Метафизика Саратова — тема, осмысляя которую, местное гуманитарное сообщество продолжает лучшие традиции петербургской культурологической школы. Первопроходцем на этом тернистом пути, чреватом соскальзыванием в крайности провинциального местечкового ура-патриотизма либо, напротив, безнадежного самоуничижительного пейоратива, несомненно следует считать Т.П. Фокину. Ее культовая статья «Метафизика Саратова», вышедшая в 1998 году, стала отправной точкой для последующих попыток философско-урбанистического прочтения саратовского городского текста. Программный манифест Т.П. Фокиной (15) побудил А.Д. Трубецкова откликнуться изумительным панегириком «почтовому ящику» как метафоре (12), позволяющей определить место Саратова в знаково-символическом пространстве культуры, выявив определенные онтологические структуры и ценностные смыслы.

Город, представляя собой особую семиотическую сферу, сегодня находится в области пристального внимания как зарубежных, так и отечественных исследователей, использующих инструментальное понятие текста, давно вышедшее за рамки специально литературоведческой и лингвистической интерпретации и приобретшее статус культурологического. Воспринимаемая в традициях лотмановской концепции семиосферы, текстуальность вполне корректно определяет и место жизни человека в его семиотической проекции, через которую место входит в семиосферу национальной культуры как один из ее топосов. «Принимая такое определение текста, мы получаем в руки технологичный инструмент анализа результатов символической деятельности человека по адаптации места жизни к порядку культуры. Историческая жизнь места (локуса) сопровождается непрерывным процессом символизации. Ее результаты закрепляются в фольклоре, топонимике, в художественной литературе, исторических повествованиях, в широком многообразии речевых жанров, повествующих об этом месте» (3).

Наиболее полно в отечественной урбанистической философии и культурологии разработана тема петербургского текста. Начало этим исследованиям положено работами Н.П. Анциферова, создавшего модель анализа пространства, то есть метафизики города, описавшего понятие «гения места, как архетипа пространства». Плодотворное развитие идеи Н.П. Анциферова получили в трудах представителей тартуско-московской семиотической школы. В культовой работе выдающегося исследователя русской культуры В.Н. Топорова «Петербургский текст русской литературы» намечены важнейшие ориентиры для освоения гипертекста Петербурга и наиболее значимые для семиотики города понятия: текст, символ и миф. По мнению автора, Петербург — центр зла и преступления, где страдание превысило меру и необратимо отложилось в народном сознании. Петербург — это бездна, «иное» царство, смерть. Но Петербург и то место, где национальное самосознание и самопознание достигло того предела, за которым открываются новые горизонты жизни, где русская культура справляла лучшие из своих триумфов. Внутренний смысл Петербурга именно в этой антитетичности и антиномичности, которая самое смерть кладет в основу новой жизни. И эта жизнь понимается как ответ смерти и искупление, достижение более высокого уровня духовности. Бесчеловечность Петербурга оказывается органически связанной с тем высшим для России и почти религиозным типом человечности, который только и может осознать бесчеловечность, навсегда запомнить ее и на этом знании и памяти строить новый духовный идеал (10).

Годы первого выхода в печать этого знакового труда В.Н. Топорова в журнале «Логос. Международные чтения по философии культуры», выпускавшегося в 1991-1992 г.г., совпали со временем моего обучения в аспирантуре на кафедре философии СГТУ. В то время мне посчастливилось побывать в Петербурге на одной из международных конференций по проблемам культурологии, организованной философско-культурологическим издательским центром «Эйдос», лично познакомиться с М.С. Уваровым, блестящим культурологом, внесшим неоценимый вклад в исследование метафизики Петербурга. Его книга «Поэтика Петербурга» — уникальное сочетание петербурговедческой концепции М.С. Кагана, философской атмосферы Петербурга и традиций признанной Московско-Тартусской семиотической школы. М.С. Уваров отмечает, что исследование Петербурга основано на синтезе двух подходов: метафизико-архитектонического и системно-культурологического. Первый проект предполагает «мистический» опыт постижения города, который ведет свои истоки от восприятия фигуры Петра Великого как царя-преобразователя-святого-дьявола и от пушкинского «Медного всадника». В этом мистическом Петербурге антиномично соединились символ бессмертной красоты-как-решетки («твоих оград узор чугунный…») и фатум, рок, ведущий к безумию и смерти. «Тема смерти — вот та ключевая проблема, тот водораздел, по которому проходит линия различия между метафизическим пониманием судьбы Петербурга и тем системно-культурологическим подходом, который описывает Петербург как город жизни» (13). Карнавал вечной смерти в призрачном круге города жизни — этот амбивалентный образ Петербурга является определяющим элементом опознания, идентификации подлинного лика города.

