1

Хорошо пытаться понять в стихе, кто его автор.

У автора есть слова, которые он проживает.

Это его слова.

Авторская речь.

Кто говорит стихом?

Когда автор прикрывается расхожей рифмой, цитатой или активно использует анахронизмы, тогда это выдаёт то, что автор ещё не понимает тему. Свою тему, которую только и может описать, и только тем языком, который является его языком для описания этой темы.

(в том случае если его произведение является выражением той или иной идеи).

В ином случае.

Когда стихотворение не говорит ни о чём кроме своего становления.

Выбор слов осуществляется в связи с грамматикой заданной темой.

Но и в случае становления может не происходить становления понимания автором своей темы.

2

Поэзия это место такой свободы слова, в которой нет необходимости прибегать к сравнению. В стихе нечто может становится именно таким, каким не может быть больше нигде. Есть определенный уровень ответственности, который берёт на себя поэт, когда заявляет что нечто — есть. И совершенно другая ответственность у того, кто говорит, что нечто подобно чему-то. Возлюбленный/ая может становится божеством или только уподобляться ему. От того подхода, который выбирает поэт и зависит то, какую жизнь он выстраивает вокруг себя. Он живёт в свободном мире, где может реально проводить время с чем-то божественным или он оставляет лазейку, чтобы всегда можно было удрать, сказав, что нечто было лишь подобно чему-то, тем самым, обесценивая свой опыт. Настаивать на том, что то, что описано в стихотворении — не метафора, не аллегория и не сравнение, а существующая реальность — это поэтический жест.

3

Поэзия способна выходить за рамки описания. За рамки выражения идеи. То есть она способна делать не мифологические высказывания о мире. Это связано с тем, что миф это сказание об истине при помощи неадекватного истине языка описания. В этом смысле истина это то, что существует как абсолютная реальность полностью скрытая от воспринимающего. От автора. Поэзия это не сказание об истине, а истина. Так как предмет её описания, в самой точной её форме, это её собственное становление.

4

Существует желание стиха. Это то желание, которое побуждает человека к написанию поэтического текста. Ещё, это то желание, которое испытывает сам стих, чтобы состояться. Так же есть то желание, которое реализуется стихом, помимо самого акта творения.

Стих подыгрывает желанию написать текст и в этом случае сам стремится к завершённости, причём как можно скорее — это первые рифмы которые приходят в голову, это первая ритмика, которая опережает выбор конкретных слов. Стих хочет быть стихом и больше ничем. В этом смысле интересен и сон, который больше всего мечтает о том, чтобы не заканчиваться.

Если поэт не обнаруживает иного желания, кроме желания писать, его стих быстро превращается в стих, который не сообщает ни о чём, кроме того что он — стих, написать который имелось желание.

Стих связанный с желанием иного, чего-то помимо себя, становится конкретным. Конкретный стих приглашает к встрече с реальным человеком. Стих ограниченный тем, что он стих написанный, либо онтологичен и погружает читателя в идеализм, который плохо совместим с сосуществованием, либо он слишком литературен.

Поэзия, как кажется, вовсе не одиночество, хотя она сама к этому склонна.

5

Есть два модуса существования текста — поэтический и прозаический. Их различие не связано с расположением строк, рифмой и т.п. Дело в том, ЧТО оказывается предметом творения. Поэтическое связано с созданием того, чего нет нигде кроме стиха, тогда как прозаическое, занимается либо рефлексией, либо описанием того, что предположительно уже существует. Поэтическое дано нам для того, чтобы создавать то, что кажется немыслимым в реальности, прозаическое, чтобы выжить.

Неиспользование поэтической потенции создать то, что желаемо, но невозможно, кажется пассивной позицией, связанной с подчинением судьбе. Способность бросать вызов року, то что выделяет поэта, как желающее существо, не готовое мириться с невозможностью удовлетворения его желания. Пусть оно и безумно.

Поэзия это созидание желания.

6

У искусства, в том числе у поэзии, есть определённое мерцание. Это мерцание в области того, что я называю декоративно-прикладное. Прикладное состояние стиха — это то, для чего он осуществляется в смыслах того, какую цель он преследует в «человеческих» ориентирах: признание автора, признание качества текста, воздействие на адресата, передача информации, повод к встрече.

В декоративное состояние стих попадает тогда, когда оказывается не нужен в прикладном смысле. Автор не получает признания, как автор, стих не признаётся, как удачный, он не вызывает отклика у адресата и т.д.

Когда стих утрачивает прикладное состояние и становится декором — декором стены паблика, декором листа на столе или заметки в гаджете, стих ожидает того, кто вновь вдохнёт в него прикладной смысл. Стих ожидает репоста, прочтения, чувства читателя.

