Пьер Наво. Конец сеанса
9 июля в Париже ушёл из жизни Пьер Наво, известный психоаналитик, блестящий интеллектуал и эрудит.
Российские коллеги и ученики Пьера Наво выражают соболезнования всем родным и близким Пьера. В память о нём мы вслед за сайтом «Лакан в Москве» публикуем его статью «Конец сеанса».
Перенос — отношения, сущностно связанные со временем и с обращением с ним. (Ж. Лакан) (1)
Введение: разрез-1995
Я сформулировал тему как конец сеанса, чтобы она резонировала с другой темой — концом анализа. Есть связь между концом сеанса и концом анализа. Можно ставить вопрос о том, как завершаются сеансы, так же, как можно ставить вопрос о том, как завершаются анализы. Я здесь отсылаю к названию VIII Международной встречи [Rencontre internationale], темой которого было завершение лечения.
Исследование темы окончания сеанса заставило меня обратиться к материалам XI Международной встречи [Rencontre internationale], посвященной аналитическому сеансу.
Ключевые отсылки, которые можно дать по вопросу о времени сеанса, — к курсу Жака-Алена Миллера 1999-2000 годов, который был озаглавлен «Les us du laps» [игра слов, буквальный перевод заглавия — «Использование временного промежутка (laps)», но также в заглавии звучит laps-us, ошибочное действие)], и к докладу, прочитанному им во время Учебных дней ECF [L'École de la Cause freudienne] в Париже осенью 1995 года.
Для меня имеет большое значение, что название курса Жака-Алена Миллера указывает на взаимосвязь между временем сеанса и промахом. С одной стороны, кульминацией доклада Миллера является введение понятия разреза [coupure], а с другой стороны, сам этот доклад представляет собой разрез. Другими словами, этот доклад об интерпретации сам является интерпретацией. Я имею в виду, что это интерпретация, которая вызывает преобразование. Я отсылаю тут к выражению «преобразующая интерпретация» (2), придуманному Джеймсом Стрейчи в 1933 году. Интерпретация, которая приводит к преобразованию, — это, как говорит Стрейчи, интерпретация, «которая открывает брешь».
Можно услышать отголосок этой преобразующей интерпретации во фразе Лакана из его текста 1967 года, озаглавленного «О психоанализе в его отношениях с реальностью»: «Интерпретация, благодаря которой происходит психоаналитическое преобразование, относится именно к тому, о чем мы говорили: к тому, что разрезает реальность, — и записывается там в виде означающего». В самом деле, бывает так, что интерпретация становится событием, а разрез [coupure] — сущим ударом [coup pur]. Интерпретация, которая приводит к преобразованию, — это изречение [dire], которое наносит удар и оставляет отметину. Это изречение также [du même coup] создает различение между «до» и «после». И, оглядываясь назад [après-coup] шесть лет спустя, можно сказать, что после этого различения в практике психоаналитической интерпретации произошло преобразование. С тех пор, когда стоит вопрос о конце сеанса, психоаналитик слушает уже по-другому. Вот почему, на мой взгляд, разрез 1995 года имеет политическое измерение. Жак-Ален Миллер говорит: «Пост-интерпретативная практика психоанализа соотносится не с пунктуацией, а с разрезом» (3), — и это политическое высказывание в смысле «политики психоанализа».
Алгоритмы интерпретации переноса
Доклад Жака-Алена Миллера краток и отсылает тем самым с краткости сеанса. Одну из фраз своего доклада Миллер начинает: «Буду лаконичен, как то предполагают эти Учебные дни…».
Доклад Жака-Алена Миллера 1995 года — это интерпретация, открывающая брешь, пользуясь выражением, которое я уже упомянул; парадоксальная интерпретация, которая оглашает слушателям, что интерпретации больше не существует. В этом плане парадокс, о котором идет речь, можно записать так: «интерпретация есть: “интерпретации больше нет”».
Свой доклад Жак-Ален Миллер начинает с того, что подчеркивает разрыв между означающим S и означаемым s.
По отношению к означающему S, которое предполагается проинтерпретировать, интерпретация — это означаемое s, и даже, говоря точнее, вытесненное означаемое s, — где вытесненное означаемое s это то означающее, которого не хватает ($), то есть — желание d.