За последние годы исследования по философии и культурологии города получили бурное развитие. Не без влияния проекта «Метафизика Петербурга» во многих городах России и стран ближнего зарубежья появились центры изучения культуры городской среды. На сегодняшний день одной из наиболее удачных попыток описания провинции как текста является работа В.В. Абашева (8). Саратов тоже стал предметом исследования урбанистической философии. О научном вкладе Т.П. Фокиной в это направление я уже упоминала выше. Коллективная монография «Философия города» (14), изданная в СГУ практически в то же время, стала продолжением наметившегося тренда в саратовской гуманитаристике. В монографии на основе междисциплинарных исследований города как универсального целостного феномена конституируется философия города. В числе авторов глав и разделов монографии ведущие саратовский философы и культурологи: М.О. Орлов, Д.А. Аникин, В.В. Афанасьева, С.П. Позднева, Е.В. Листвина, В.С. Свечников.

Разумеется, Саратов — далеко не Петербург, однако тезис о внутренней антиномической напряженности ситуации, в которой происходила мифологизация городских данностей, применим и к саратовским реалиям. И так же, как в случае с Петербургом, фигуры Танатоса являются определяющими в семиотике и герменевтике городской культуры. «В стихийном и непрерывном процессе символической репрезентации места формируется более или менее стабильная сетка семантических констант. Они становятся доминирующими категориями описания места и начинают по существу программировать этот процесс в качестве своего рода матрицы новых репрезентаций. Таким образом формируется локальный текст культуры, определяющий наше восприятие и видение места, отношение к нему» (1).

Попробуем определить сетку семантических констант, характерную для Петербурга. Этот смысловой пучок включает в себя лексические единицы, выстраиваемые по принципу бинарных оппозиций и связанные как с физической реальностью, природой, натурой, так и с культурно-исторической, социальной. Для Петербурга это: холод, дождь, снег, камень, ветер, топь, болото, вода, белизна, столица, лоск, аристократизм, «парадиз», величие, «фантастический вымысел», «сонная греза», морок, бесчеловечность, обман, смерть, «северная Венеция».

А теперь обратимся к Саратову. Что первое приходит нам на память, когда мы думаем о Саратове? Как описать выборочно элементы парадигматики Саратовского текста или своего рода словарь Саратова? Попробуем выбрать основные реалии саратовского ландшафта, истории и культуры, которые приобрели знаковое значение. Главная наша задача состоит в том, чтобы на очевидных примерах проанализировать процесс превращения реалии в знаковый объект и показать, как она функционирует в локальных культурных практиках. Рассмотрев Саратов как текст, можно определить место Саратова в знаково-символическом пространстве культуры. При упоминании о Саратове формируется следующий ассоциативный ряд: глушь, грязь, пыль, земля, провинция, деревня, тетка, дыра, нора, кривизна, Волга, стерлядь, калач, холодильник, гармошка, песня про золотые огни, Юрий Гагарин, Николай Чернышевский, консерватория, художественный музей им. Радищева, ТЮЗ, Юрий Киселев, два Олега, Янковский и Табаков, Евгений Миронов, Альфред Шнитке.

В.В. Афанасьева, говоря о Саратове, обращает внимание на кривизну как отличительный признак города: «Земля и воздух тут взволнованы кривизной — восстают, дыбятся, пузырятся, лопаются разрывами, разломами, прорехами и дырами. А улицы и дороги петляют, виляют, вихляют, змеятся, кружатся и сворачиваются в лабиринты. Пространство струится, складывается, выворачивается, искажает и преображает, видоизменяя фасады домов и делая странными лица» (2). У А.Д. Трубецкова в его статье «Замаскированный город, к образу Саратова» «мгла» и «пылевая туча» становятся смысловым каркасом, на котором строится все повествование о специфике саратовского гипертекста. Я же позволю себе еще больше сгустить краски, утверждая вслед за Т.П. Фокиной (6), что ключевым словом в описании Саратова является грязь. Это первая из возможных ассоциаций, связанных с городом. Именно грязь выступает в качестве доминанты в гипонимическом семантическом поле его атрибутивных признаков, включающих и пыль, и мглу, и мусор. Грязь для саратовцев (как, впрочем, и для жителей многих других провинциальных городов) — атрибут повседневности. Это тот смысловой центр, по мере удаления от которого выстраивается следующий ассоциативный ряд: земля, нора, дыра, потаенность, инверсия, инфернальность, маргинальность, трансгрессивность, лабиринт, кривизна, ризома, грибница.