Прикладное состояние — это состояние, когда стих сосуществует с автором, причём в данном случае автор это не только писатель, но и репостёр, чтец, влюблённый.

Декоративное состояние — это существования стиха самого по себе, тогда, когда он якобы не нужен (человеку).

Тогда стих обретает наслаждение самим собой, но такое наслаждение чрезмерно и губительно. Из–за этого стих стремиться вновь стать прикладным. Обрести себе автора.

Автором может стать любой.

Но не любой пишущий — автор.

7

Какова природа стиха, который мы называем плохим? И отчего так часто поэзия становится предметом ненависти, даже интеллигента?

Мне думается, что стих становится для нас плохим или не нравится, вот в каких случаях.

Если желание стиха промахивается мимо желания читателя. В этом случае предмет повествования либо не вызывает у читателя сходные чувства вожделения, либо является буквально отталкивающим.

Если то что желает стих оказывается тем, что запрещает себе сам читатель, но то о чём он кровно мечтает бессознательно.

Есть отдельные ассоциативные связи которые отталкивают читателя. Его личное вложение в нейтральные слова нежелательных смыслов, исходящих из его опыта.

Отдельно стоит вопрос института и качества.

Институт в смысле вписанности и не вписанности автора в «литературу». Не нравится то, что противоречит революционным или консервативным предпочтениям, в зависимости от того, какие из них разделяет читатель.

Качество сильно связано со старательностью.

Чем больше «ошибок», лени, наслаждения позволил себе автор, тем менее обязанным чувствует себя читатель, особенно тот, который творит.

То, что автору необходимо сдерживать своё желание врать и совершать ошибки, делает его ответственным перед лицом читателя.

Автор который халтурит, то есть только наслаждается от акта творения, не рефлексируя о нём, позволяет себе слишком много в глазах тех, кто старается строить иерархии художественных произведений.

8

Кажется, что у автора, нет возможности совершить ошибку. То есть нет такой готовой (идеальной) формы его произведения, с которой созданное может либо совпадать, либо нет.

Автор обладает нерушимым правом закончить работу в любой момент и любую созданную форму признать совершенной.

В таком случае ошибка — это ошибка чтеца, которая заключается в том, что он обладает ожиданиями. Пусть даже и ожиданиями соблюдения грамматических норм.

Значит одна из возможных ошибок автора — не оправдать ожидания читателя. Но данная ошибка кажется контрпродуктивной.

Но.

Сам смысл речи заключается в том, что в ней возможно ошибиться. Если бы слова совпадали со своими означаемыми, то в них не было бы и необходимости. Была бы лишь тавтология. Чрезмерность.

То наслаждение, то желание, которое даёт нам речь, заключается в том, что в ней и только в ней, мы можем быть неправы. Это компенсация за то, что расщепление речью вообще существует.

Ошибаться, значит говорить свободно.

Как эту проблему может решить автор, лишенный возможности ошибки?

Он может создать принцип. Не «эйдос», а принцип. Чем более невозможным будет принцип, тем более возможность ошибиться, будет доступна автору.

Поэзия — это молчание, — говорю я.

Как же так?

Возможно, именно следуя этому принципу, я и реализую свою авторскую возможность на ошибку.

А может, я не так уж и ошибаюсь…

Автор без принципа не работает со словом, то есть и не является поэтом. Возможно.

9

Существуют разные способы прочтения поэтического текста. Разные традиции чтения. С ними есть и разные голоса.

Авторская манера чтения вместе с голосом, с той нотой, тем «шумом бытия», который звучит только через голос автора, вращается вокруг специальных слов. Слов-событий, связанных с опытом автора.

Когда автор начинает читать не своим голосом, то есть пытается слиться с традицией или с другим автором, он звучит, но звучит, обнажая отсутствие своего адресата. Он становится актёром, через которого проговаривается волевое желание другого автора или традиции. Но не своё, крепко сконструированное желание он адресует, и не тому, кому оно адресовано.

Это почти любовь.

Так, повадки близкого человека из далёкого прошлого, могу стать частью самого человека, и передаваться им уже своему актуальному ближнему. При этом, ни сам человек не будет знать истинный смысл этой повадки, ни тот, на кого она направляется, не будет её истинным адресатом.

Это почти любовь. Это любовь к любви, но не к ближнему.

Чтение стиха не собственнорождённым голосом — это формальные отношения.

Это позиция филолога, но не автора.