В этом смысле желание и интерпретация — это одно и то же:
s= $= d
Но, как указывает Жак-Ален Миллер, разрыв между означающим S и означаемым s подразумевает, что означаемое s, на которое нацелено стремление к значению, отличается от означаемого s, получаемого в результате интерпретации, потому что сам факт прохождения через означающее S приводит к тому, что оно не только взывает к интерпретации, но и что именно оно её определяет. В связи с этим, подчеркивает Жак-Ален Миллер, это «как будто означающее по-своему интерпретировало бы то, что я хочу сказать». Интерпретация открывает путь к двусмысленности, уточняет он, потому что означающее одновременно хочет быть и интерпретированным, и интерпретирующим (4).
Я хотел бы предложить в этой связи комментарий, который имеет два аспекта:
Первый аспект. Любовь может записаться — в отличие от сексуальной связи. Несомненно, существует любовное письмо. Но любовь записывается также в форме, которую Лакан назвал «алгоритмом переноса» (5).
Я предлагаю записать этот алгоритм так:
S —> S
s
Так я записываю, что первое означающее S обозначает требование [demande] анализанта, что второе означающее S соответствует аналитику, к которому анализант обращает это требование, и что требование является операцией, которая, чтобы осуществиться, проходит через означаемое s знания как через то, чего не хватает, — через эпистемическое означаемое как то, что указывает на пустое место.
Любовь субъекта, конечно, обращена к Другому, но в определенном измерении — я имею в виду через волю знать и через страсть к знанию. Заметим, что есть означающее S по сю сторону означаемого s — и есть означающее S по ту сторону означаемого s. Таким образом, двусмысленность означающего S (S ? S) вводится прохождением через означаемое s знания как то, чего не хватает.
Второй аспект. Он касается именно интерпретации, поскольку принимает во внимание, что есть различие между намерением, которое идет к означающему S, и результатом, который исходит от означающего S, что означаемое s по сю сторону означающего S может быть отлично от означаемого s по ту сторону означающего S.
Поэтому можно попробовать записать «алгоритм интерпретации» следующим образом:
S
s // s
На сей раз двусмысленность расположена на уровне означаемого s (s ? s) и привносится означающим переноса, то есть означающим требования D.
Короче говоря, можно сказать, что интерпретация, которая способна высветить желание d, предполагает требование D. Любовь является условием интерпретации. Два алгоритма связаны друг с другом.
Я приведу пример.
На этом сеансе анализантка начинает с рассказа о мимолетном приключении, которое она только что пережила с мужчиной. Она отмечает, что эти романтические отношения закончились столь же быстро, как и завязались. В результате она чувствует себя дезориентированной. «Я потеряла свои точки отсчёта и сбилась с пути», говорит она. И, чтобы подчеркнуть свое ощущение, что она сбилась с пути и не может найти его вновь, она говорит: «Я вышла из колеи». Аналитик подчеркивает эту фразу. В результате она слышит, что она только что сказала, и признает в этом оговорку, — что это противоположно тому, что она хотела сказать, — то есть, что она вернулась в ту колею, из которой она думала, что вышла… На этом аналитик прерывает сеанс.
В этом примере сама анализантка указывает, что есть разрыв, сдвиг, расхождение между означаемым s, в которое сказанное целит, и означаемым s, возникающим вследствие сказанного.
И этот пример был выбран, чтобы показать, как в данном случае прерывание сеанса совпало со звучанием разрыва между тем, что субъект говорит, что он хочет сказать, и тем, что означающее заставляет его услышать, что он хочет сказать.
Пунктуация разреза
В своем докладе Жак-Ален Миллер противопоставляет два способа интерпретации.
Первый связывает S2 с S1 и прибавляет S2 к S1.
Это можно записать так:
S1—> S2
Означающее S2 представляет одновременно и пунктуацию как таковую, поскольку оно просто добавляется, и пунктуацию диалектическую, поскольку оно отсылает к означающему S1. Интерпретация, таким образом, подталкивает субъекта к шагу, ведущему по ту сторону S1, к потусторонности S2.
Второй способ интерпретации разрывает связь между S1 и S2 и таким образом вычитает S2 из S1.