Понятие грязи, нечистоты очень важно для нас. Этот смысловой конструкт обладает мощным культурным потенциалом, поскольку тесно прилежит к сфере сакрального, в том числе и через практику табуирования. Табуируется как священное, так и нечистое, поскольку оба таят угрозу для физического существования человека. Более того, само сакральное содержит в себе элемент нечистого. Так, М. Дуглас, автор знаменитой работы «Чистота и опасность», ссылаясь на М. Элиаде, обращает внимание на то, что двусмысленность сакрального проявляется не только в психологическом порядке как привлекательное или отталкивающее, но и в порядке ценностей; сакральное — это одновременно и «священное», и «нечистое». Автор подчеркивает, что «латинское слово sacer само по себе означает запреты, налагаемые посредством ссылки на богов. В каких-то случаях они относятся к осквернению, в других к освящению» (9).

В понимании грязи как социокультурного феномена мы отталкиваемся именно от М. Дуглас, отмечающей, что «грязь — это побочный продукт систематического упорядочивания и классификации материи, — в той мере, в какой это упорядочивание включает отвержение неподходящих элементов. … Ботинки грязные не сами по себе, но когда их ставят на обеденный стол; еда сама по себе не грязная, но грязно, когда немытую посуду бросают в спальне или пачкают едой одежду». (4) Основываясь на таком подходе, можно прийти к парадоксальному выводу, что для жителей Саратова пыль и уличная грязь не являются нечистотой per se. Это привычная, естественная среда обитания горожанина, точно такая же, как вымытые шампунем улицы европейских городов. Грязь воспринимается жителями города как нечто само собой разумеющееся и вовсе не требующее устранения. Иллюстрации этого утверждения можно ежедневно наблюдать, когда дамы совершенно спокойно дефилируют в лабутенах по выбоинам, кочкам, лужам и кучам пыли, как по красной ковровой дорожке, не боясь испачкаться.

А.Д. Трубецков использовал в своей статье красивую метафору почтового ящика. Я же позволю себе иное сравнение в духе знаменитого сюжета-мистификации Сергея Курехина и Сергея Шолохова «Ленин-гриб». Возможно, образ гриба не так свеж, но он хорошо ложится на предыдущие рассуждения, формируя вполне определенный концепт. Кстати, заметим, что фамилия Грибо — едов тесно связана в общественном сознании именно с Саратовом. Если исходить из метафизико-архитектонического подхода «мистического» постижения Саратова в традиции В.Н. Топорова, то оказывается, что появление саратовской тетки в литературном шедевре А.С. Грибоедова отнюдь не случайно.

Саратовская грязь играет роль питательного субстрата, подстилки, из которой вырастает город-гриб. Грибы — несомненные правители царства смерти, неслучайно их так много на кладбищах. Но самое удивительное — колоссальная энергия грибов, позволяющая им превращать массу отходов в съедобный продукт (16). Так и Саратов питается мощной энергией Танатоса, энергией распада, тлена, разложения, преобразуя пыль и грязь, мертвую материю, в живую, конструирует новые культурные смыслы. Саратов — метафорический гриб, обладающий всеми атрибутами этого короля мертвых. Главные признаки, свидетельствующие о танатологичности Саратова — его меонтологичность, трансгрессивность, инфернальность и инверсивность. Эти признаки обнаруживаются, если вслед за Т.П. Фокиной (7) рассматривать Саратов, как город — имя, город — место, город — тело и город — текст.

