объекты? Разве объектно-ориентированная мысль, по крайней мере, выраженная в недавно разработанных спекулятивных онтологиях, не связана брачными отношениями с теми политическими проблемами, с которыми давно работает феминизм? Как и следовало ожидать, поверхностная странность ООФ несёт в себе семена серьезных проблем.

Объекты и объективации

На какой объект ориентирован феминизм? Исторически объектом феминизма или по крайней мере его целью была политика. При этом политическое понималось через субъективность, как перевод частных домашних практик в публичную сферу политического или принятие индивидуальных аффектов как источника знания.

Но что если безличное это и есть политическое [10]? Возможно, лучше задаться вопросом, кто является объектом самого феминизма? Феминистская политика может также возникать из специфической ориентации на внешнее, от взгляда на изобильное царство неодушевленных, инертных, нечеловеческих объектов. В этом случае, призыв к солидарности должен быть обращен к объектам, а не субъектам. Изначально этот «субъект» — белый, гетеросексуальный, здоровый, мыслящий мужчина, наследник гуманизма Просвещения. Но это только уловка. Будучи объектом среди других объектов, «личный» опыт субъективности культурно и юридически определяется как индивидуальность. Но она может быть доступна только для некоторых человеческих объектов и только вторично, поэтому субъекта стоит поставить под вопрос, а не принять как первичную ценность.

Ориентировать феминизм на объекты значит приспособить его к миру объектов. Хотя, на первый взгляд, такой ход может быть связан с риском забыть о проблемах реальных людей (т.е. женщин). Мир объектов, без сомнения, является миром эксплуатации, вещей готовых к употреблению (вещей подручных), если пользоваться хайдеггерианской терминологией Хармана [11]. Это мир инструментов, готовых к использованию — тот мир, в который патриархат, колониализм и капитализм вписывали женщин, не-белых и бедных на протяжении всей истории. Если, цитируя знаменитые слова Одри Лорд, «инструменты хозяина никогда не разрушат хозяйский дом», то как мы, будучи феминистками, можем учитывать «инструментальное бытие» (tool being) в том смысле, в котором его понимает Харман? Может быть, этот подход годится для нас еще меньше, чем понятие «плотничества», развиваемое Богостом [12]?

Если мы принимаем связанность объектов в мире, то мы должны понимать субъекта как того, кто подчиняется власти, делающей из нас субъектов. Это позволяет нам переработать предположения о феминистских политических приоритетах и о том, чем являются «кто» и «что» в рамках феминистской этики. Объектно-ориентированный феминизм не отказывается от феминистского внимания к внутреннему. И это отличается от прокомментированного Богостом на семинаре ООФ в 2010 году призыва спекулятивного реалиста Квентина Мейясу «воссоединиться с „великим внешним“». Это та метафора, которую он обычно цитирует «в качестве рычага для демонстрации того, насколько огромен и велик мир за пределами наших маленьких, одиноких умов». Тем не менее, Богост замечает:

«объектно-ориентированный феминизм показывает значение поиска внешнего внутри. Действительно, одна из целей и побед феминизма заключается в том, чтобы сделать внутреннее и внешнее доступным и открытым, независимо от того, включают ли они в себя права, идеалы, идентичности или практики повседневности. Поскольку, когда мы выходим наружу, то возвращаясь, мы приносим грязь этого мира внутрь, и наоборот.» [13]

Интервенция объектно-ориентированного феминизма заключается также в том, чтобы подходить ко всем объектам с противоположной позиции, то есть с позиции признания себя объектом.

Переключение внимания с феминистских субъектов на феминистские объекты расширяет классическую установку феминизма, этику заботы, распространяя симпатию и товарищество на нечеловеческих соседей. Здесь можно обратить внимание на классическую работу Эвелин Фокс Келлер «Размышления о гендере и науке», в которой научная «объективность» гендерно маркирована как определённо маскулинная, поскольку она настаивает на «двусторонней автономии объекта», запрещая эротическую запутанность, размывающую границы между «собой» и «другим» [14], или на более позднюю работу Марии Пуиг де ла Беллакаса, где забота рассматривается онтологически, а не в рамках морали (как она обычно понимается). Опираясь на работы Донны Харауэй, Сандры Хардинг и других, Пуиг де ла Беллакаса определяет заботу, практикуемую в «со-мышлении, несогласности-внутри» и «мышлении-для», как центральную функцию реляционной онтологии [15]. В контексте экофеминизма и киберфеминизма эти перемещения от субъекта к объекту радушно приветствуют абсурдные союзы и дают пристанище вне-социальному.