Это можно записать так:
S1 // S2
Во втором случае интерпретация вводит разрыв между S1 и S2 и возвращает субъекта к посюсторонности S1.
Жак-Ален Миллер подчеркивает в своем выступлении, что первый способ ставит акцент на S2, а второй придает ценность S1. В первом случае одно не может обойтись без другого. Во втором случае одно само по себе.
Я кратко раскрою то, что сказал Жак-Ален Миллер.
Различие между этими двумя направлениями интерпретации влечёт последствия для отношения субъекта к смыслу и к наслаждению.
Первый способ следует за переносом и идет тем же путём, что и бессознательное. Достаточно просто идти по стрелкам. Этот способ интерпретации питает смысл симптома. Выражение «питать смысл симптома» встречается в третьей «Римской речи» Лакана, произнесённой в 1974 году.
Второй способ идёт вразрез с переносом и против бессознательного. Этот способ интерпретации, как говорит Жак-Ален Миллер, морит голодом смысл симптома.
Я приведу пример, чтобы проиллюстрировать разницу между тем, что можно смысл симптома «питать», а можно «морить голодом».
Представим себе, что Президент палаты депутатов проходит анализ.
В начале сеанса [seance] он, раздосадованный и сокрушенный, начинает рассказывать, что допустил оговорку, которая его удивила и от которой он ещё не пришел в себя. Накануне на заседании палаты вместо того, чтобы сказать, как он намеревался, «объявляю заседание [seance] открытым», он сказал: «объявляю заседание [seance] закрытым». Его коллеги расхохотались. Его самолюбие уязвлено. Он не понимает, почему допустил такой ляп. Когда же закончить сеанс? Это будет иметь разные последствия в зависимости от того, прервать ли рассказ субъекта в этот момент, — то есть когда он признает свое непонимание и высказывает свои колебания как субъекта, — или же позволить ему продолжить свое повествование и дойти до конца в изложении своего разочарования.
Во-первых, этот пример показывает, что прерывание сеанса причастно интерпретации. В связи с этим мой тезис заключается в том, что два вида интерпретации, которые были выделены Жаком-Аленом Миллером, можно переформулировать как два способа прерывания сеанса. Есть созвучие между интерпретацией [interprétation] и прерыванием [interruption].
Тут я процитирую комментарий Моник Куснерек и Альфредо Зенони из La Lettre Mensuelle ECF № 192: «Есть сходство между возглашением интерпретации и окончанием сеанса».
Во-вторых, этот же пример показывает, что реакции субъекта могут варьироваться в зависимости от того, как прерывается сеанс.
Моник Куснерек и Альфредо Зенони, отсылая к докладу Жака-Алена Миллера 1995 года, подчеркивают, что конец сеанса, понятый как пунктуация, определяет сеанс как «смысловое [sémantique] единство», а конец сеанса, понятый как разрез, придает сеансу характер «не-смыслового [asémantique] единства». Что это значит? Что в первом случае означающее S2, которое создаёт пунктуацию и добавляется к S1, придает последнему смысловую [sémantique] ценность, тогда как во втором случае, когда между двумя означающими проводится разрез, означающее S1, из которого вычитается S2, теряет свою смысловую ценность и становится не-смысловым [asémantique] означающим. Жак-Ален Миллер в своем выступлении 1995 года говорит, что аффект, вызываемый таким разрезом, — замешательство [perplexité]. Моник Куснерек и Альфредо Зенони, в свою очередь, задаются вопросом о том, какое влияние оказывает разрез сеанса на удовлетворение, которое субъект испытывает от своей речи.
Вопрос, поставленный этими двумя коллегами, пытается описать событие конца сеанса либо как потерю наслаждения (–J), либо, наоборот, как выигрыш в наслаждении (+ J):
J
(–) | (+)
Они выдвигают парадоксальный тезис, утверждая, что чем более неожиданным является прерывание сеанса, тем больше разрез придает означающему не-смысловую [asémantique] окраску звучания и тем большее удовлетворение испытывает говорящее существо от своей речи.