Попытки разобраться в этимологии города (Сарытау — «желтая гора» (тюрк, сары «желтый», may «гора») приводят к развенчанию городской легенды о желтой горе, которая в действительности, подтверждая тезис об инверсивности города, оказывается не горой, а котловиной, ямой, норой, ограниченной с трех сторон Лысой, Соколовой и Алтынной горами, а с четвертой стороны — Волгой. Город, вопреки традиции, возводится не на возвышенности, а в низине, устилаемой в настоящее время смогом. Если взглянуть со смотровой площадки Парка Победы на Соколовой горе, отчетливо видно серую дымку, застилающую весь город. Между прочим, эта серая мгла портит не только пейзаж и эстетические впечатления, но приводит также к повышенной заболеваемости горожан злокачественными новообразованиями органов дыхания и высокой смертности от рака легких. То есть, специфические неблагоприятные природно-климатические факторы провоцируют экзистенциальную напряженность. Город существует не благодаря, а вопреки. Люди проживают в физически некомфортных условиях повышенной загазованности и запыленности, загрязнения отходами промышленного производства. В приземных слоях атмосферы накапливаются токсичные продукты, неблагоприятно влияющие на здоровье жителей Саратова. Ситуация усугубляется тем, что Глебучев овраг, вдоль которого ранее осуществлялась циркуляция воздушных потоков с Лысой горы по воздушному коридору вниз, к Волге, и где раньше протекала речка Тайбалык, в настоящее время практически полностью засыпан и застроен. Это привело к нарушению естественной аэродинамики.

Вопреки всему город стал житницей для страны, центром растениеводства, зерноводства. Выведением наиболее ценных, твердых сортов пшеницы занимаются селекционеры из НИИСХ Юго-Востока. Неслучайно саратовский калач остается одним из брендов города, к сожалению, исчезающим. Миллионы тонн зерна в закромах Родины — это не легенда, а вполне реальный факт, причем не только советского прошлого, но и сегодняшнего дня. Именно на Саратовской земле взошла звезда великого Н.И. Вавилова. Здесь же в январе 1943 г. трагически оборвалась его жизнь в тюремном лазарете, как бы свидетельствуя в пользу антиномичности и амбивалентности феномена саратовской земли.

Да, Саратов близок земле, на что обратила внимание еще Т.П. Фокина. И в буквальном смысле слова, поскольку это зерновая житница страны, и в метафорическом. Он город — провинциал, близкий не только наземному слою, но и подземному. Он инфернален, он принадлежит и царству Аида, поэтому к Саратову идеально применима метафора гриба. Тело Саратова — это тело гриба. Именно грибница оказывается наиболее удачной метафорой Саратова. Гриб — удивительный объект, обладающий невероятной потенциальной энергией. Саратов тоже обладает мощнейшей энергией, но это энергия распада, тлена, разложения. Он токсичен, как ядовитый гриб, и в буквальном, и в переносном смыслах, пропитан духом агрессии и войны. Случайно ли в печати недавно промелькнуло сообщение, что согласно недавно проведенному исследования Саратов вошел число самых «пьющих» городов? На территории Саратова и области были в недалеком прошлом, да и сейчас сосредоточены такие объекты, как Саратовский военный институт радиационной, химической и биологической защиты, военная научно-исследовательская база в Шиханах, завод по переработке боевых отравляющих веществ в поселке Горный. Тонны смертельных ядов находятся на саратовской земле, пребывание на которой повышает экзистенциальную напряженность, заостряет восприятие в силу постоянной угрозы и опасности, превращает Саратов в зону повышенного риска. Именно Саратовская область, по неподтвержденной информации «Таймс» со ссылкой на предположения британской разведки, — родина нашумевшего «Новичка». А вот совсем свежая новость. В поселке Горный Саратовской области в скором будущем построят еще один комплекс по утилизации отходов I и II классов опасности для уничтожения миллиардов батареек.

Следующая отличительная черта Саратова — его меонтологичность, и это роднит его призрачным, миражным Петербургом. О меонтологичности Саратова свидетельствует и то, что здесь саратовской ризомой перерабатывается огромное количество энергии Танатоса. На территории Саратовской области аккумулированы колоссальные стратегические запасы деструктивной поражающей энергии. Помимо ядов, токсинов, здесь таится угроза в виде болезнетворных патогенных штаммов микроорганизмов (бактерий и вирусов). Ведь именно в центре Саратова располагается всероссийский НИИ «Микроб». В самом центре города существует потенциальный очаг, представляющий смертельную угрозу для жизни и здоровья населения, поскольку в НИИ «Микроб» существует банк данных патогенных штаммов чумы. Здание НИИ «Микроб» вписывается в привычную картину повседневности горожан, предполагающих, разумеется, что за этими стенами творится история всемирного масштаба, но долгое время даже не догадывавшихся, что вехи этой истории имели порой трагический привкус. Так, накануне ВОВ из лаборатории НИИ Микроб произошла утечка возбудителя чумы. Ящик Пандоры был открыт. Эта трагедия с саратовским ученым-вирусологом А.Л. Берлиным достоянием гласности стала сравнительно недавно. Проводивший на себе испытания вакцины от чумы, А.Л. Берлин заразился и скончался от этой особо опасной инфекции в Москве, предварительно контактируя с большой группой людей. Это едва не привело к развитию эпидемии в столице (6). Угроза эпидемии чумы тогда миновала благодаря профессионализму и мужеству врача С.З. Горелика, умершего вместе с А.Л. Берлиным. Но ящик Пандоры в центре города до сих пор, на улице Университетской, рядом со зданием библиотеки СГУ.