Феминистская перспектива наделяет политической необходимостью идеи о том, что люди и нечеловеческие объекты стоят в одном ряду и что вне-субъектное бытие в качестве объекта заманчиво и физически реально. Вспомним, например, теорию о Гее** как живой Матери-Земле или киборга Харауэй, полу-органического, полу-кибернетического феминистского гибрида. Эти примеры напоминают о том, что Харауэй называет «межвидовым товариществом» [16], включая товарищество с неорганическими «видами» объектов, которое способно развивать новые формы становления чем-то отличным от собственно человека.

Более того, поворот от феминистских субъектов к феминистским объектам инициирует критику утилитаризма, инструментализации и объективации. Люди не воспринимаются как «объекты», они являются объектами как таковыми с самого начала. Распространяя понятие объективации и сопровождающую его этическую критику на мир вещей, объектно-ориентированная мысль расширяет феминистские и постколониальные практики до переосмысления процесса объективации как такового. Тогда можно поставить новые вопросы: что значит для феминисток объективировать того, кто и так является объектом? Каков преобразующий потенциал у феминистских политик, если все являются и будут являться объектами? Прояснение этих понятий порождает реальную, не спекулятивную политику, обогащая как новые теории вещей, так и феминистские дискурсы.

Эти феминизмы осуществляют важную политическую функцию. Перенаправляя феминизм от парадигмы значимости личности к тому, что Элизабет Гросс называет безличными политиками слабой различимости [17], объектно-ориентированный феминизм переключает свою операциональную деятельность с «политики признания», выделения-из на политику иммерсивности, бытия-с. По Гросс, слабые различия вытесняют гегельянскую парадигму бинарного формирования идентичности, которая была связана со «становлением бытия», с его неотделимостью от индивидуации и субъективации, а также ницшеанскую модель, в которой активные самодвижущие силы разворачивают «бытие становления» [18]. Здесь позиция объектно-ориентированного феминизма совпадает с позицией феминистского нового материализма, где общий статус материальности делает возможным единство со всеми объектами, будь они человеческими или нечеловеческими, органическими или неорганическими, одушевлёнными или неодушевленными [19].

С этой целью Патриша Клаф описывает то, как недавние работы о телесности, науке и технологиях продвигают феминистскую теорию «к изучению телесности в том числе нечеловеческих тел» [20]. По Клаф, эта смена оптики порождает совместимость, даже симбиоз, тел и техник расчётов, которые поддерживают развитие генетики и цифровых медиа. Опираясь на эту же технику, Нигел Трифт представляет переход в рамках капитализма к территориализации арендуемой «новой земли», в зоне которой «органические и неорганические тела, а также информация, смешаны в постоянно возделываемую неорганическую массу, требующую намного меньше временных ресурсов» [21]. Новые материалисты — среди многих других Мортон и Элизабет А. Повинелли (представленные в сборнике ООФ) — подчеркивают, что подобное понимание неразрывности между людьми и материальным миром проявляется новыми способами тем сильнее, чем ближе мы приближаемся к экологическому коллапсу планетарного уровня, новой геологической эре, отмеченной огромным влиянием человека на Землю [22].

Точно так же, стремясь избавиться от субъектности — вредоносного наследия гуманистической «исключительности» — объектно-ориентированные онтологии и спекулятивные реалисты принимают объектность. Они видят в этом возможность освободить людей из ловушки корреляционизма именно потому, что корреляционизм тесно связан с концепцией мыслящего субъекта в гуманизме Просвещения [23]. Но здесь мы должны ступать осторожно. Хотя намерение сбросить гуманистические атрибуты субъектности — это достойный жест в сторону феминистского товарищества с нечеловеческим, на практике это скорее останется только амбициозным стремлением. Кроме того, для тех, кто ещё не готов к тому, что человеческая объектность (что не означает субъективность) может быть значима, это вряд ли будет означать освобождение, да и примеры того, как объективация приносит пользу объективированным, весьма немногочисленны.