Это, на мой взгляд, парадокс, — потому что я помню свои ощущения в начале своего анализа: что бы я ни говорил, я испытывал радость от того, что встретил того, кто не только слышал то, что я говорю, но и, прежде всего, позволял мне говорить. Это правда, что прежде мне приходилось иметь дело с Другим, который придавал большое значение разговору, но который, когда разговор становился страстным, обрывал речь и мешал говорить. Встреча с Другим, который не был движим этой тягой затыкать рот, стала для меня счастливым удивлением.
В своем докладе, озаглавленном «Сеанс как единица удовлетворения», Моник Куснерек и Альфредо Зенони указывают, что конец сеанса вводит в игру причину желания и, следовательно, ставит вопрос об объекте (а).
Я приведу пример.
На сеансе пациентка рассказывает три сцены, три пережитых ею опыта. Первая сцена — кто-то открывает дверь ее спальни и застаёт её за тем, что она делает нечто запрещенное. Вторая сцена — через десять лет; кто-то открывает дверь в ее комнату и застаёт её с мужчиной. Третья сцена — она говорит: я открыла дверь в комнату моей сестры и увидела то, чего мне не следовало видеть. На этом сеанс прерывается. То есть на этой сессии пациентке не было дано времени, чтобы рассказать, что же она увидела. Остаток, возникающий тут в результате операции разреза, — это взгляд, который, с одной стороны, возник, а с другой — упал.
Этот пример подталкивает меня записать способ прерывания обсуждаемого сеанса следующим образом:
(a)
S1 // S2
В промежутке, создаваемом разрезом, в игру вводится причина желания. В тот момент, когда анализант отделяется от аналитика, аналитик идентифицируется анализантом с тем подобием [semblant], что является объектом (а).
Понятие разреза
Поэтому мне кажется, что существует два типа разреза, — которые можно назвать «субъектным разрезом» и «объектным разрезом», или, если хотите, разрез, связанный с субъектом ($) и разрез, связанный с объектом (а).
Речь субъекта в разгар аналитического сеанса, в тот момент, когда бессознательное проявляется как феномен, можно считать эквивалентной разделению субъекта.
Пример.
В начале сессии анализант говорит: «Я потерял вкус [goût] к
В этом примере сокращение времени сеанса обнаруживает, что речь субъекта принимает форму образования бессознательного, что сам сеанс становится эквивалентным субъектному разрезу ($).
Лакан обсуждает на страницах 31 и 32 XI Семинара (6) феномен бессознательного через вопрос о едином [un]. Феномен бессознательного проявляется в виде разрыва. С этой точки зрения есть различие между фрейдовским бессознательным и лакановским бессознательным: к фрейдовскому бессознательному можно подходить как к «непрерывности», а к лакановскому бессознательному — как к «прерывности». На сеансе у анализанта происходит свидание с разрывом, то есть с тюхе, что означает встречу с реальным прерывности. Как указывает Лакан на странице 60 XI Семинара, это свидание с реальным, которое убегает, с реальным, которое ускользает — ускользает, добавлю, от любой попытки его ухватить, его поймать. Я отсылаю тут к немецкому глаголу greifen [ухватить].
Я очень люблю эти четыре часто цитируемые фразы со страницы 31 XI Семинара: «Что в первую очередь поражает нас в сновидении, ошибочном действии, остроте? Да то, что все они принимают образ некоторого преткновения. Преткновение, надлом, разрыв. Во фразе — написанной или произнесённой — что-то не клеится».
Это высказывание Лакана о преткновении нужно услышать, словно в первый раз. Оно было произнесено, чтобы быть услышанным. В высказывании Лакана есть определенное время — и это именно время разреза. Ритм синкопирован. Это заставляет меня вспомнить, как начинается повесть Виван-Денона под названием «Никакого завтра»: «Я был безумно влюблен в графиню…; мне было двадцать лет, и я был наивен; она изменила мне, я разозлился, она ушла от меня. Я был наивен, я сожалел об этом; мне было двадцать лет, она простила меня… и т.д… и т.д. …»
Никакого завтра, и впрямь. Речь о том, чтобы не откладывать на завтра то, что вы можете сделать сегодня. Нет ничего более далекого от прокрастинации, чем темпоральность, которая слышна в этих четырех фразах Лакана. Они подразумевают незамедлительность, даже если эта незамедлительность возникает из биения времени. Кьеркегор писал в своих «Философских крохах»: «Скандал — это парадокс. А парадокс — это мгновение». Можно сказать: никакого завтра, сейчас. Хайдеггер заявляет, что мгновение вне-существует [ex-siste] сейчас. Длительность уходит из временного разреза. Дело в том, чтобы не тащиться по пути, а наоборот, идти своим путем, продвигаться, не топчась на месте.