Еще один из аспектов меонтологичности Саратова — фактическое отсутствие присутствия города. Долгое время Саратов был закрыт для посещения иностранцами. Согласно городской легенде, его даже не обозначали на картах. Саратов подобен Винни-Пухову горшочку с медом: он как бы есть, и его как бы нет. А.Д. Трубецков, кстати, свою статью, посвященную Саратову, так и назвал: «Замаскированный город». Существование в советский период массы военных заводов в виде номеров почтовых ящиков — это черты меонологичности и принадлежности сфере Ареса, по ведомству которого проходят и стратегические бомбардировщики с Энгельсского военного аэродрома.

Саратов — город, пребывающий в незавидном во всех смыслах положении города-провинциала. В отечественной культуре он изначально маркирован семантически как глушь. Вспомним грибоедовскую цитату про тетку. Если Петербург — город аристократ, то Саратов — город-плебей, провинциал, «от сохи, от земли». Именно земля-кормилица, снабжающая всю страну зерном, становится универсальным донором и культурных смыслов. Кстати, показательно, что наши губернаторы (Д.Ф. Аяцков, В.В. Радаев) и видные российские политики федерального уровня (В.В. Володин) — выходцы из аграриев. Комплекс провинциала в крови у Саратова, однако, как культура, по мысли М.М. Бахтина, прирастает границами, так и столица прирастает именно пассионарной провинцией.

В столице большая саратовская диаспора. Это и медицинская диаспора, москвичи даже ее называют в шутку саратовской мафией. П.В. Глыбочко– бывший ректор СГМУ, ныне возглавляет Первый МГМУ им. И.М. Сеченова. Д.А. Морозов, детский хирург и бывший заведующий кафедрой детской хирургии СГМУ, ныне депутат Государственной Думы. Это и театральная диаспора. Наши великие земляки О.П. Табаков, О.И. Янковский, Е.В. Миронов — актеры глобального масштаба, чей вклад в отечественную и мировую культуру неоценим. К слову сказать, харизматичность лидеров подкрепляется мощнейшими саратовскими школами. И театральной, в частности, и научной академической, в целом. Саратов — провинциал, но этот провинциал неимоверно интеллектуален, в чем тоже один из парадоксов города. Саратовский государственный университет — один из лучших вузов России с вековой историей. Кстати, уникальный университетский комплекс, построенный по проекту К.Л. Мюфке, — архитектурная жемчужина города, как и клинический городок СГМУ. Клинические корпуса Первого МГМУ им. И.М. Сеченова в Москве на улице Россолимо не идут ни в какое сравнение с нашими, саратовскими. Возможно, именно экзистенциальная напряженность мобилизует саратовские интеллектуальные ресурсы, создавая уникальную ситуацию коллективного творчества. Отнюдь не случайно Саратов называют городом студенчества.

И в этом тоже можно видеть параллель с грибом. Ризомная сеть выбрасывает плодовые тела, в которых содержатся миллиарды спор. Такими плодовыми телами выстреливает и Саратов, причем на огромные расстояния, масштаб которых совместим с размерами околоземной орбиты. Ведь именно на Саратовской земле учился Ю.А. Гагарин, он тоже причастен Саратовскому «эгрегору». И освоение космоса человеком, связанным с Саратовом, глубоко символично. Символично и то, что именно Саратовская земля приняла Гагарина. Место приземления первого космонавта — это городской бренд мирового масштаба. Та потенциальная колоссальная энергия гриба ощутима и в стратегических тяжелых бомбардировщиках, взлетающих с Энгельсского военного аэродрома во время Парада Победы 9 Мая.