Другая ориентация

Объектно-ориентированный феминизм является частью долгой истории феминистских, постколониальных и квир-практик, способствует преемственности и видимости различных типов опыта, происходящих из разных регионов и дисциплин [24]. Так главы этой книги отражают разные области, охватывая научные и технические дисциплины, технонауку, био-арт, философию, новые медиа, социологию, антропологию, перформативное искусство и многое другое [25]. В философии объектно-ориентированные исследования фокусируются на отношениях между объектами, на их феноменологических столкновениях, объектах внутри «плоских», или неиерархических классификаций, взаимодействиях объектов и их ассамбляжах. Но, разумеется, эти важные вопросы находятся не только в фокусе философии. На протяжении прошлого века деятели авангарда, феминизма и постколониализма работали с аналогичными идеями. Действительно, «объект» в объектно-ориентированном феминизме cвязан с прошлыми и настоящими теориями, с экспериментами, включая не-антропоцентрические арт-практики [26], с квир/ постколониальной/ феминистской критикой объективации и маргинализации, а также с психоаналитической критикой отношений [27].

Например, Франц Фанон описывал опыт существования «запертым внутри <…> уничтожающей объективности» после того, как осознал себя «объектом среди других объектов» [28]. Или, пользуясь совершенно другим методом познания, художник Лоуренс Вайнер писал в своей работе:

«ИСКУССТВО ЭТО НЕ МЕТАФОРА ОТНОШЕНИй ЧЕЛОВЕКА И ОБЪЕКТА, ОБЪЕКТОВ С ОБЪЕКТАМИ В ОТНОШЕНИИ К ЧЕЛОВЕКУ, А РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЭМПИРИЧЕСКОГО ФАКТА. ЭТО НЕ ГОВОРИТ О ВОЗМОЖНОСТИ ИЛИ ВМЕСТИМОСТИ ОБЪЕКТА (МАТЕРИАЛА), НО ПРЕДЪЯВЛЯЕТ РЕАЛЬНОСТЬ ЧЕРЕЗ ОТНОШЕНИЯ» [29]

Говоря о репрезентации, Вайнер возражает тому, что Рик Долфийн и Ирис ван дер Туин объявляют анти-репрезентационализмом нового материализма [30]. Вайнер делает ставку на такую форму фактичности объектов, как, например, «факт чернокожести» Фанона. В этом смысле, становится понятным, почему Вайнер определяет «реальность через отношения» человеческих существ с объектами и объектов с объектами как результат их взаимной ориентации.

В этом контексте комментарии Фанона отсылают нас к ориентализму Эдварда Саида, а именно к динамике, с помощью которой объективированный Другой совершает поворот и посредством этого утверждается в центральной позиции субъекта [31]. Здесь наши поиски феминистской объектной-ориентации неожиданно приводят к «квир-феноменологии» Сары Ахмед, исключительно субъект-ориентированному дерзкому проекту. Полезные для ООФ, ее исследования в области квир-ориентации приводят к рассмотрению разных значений «ориентации» и разграничению существования «ориентированного на» и «ориентированного вокруг» [32]. В рамках ориентализма, в условиях белого превосходства, мы ориентированы «на» Восток как на видимый объект (излишне-дезориентирующе-телесный, как Другой, подвергнутый расизму, сексуализации, классизму), который, в свою очередь, ориентирован «вокруг» стран Запада. При этом Запад представлен как прозрачная белизна, его воплощенность в своей традиционности всегда игнорируется.

Слепые зоны, присущие этой динамике, требуют нашего пристального внимания, прежде всего потому, что в своей ориентации на объекты, ООФ подпадает под ту же самую схему. Мы должны осознать, что даже это издание, первый труд по ООФ, содержит слишком мало материала, касающегося специфических проблем не-белых. Так что критика «белизны» ООО, спекулятивного реализма, нового материализма и мейнстримного феминизма, актуальна, к сожалению, и для нашего проекта. Но может ли феминизм, ориентированный на объекты, помочь нам понять, почему так происходит и что мы можем сделать, чтобы этому противостоять?