Этот момент, я имею в виду в момент оговорки, это момент удивления. Лакан делает акцент на удивлении на странице 31 семинара XI и на странице 353 «Autres Écrits». Удивление, пишет он в тексте «О психоанализе в его отношениях с реальностью», — это одновременно то, чего ждут, и то, от чего защищаются. В этой связи Грасиела Бродски отмечает, что психоанализ не должен оставаться безразличным к тому, что она называет «упадком удивления» (7). Я цитирую Лакана: «От сеанса ждут именно того, чего отказываются ждать: удивления». Как говорит Грасиела Бродски, удивление — то, что приходит, когда ожидание сталкивается с незамедлительной поспешностью. Несомненно, говорит она, поспешность характеризует конец сеанса, но для того, чтобы возникло удивление, нужно еще напряжение ожидания. Почва должна быть подготовлена, уточняет Грасиела Бродски. Что придает этому ожиданию эпистемологическое измерение.
Раз уж я выбрал такой особый подход к фразе Лакана, скажу также, что мне очень нравятся ещё эти два предложения, которые можно найти на странице 32 XI Семинара: «Ведь если единое [un], в опыте бессознательного присутствует, то согласитесь, что это присутствует оно в нём в качестве щели, черты, разрыва. … Разрыв, щель, черта разреза — вот чему обязано отсутствие своим появлением» (намёк на отсутствие означающего). Именно троичный ритм заставляет себя услышать. Она изменила мне, я разозлился, она ушла от меня. Преткновение, надлом, разрыв. Щель, черта, разрыв.
Единое [un], о котором идет речь в связи с проявлением феномена бессознательного, это единое, которое поддается подсчёту. Это единое, которое проявляется благодаря удивлению, подобно полученному удару, который отправляет вас в нокаут. В момент, когда субъект оговаривается, говорит «я пробую на вкус [goûte]» вместо «я сомневаюсь [doute]», записывается метка единого. Это единое, говорит Лакан, — единое черты разреза [trait d’ouverture]. Это указывает на то, что единое черты может быть единым разреза, единым открытым [un ouvert] — или же единым закрытым, и что само время в основе своей разделено на время открытия и на время закрытия. Другими словами, субъектный разрез ($) происходит в тот момент, когда вводится биение времени появления / исчезновения, то есть в тот момент, когда обозначается раскрытие промежутка, попеременно открывающегося и закрывающегося. С этой точки зрения, — я использую тут выражение, придуманное Жаком-Аленом Миллером, — существует эротизм времени сеанса.
Мое представление об этическом статусе бессознательного исходит из учета этой особой темпоральности. Это вопрос улавливания чего-то неуловимого, потому что это etwas [нечто], это что-то, обнаруживаются только во временной пульсации, в разрыве, в промежутке, в нарушении непрерывности. В этом отношении знание, которое затем появляется, может быть сведено к провалу, отождествлено с ним. Страсть к знанию, которая живет в переносе, сопряжена с этим провалом знания. Если речь идет об этике, то это потому, что речь идет о выборе, о возможности, о волеизъявлении. Не притворяться, будто ничего не произошло, не позволять чему-то пройти мимо, не пропускать чего-то, — вот чего надлежит хотеть.