Подобно Петербургу, Саратов оказывается способен провоцировать у его обитателей измененные состояния сознания. Амбивалентный петербургский гипертекст формирует невротическую личность. Но Саратов, как видим, подобно Петербургу характеризуется антиномической напряженностью и взрывчатостью. Точно так же, как в случае с Петербургом, фигуры Танатоса являются определяющими в семиотике и герменевтике городской культуры. И точно так же, как в случае с Петербургом, субъект вовлекается в процесс выхода за пределы онтического, сущего, к онтологическому (по терминологии Хайдеггера), в просвет бытия. Только чаще здесь происходит не трансцендирование, а трансгрессия. Трансгрессивный переход для саратовской метафизики — это опыт не обожения, а развоплощения (5), опыт регрессивный, нисходящий, опыт, основанный на энергии Танатоса. Именно играми со смертью Саратов близок Петербургу. Именно трансцендирование и трансгрессия лежат в основе феномена творчества. Именно в измененных состояниях сознания рождается мощный импульс креативности. Возможно, именно в этом разгадка таких феноменов, как первый в мире театр для детей, Саратовский ТЮЗ, первый в стране общедоступный художественный музей им. А.Н. Радищева, мощнейшая театральная школа, первая в провинции консерватория.

Саратов, несомненно, город-интеллигент. Однако, не такой, как Петербург — идейный и беспочвенный русский интеллигент, воплощение российского духовного опыта и его судьбы. Наша интеллигентность иного рода. Как считает Т.П. Фокина, «Саратов — умный и почвенный русский почвенный интеллигент. Почвенный — значит основанный на земле и выращивании. Почвенный, то есть близкий к бытию, его истине. Саратов — тоже воплощение российского духовного опыта и его судьбы, но другой стороны этого опыта: собирающей и домоустроительной. Так вот, сдвиг в современной онтологии, в понимании трансцендентного и места, где осуществляется прорыв к нему, — в пользу Саратова» (16).

1. Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь, 2000, С. 11-12.

2. Афанасьева В.В. Про город и его обитетелей // http://reporter64.ru/content/view/vera-afanaseva-pro-gorod-i-ego-obitate… 10.12.2018

3. Деткова Н.Ю. Малый провинциальный город как текст культуры / Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 18 (156). Философия. Социология. Культурология. Вып. 12. С. 63.

4. Дуглас М. Чистота и опасность. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. С. 65.

5. Дуплинская Ю.М. Преображение и развоплощение как онтологические интуиции русской и западной мысли // Известия Саратовского университета, 2010, Т.10. Сер. Философия. Психология. Педагогика, вып. 3, С. 10-16.

6. Левинсон Е. Забытый герой // http://berkovich-zametki.com/2006/Starina/Nomer8/Levenson1.php, 10.12.2018

7. «Серьезный разговор: Тамара Фокина о планах модернизации Саратова и метафизике грязи»// http://novosti-saratova.ru/sereznyiy-razgovor-tamara-fokina-o-planah-mod…, 10.12.2018

8. См. Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь, 2000,- 496 с.

9. См. Дуглас М. Чистота и опасность. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. С. 30.

10. См. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. — СанктПетербург: «Искусство—СПБ». 2003. С. 8.

11.См.https://golbis.com/pin/energiya-gribov-samaya-bolshaya-tayna-2/?fbclid=IwAR155pUWHmyUgfJxElVpoMpnIwH88vrDNa2VLBoA1tO98pkjkK2rTC5b4To 10.12.2018

12. Трубецков А.Д. Замаскированный город: к образу Саратова // Искусство и власть: материалы Международной научно-практической конференции / под редакцией К.В. Худякова. — Саратов. Буква. 2004. — С. 156-163.

13. Уваров М.С. Поэтика Петербурга: очерки по философии культуры. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2011. С. 9.

14. Философия города (коллективная монография, под ред. В.В. Афанасьевой). Саратов: изд-во СГУ, 2012. 243 с.

15. Фокина Т.П. Метафизика Саратова //Волга», 1998, №1; Пространственность развития и метафизика Саратова.– Саратов: Изд-во ПАГС, 2001.– С. 128-140.

16. Фокина Т.П. Метафизика Саратова //Волга», 1998, №1; Пространственность развития и метафизика Саратова. — Саратов: Изд-во ПАГС, 2001, С. 86.