Для Ахмед быть ориентированной «на» что-то значит «рассматривать» вещь как вещь, а быть ориентированным «вокруг» чего-то значит «быть рассмотренным» вещью так, что вещь становится особым «центром существования или действия» [33]. В ООФ, даже позиционируя себя объектами среди объектов, мы всё равно рассматриваем себя как вещи, «ориентированные на» нашу собственную объектность. И всё же, возможно, что мы «ориентированы вокруг» большего и до сих пор не решенного вопроса о том, как поступать с нашей объектностью как таковой. Например, в то время, как (белая) феминистская борьба создала пространство для постфеминизма как одного из возможных ответов на этот вопрос, антирасистская борьба не принимает — и не должна принимать — концепцию пострасизма [34]. Разумеется, эти две возможности «пост»-объектности отвечают на вопрос о том, что мы можем сделать в противовес нашей объектности, совершенно по-разному. Выбор, между тем, состоит в том, чтобы или заявлять об объективации и повышать её видимость, или отрицать, если не объективацию, то её актуальность, продолжая тем самым усиливать её. В последнем случае по европейскому обыкновению объективация рискует исчезнуть из поля видимости. Это расхождение сигнализирует о существовании болевой точки, нуждающейся в глубоком осмыслении и требует от ООФ в будущем «рассмотреть» условия белого превосходства — условия, которые стали настолько фундаментальны для нашего понимания объективации, утилитаризма и эксплуатации, что мы оказались непреднамеренно «рассмотрены» ими даже в процессе осмысления нашей собственной объектности.

Здесь существуют связи ООФ с исследованиями коренного населения, например, показательные труды Ким Таллбэар о ДНК коренных американцев и об используемом индейцами камне для ритуальных курительных трубок (катлините), или работа Повинелли об аборигенных классификациях и «гео (о)нтологии», где раса, объект-ориентированность и автохтонный неантропоцентризм объединяются вокруг вопроса о суверенности [35]. Автохтонный подход к неантропоцентризму и объектной ориентации проводит четкую границу между режимом артефактов, задействованным также в объектно-ориентированной теории, и перспективой витализма, проявляющейся в новом материализме. Такая ситуация сопоставима с ООФ особенно потому, что последний имеет реальные политические цели. Здесь снова ООФ отмежевывается от онтологической спекуляции. Ибо если принимать тезис Вайнера, что «реальность-это конкретные отношения», то «реальность» требует вмешательства и изменений. Таким образом, объектно-ориентированный феминизм не считает себя невинным, но предлагает принять прескриптивную практику, отрицающую невмешательство и отказаться от изолированной, дескриптивной позы онтологов, которая все еще остаётся слишком заманчивой в своей холодной дистанцированности от ориентализма.

Примечания редакторов

* «Кролики» — сексуализированные женские тела.

** Теория о Гее — это теория Джона Тодда о системном планетном континууме Земли.

Ссылки

1. Гендерный дисбаланс симптоматичен для движения спекулятивного реализма. Энциклопедический “The Speculative Turn: Continental Materialism and Realism” (Levi Bryant, Nick Srnicek, and Graham Harman, eds. Melbourne: re.press, 2011) содержит 25 глав и тексты только одной женщины [Изабель Стенгерс]. И то же верно для сборника “Collapse II: Speculative Realism”, в котором 1 женщина из 9 авторов-мужчин. В книге “New Materialism: Interviews and Cartographies” (Dolphijn and van der Tuin, eds., Ann Arbor: Open Humanities Press, 2012) Ирис ван дер Туин и Рик Долфийн отмечают: так как ключевые фигуры спекулятивного реализма мужчины, а большинство новых материалисток женщины, некоторые полагают, что теория нового материализма более подходит феминизму, чем спекулятивный реализм. Майкл О’Рурк был в числе первых, кто заметил такое сочетание и дисбаланс в своем эссе «“Girls Welcome!!!“: Speculative Realism, Object Oriented Ontology, and Queer Theory.» (O’Rourke, Speculations 2 (2011): 275–312)

2. Дискуссия о image toy приводится в главе «Carpentry» (с. 93–99). См. Ian Bogost, Alien Phenomenology, or What It’s Like to Be a Thing (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2012).

3. Богост описывает различие между своей концепцией и концепцией конструирования вещей как «инструментов или объектов искусства». Объектно-ориентированный феминизм принимает «сделанность» (плотничество), при том, что это также и экспериментальные практики создания и задействования артефактов в каждой дисциплине. Так идея «делания вещей, которые объясняют как вещи делают мир» воплощена скульптором Робертом Моррисом в канонической плотницкой работе, «Ящике со звуком своего собственного изготовления» (1961). Внутри деревянного ящика было спрятано звуковое устройство, воспроизводящее на кассете запись изготовления ящика от начала до конца.