Пример (который в своё время стал причиной для обращения за супервизией). Пациентка рассказывает сон. Ей снится, что у неё месячные [règles], что они обильно текут. Она просыпается. У неё действительно месячные. Простыня запятнана. Она чувствует смущение. Затем она говорит, что часто сталкивается с проблемами, связанными с месячными [règles], поскольку она гинеколог, и отмечает, что дома именно она устанавливает правила [règles]. В связи с этим она утверждает, что не муж накладывает ограничения по отношению к их детям, а она. В этот момент сеанс прерывается. Выходя с сеанса — она рассказала об этом позднее — она ощутила гнев на аналитика. Этот гнев можно истолковать в том смысле, что аналитик будто сказал ей: «здесь ограничения накладывает аналитик», «здесь правила устанавливает аналитик». Мы можем заметить, что прерывание сеанса произошло, когда она, в некотором роде, сказала: «правила [règles] — это я». Здесь с субъектной купюрой ($), которая возникает
(a)
S1//S2
Таким образом, сновидение, о котором шла речь в начале сессии, в итоге пришло к преобразованию в своего рода игру слов в точке остановки сеанса. Затем обнаружилось, что, как выразился Лакан в своей Третьей «Римской речи» в 1974 году, «игра слов доходит до упразднения смысла».
Вот почему я охотно предложу, в качестве попытки, эскиза, наброска, такую запись матемы аналитического сеанса:
начало конец
| 3 4 3 4 3 4 3 4 $ 3 4 3 4 3 4 —> |
S1 —> S2 S1 // S2
(a)
перенос желание аналитика
На мой взгляд, проблема, которую ставит такой способ записи матемы аналитического сеанса, связана, с одной стороны, с тем, что желание аналитика встречается с требованием и желанием анализанта, и, с другой стороны, с тем, что существует ретроактивное воздействие, которое оказывает разрез конца сеанса S1 // S2 на перенос, передавая свой импульс началу следующего сеанса: S1 —> S2. Существует связь между желанием аналитика и любовью анализанта. Существует не только траектория требования (—>), направляемая к желанию (//). Также одновременно существуют и прямое воздействие желания (//) на требование (—>), и ретроактивное воздействие желания (//) на требование (—>).
Откуда моё заключение.
Заключение: игра морра
Разрез в конце сеанса играет роль в отношениях между анализантом и аналитиком. Согласно Лакану, эти отношения представляют собой связь, социальную связь. В этом отношении Лакан указывает, что связь, о которой идет речь в аналитическом дискурсе, — это не связь между анализантом и аналитиком, а связь между анализантом и парой анализант-аналитик.
Что тут можно отметить, так это то, что в сердцевине записи аналитического дискурса мы встречаем разрез S2 // S1. Аналитический дискурс — это дискурс, в котором связь поддерживается разрезанием связи.
Сравнительно короткий сеанс, короткий сеанс, упоминаемый на странице 315 Ecrits (8), придает плотность разрезу конца сеанса. Франсуа Легиль в своем комментарии о коротком сеансе рассказывает (9), что Поль Лемуан спросил Лакана по этому поводу: «Зачем делать короче?» «Чтобы делать весомей [plus solide]!», ответил Лакан.
Пациенты говорят: вы ничего не говорите. Они также иногда говорят: у меня было чувство, что вы меня выгоняете. Или: почему вы остановили меня в этот момент? Или даже: вы не дали мне сказать то, что я должен был сказать. Или даже: вы прервали сеанс как раз тогда, когда я собирался сказать вам то, чего я раньше никогда никому не говорил. Ещё они порой говорят: я удивлен, что вы не остановили меня в этот момент. Или ещё: я был уверен, что вы меня здесь остановите.