4. Подробности дискуссии см. Rick Dolphijn and Iris van der Tuin, “Sexual Differing,” in Dolphijn and van der Tuin, New Materialism.

5. Корреляционизм — это термин философа Квентина Мейасу, обозначающий традицию кантианского трансцендентализма, в которой мышление имеет доступ только к мышлению и никогда к миру-в-себе (см. Мейасу После конечности: эссе о необходимости контингентности. Пермь, 2015).

6. См. Graham Harman, “On Vicarious Causation,” in Mackay, Collapse II, 187–221.

7. Iris Marion Young, “Gender as Seriality: Thinking about Women as a Social Collective,” Signs: Journal of Women in Culture and Society 19, no. 3 (1994): 713–38.

8. Донна Харауей «Манифест киборга: наука, технология и социалистичекий феминизм 80х.». Опубликован в книге «Гендерная теория и искусство» (РОСПЭН 2005, с. 322-377) и в книге «Simians, Cyborgs, and Women: The Reinvention of Nature» (New York: Routledge, 1991: 149–81).

9. Steven Shaviro, The Universe of Things: On Speculative Realism (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2014).

10. Я беру эту фразу из Hasana Sharp, «The Impersonal Is Political: Spinoza and a Feminist Politics of Imperceptibility» (Hypatia 24, no. 4 (2009): 84–103).

11. Graham Harman, Tool-Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects (Chicago: Open Court, 2002).

12. Фактически «быть орудием», согласно Лорд, значит чувствовать нынешний гендерный дисбаланс в спекулятивном реализме. К сожалению, стратегии избегания и оправдания, которые она обнаруживает в том, как белые феминистки исключают квир и цветных людей, рискуют повторно запустить оптовую торговлю в новом контексте, поэтому ее критика 1984 года все еще актуальна.

(“The Master’s Tools Will Never Dismantle the Master’s House,” in Sister Outsider: Essays and Speeches by Audre Lorde [Berkeley, Calif.: Crossing, 2007], 110–13).

13. Ian Bogost, “Object-Oriented Feminism: At the 2010 Society for Literature Science and the Arts Conference,” January 30, 2015.

14. См. Evelyn Fox Keller, “Gender and Science,” in Reflections on Gender and Science (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1985), 75–94.

15. См. Maria Puig de la Bellacasa, “‘Nothing Comes without Its World’: Thinking with Care,” Sociological Review 60, no. 2 (2012): 197–216.

16. Donna Haraway, “Cyborgs to Companion Species: Reconfiguring Kinship in Technoscience,” in The Haraway Reader (New York: Routledge, 2004), 295–320.

17. Elizabeth Grosz, “A Politics of Imperceptibility: A Response to ‘Anti-racism, Multiculturalism and the Ethics of Identification,’” Philosophy & Social Criticism 28 (2002): 463–72. См.также Hasana Sharp, “The Impersonal Is Political.”

18. Grosz, “Politics of Imperceptibility,” 466.

19. О феминистском новом материализме см. специальное издание “Feminist Matters: The Politics of New Materialism,” edited by Pita Hinton and Iris van der Tuin, Women: A Cultural Review 25 (1).

20. См. Patricia Ticineto Clough, “Feminist Theory: Bodies, Science and Technology,” in Handbook of Body Studies, edited by Bryan S. Turner (New York: Routledge, 2012), 94–105.

21. См. Nigel Thrift, “The Insubstantial Pageant: Producing an Untoward Land,” Cultural Geographies 19, no. 2 (2012): 141–68.

22. Конференция “Anthropocene Feminism” в Центре Исследования мышления 21 века была посвященна непосредственно этой теме и в значительной степени совпадает с темами ООФ. Издание конференции: Anthropocene Feminism, edited by Richard Grusin (Minneapolis: University of Minnesota Press, forthcoming).

23. Аргумент нонкорреляционизма представлен Мейасу в книге «После конечности». Обсуждение этого тезиса — в книге «Спекулятивный поворот» (2010) под ред. Брайанта, Хармана, Срничека.