Сильно протестуя, субъект сообщает о своем ощущении, что он столкнулся с разрезом, произведенным в конце сеанса так, как если бы он столкнулся с
Что касается разреза конца сеанса, то, мне кажется, можно сказать, что это что-то твердое, что-то жесткое, что-то, на что натыкается определенная траектория требования, направляемая к желанию. На мой взгляд, о жизни в психоанализе нельзя сказать, что она прекрасна или коротка, — но что она жестка [dure]. Да, жизнь в краю психоанализа трудна [dure]. На карту поставлена твердость [durete] вне-существования [ex-sistence]; важно именно такое написание [ex-sistence вместо existence (существование)] последнего слова — написание, которое сейчас изучает Жак-Ален Миллер в своём курсе «Место и связь» [«Le lieu et le lien»]. Поскольку разрез конца сеанса, — в той мере, в которой звучание благодаря ему берёт верх над смыслом, — также позволяет понять, заставляет резонировать высказывание Лакана о том, что изречение вне-существует сказанному [le dire ex-siste au dit]. Разрез вызывает эхо не только «Ты сказал это» или «Я не заставлял тебя этого говорить», но и «Тут не без изречения», «Это не
Франсуа Легиль отмечает, что сокращение продолжительности сеанса вычитает из времени сеанса длительность (11). Он говорит, что есть этика времени сеанса. Важно не дать пациенту потеряться в длительности, то есть оказаться переполненным своей болтовней, потому что, говорит он, это может быть принято за знак не только невнимательности, но и небрежения. Как указывает Лакан, действительно есть небрежение [mepris] в том, чтобы оставлять субъекта в заблуждении [se meprendre] касательно ценности его изречения [dire]. Именно поэтому Франсуа Легиль поддерживает ту точку зрения, что стремление утянуть ткань изречения субъекта — род тактичности (12). Я с ним согласен: такт становится актом. Это можно сказать простыми словами. Важно не тянуть резину [не «топить рыбу», noyer le poisson]. Noyer le poisson это выражение, восходящее к 1930-м годам, которое означает «улизнуть в тумане слов».
Если попробовать условно изобразить встречу анализанта с аналитическим отношением с помощью такой минимальной схемы:
1 2 3 4 3 4 3 4 (/) 3 4 3 4 —> 1 2
(—>) (//)
то утянутый промежуток сеанса можно описать при помощи метафоры игры морры, игры камень-ножницы-бумага, в которой вместо камня, ножниц и бумаги — стрелка (—>), черта (/) и двойная черта (//). Это способ выразить, говоря в духе Хайдеггера, что темпоральность времени сеанса — не
С одного края промежутка [laps] — напряжение требования и его следствие, любовь, представленная стрелкой (—>). С другого края промежутка — напряжение желания и его причины, представленной двойной чертой (//). В точке встречи этих двух напряжений — опыт субъектного разделения, обозначенный чертой (/). Вы должны пережить этот опыт на собственной шкуре, говорит Лакан, чтобы узнать, что это такое. Тут есть связь между концом анализа и концом сеанса, — если о движении, происходящем как в анализе, так и на сеансе, можно сказать — как то говорит Лакан в своем «Предложении 1967 года»: «В начале — любовь, в конце — желание». Здесь можно уточнить, что желание является причиной любви. Если есть движение от стрелки (—>) к двойной черте (//), то также есть и движение от двойной черты (//) к стрелке (—>). Именно это переплетение нескольких движений я метафорически представляю в форме игры камень-ножницы-бумага, игры морры. И если удивление — одно из назначений черты (/), то есть двусмысленность между игрой моррой [jeu de la mourre] и игрой амурных дел [jeu de l’amour] и случая, или, точнее, игрой любви, желания и случайности.
(Париж, среда 23 мая 2001 года)
Сноски:
(1) Lacan J.,» Position de l’inconscient «, Ecrits, Paris, Seuil, 1966, p.844.
(2) Lacan J.,» De la psychanalyse dans ses rapports avec la realite «, Autres Ecrits, Paris, Seuil, 2001, p.353.
(3) Miller J.-A.,» L’interpretation à l’envers «, Revue La Cause freudienne, n°32, p.12.
(4) Там же, p. 9.
(5) Лакан Жак. Предложение об аналитике Школы. Международный психоаналитический журнал #4. С. 9.
(6) Здесь и далее даны страницы издания XI Семинара Лакана на русском языке.
(7) Brodsky G.,» La hâte et l’attente «, Revue La Cause freudienne, n°46, p.62.
(8) «Функция и поле речи и языка в психоанализе», страница 85 русского перевода.
(9) Leguil F.,» De la nature du consentement aux seances courtes «, Revue La Cause freudienne, n°46, p.54.
(10) Lacan J.,» De la psychanalyse dans ses rapports avec la realite «, op. cit., p.354.
(11)Leguil F.,» De la nature du consentement aux seances courtes «, op. cit., p.59.
(12) Там же, p.59.
Перевод с французского Глеба Напреенко выполнен по: P. Naveau, La fin de la séance, in ORNICAR ? Digital (Revue électronique multilingue de psychanalyse publiée à Paris par J.-A. Miller), 2001.