24. Это противоположно пониманию некорреляционизма спекулятивного реализма как разрыва с господствующим философским каноном. Такой нарратив о разрыве позиционирует спекулятивный реализм как прогрессивный и футуристический.

25. Данное разнообразие отражает плодотворный междисциплинарный климат конференций в «Обществе литературы, науки и искусства», где проходили обсуждения OOФ. Некоторые из этих соединений будут потом описаны в антологии “After the ‘Speculative’ Turn: Realism, Philosophy, and Feminism”, edited by Eileen A. Joy, Katerina Kolozova, and Ben Woodard (Earth, Milky Way: punctum books, 2016).

26. Взаимодействие с арт-практиками исследовалось в недавних выставках, включая “And Another Thing”, которую я со-курировала с Emmy Mikelson в James Gallery in 2011, а также в “Speculations on Anonymous Materials” (куратор Susanne Pfeffer, музей Фридерицианум, 2013) и др. Пристально рассматривая циркуляцию арт-объектов, Joshua Simon ввел термин неоматериализм в своём трехчастном эссе, опубликованном в журнале e-flux 2010–11. Недавно в книге “Realism, Materialism, Art” Christoph Cox, Jenny Jaskey и Suhail Malik выясняли релевантность спекулятивного реализма для кураторской практики; более долгая история “нового” интереса искусства к объектам описана в эссе Katy Siegel “Worlds with Us.”. См. также Katherine Behar and Emmy Mikelson, eds., And Another Thing: Nonanthropocentrism and Art (Earth, Milky Way: punctum books, 2016); Suzanne Pfeffer, Speculations on Anonymous Materials (Kassel: Verlag der Buchhandlung Walther Konig, 2015); Joshua Simon, “Neo-Materialism, Part I: The Commodity and the Exhibition,” “Neo-Materialism, Part II: The Unreadymade,” and “Neo-Materialism, Part III: The Language of Commodities,” e-flux journal, August 1, 2015; Christoph Cox, Jenny Jaskey, and Suhail Malik, eds., Realism, Materialism, Art (Annandale-on-Hudson, N.Y.: Center for Curatorial Studies, Bard College/Sternberg, 2015); Katy Siegel, “Worlds with Us,” Brooklyn Rail, July 15, 2013.

27. Психоаналитическое измерение объект-ориентированного феминизма было представлено на конференции ООФ в 2010 и в 2012 Патрисией Клауг и опубликовано впоследствии как статья “A Dream of Falling: Philosophy and Family Violence” в сборнике “Object Matters” под редакцией Eleanor Casella et al. (New York: Routledge, 2013); а также “The Object’s Affect: The Rosary,” в сборнике Timing of Affect, Epistemologies, Aesthetics, Politics, под редакцией Marie Luise Angerer et al. (Chicago: Diaphanes, 2014).

28. Frantz Fanon, “The Fact of Blackness,” translated by Charles Lam Markmann, in Theories of Race and Racism: A Reader, edited by Les Back and John Solomos (New York: Routledge, 2009), 257–65.

29. Lawrence Weiner, “Notes from Art (4 pages),” “Words and Wordworks,” summer issue, Art Journal 42, no. 2 (1982): 122–25.

30. Об антирепрезентационизме в новом материализма “The Transversality of New Materialism” in Dolphijn and van der Tuin, eds., New Materialism.

31. Edward Said, Orientalism (New York: Vintage Books, 1979).

32. Sara Ahmed, Queer Phenomenology: Orientations, Objects, Others (Durham, N.C.: Duke University Press, 2006), 112–17. 33. Ibid., 116.

34. Мои исследования пострасовости обязаны богатым дискуссиям в Archives of the Non-Racial, организованным Йоханесбургским семинаром Теории и критики совместно с семинаром по Экспериментальной критической теории Калифорнийского университета, в котором я имела возможность участвовать летом 2014. См. Archives of the Non-Racial, website, accessed August 5, 2015.

35. Исследования коренных народов это еще одна область, в которой давно доминируют выдающиеся феминистские и пост-колониальные объектно-ориентированные работы, но часто в них используется терминология разных дисциплин. Например, см. Kim TallBear, Native American DNA (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2013); and Elizabeth A. Povinelli, “The Four Figures of the Anthropocene,” paper presented at “Anthropocene Feminism,” (April 10, 2014, Center for 21st Century Thought, University of Wisconsin, Milwaukee)