Иначе читает тот, кто обнаруживает свои укорененные слова и зная, от кого они, и кому адресованы, читает именно ему, вкладывая в звучащее слово, именно ту ноту, которая создаёт общность и нежность между ними.

Голос возникает тогда, когда слова-события оказываются обнаружены и включены в акт. Слова-события это те слова, которые стали смыслообразующими для автора. Те слова, которые, пусть и услышанные от другого, так крепко впаялись в автора, что он обнаружил иное проживание этих слов. Иное от того, кто его заразил.

Он сделал что-то в своей жизни именно этими словами.

Проживание слов это голос поэтического. Слова проживаются, когда они событийны, когда они представляют опытный мир, когда они сказаны кому-то, кто не является случайным. Когда они сказаны вслух.

Поэтическая речь — это сама специфика речи человека, живущего в совместном времени с ближними. Это смысл речи, а не её функциональная реальность. Нахождение такого способа проживания важно, иначе вопрос кто и с кем говорит останется не прорабатываемым, следствием чего является консервирование и монополизация культуры, а также серьёзное провисание в авторском высказывании, необходимом для встречи.

Встреча это проявленность, включенность в созвездие.

10

В стихе есть место особого напряжения. Это то место, где происходит смещение рифмы.

С одной стороны это пример той поэтической ошибки, которая дарует поэту свободу. Здесь он нарушает избранный принцип. Принцип устоявшихся правил ударения.

Это может быть и инструментом, решающим другую задачу.

Ввод в контекст. Специфика речи персонажа, если его прямая речь имеет место в стихе, помимо речи автора. Отсылка к определенной культуре говорения. А может это и открытый протест, атака на язык. Тут важно какова причина атаки — сама свобода или просто иная грамматика (готовый смысл).

Но.

Случается и так, что это смещение ударения являет себя, вскрывая автора как того, кто стал заложником выражаемой мысли. Он не вступает в сосуществование со стихом, а пытается навязать ему собственное мнение.

Стих говорит: это слово в этой строке не хочет жить так как ему не нравится. Здесь уготовано место иным словам. Вслушайся автор в тот смысл, который рождается как будто сам.

Автор отвечает: нет, я хочу чтобы здесь было именно это слово, ведь именно этот смысл я хотел передать. Моё уже готовое мнение намного важнее, чем любая свобода, рождающаяся из твоей словесной игры и свободных ассоциаций.

Совершая данное насилие, автор добивается вложения своего мнения, но трещина, рана, нанесённая при этом стиху, не становится шрамом, взгляд на который вызывает восхищение. Эта рана вызывает лишь жалость и сочувствие. Не сочувствие автору, а сочувствие телу стиха.

11

Всегда есть место допущению. Допустим, что творческое желание человека, связано с его, а может и даже не совсем его, желанием к воспроизводству жизни. Это желание может быть обоснованно генетически, бессознательно, онтологически и даже культурно, здесь мне кажется не столь важным то, исходя из какой традиции это желание обосновывается. Важно то, что я допускаю, что человек хочет породить живое, и то, что это желание далеко не всегда может быть им достаточно рационализировано. Это желание движет человеком, минуя его сознание.

Крайне спорный момент, и я думаю, что этот спор не является закрытым, это момент того, из одного ли и того же желания, исходят желание порождения ребёнка и порождения художественного произведения, например стиха?

Меня интересует то, что можно помыслить, если допустить, что эти желания сродные.

В чём разница стиха и ребёнка? Стих признаётся кем-то другим. Например читателем. Его похвала, его благодарность, его лайк, то что удовлетворяет автора, но это признание с трудом длится долго. Читатель не может поставить ещё один лайк одному и тому же произведению на следующий день, после того, как однажды уже это сделал. Кажется это упущение сс (сс — социальная сеть).

Ребёнок, это то, что способно лайкать самого себя. То есть создав ребёнка, автор, минует необходимость в другом, в том, кто одобрит его произведение, хотя конечно существует огромная радость родителя от того, что кто-то иной, выразит его ребёнку своё признание. Тем более, что иногда именно из–за желания признания другого, к примеру родителей, многие и решаются на рождение ребёнка. Но помимо этого, именно ребёнок, а не стих, способен признавать своего автора сам.

Так же, стих в определенном смысле, после своего завершения, существует скорее неизменно, а если и изменяется, то не из самого себя, а лишь из его переосмысления автором или читателем. Ребёнок меняется сам. То есть он является произведением, которое каждый день становится иным и каждый новый день, способно выражать новое признание автору. Конечно, задача обеспечения для ребёнка условий для признания своего автора, ложится на плечи самого автора, и является не менее трудоёмкой работой, чем работа, по поддержанию жизни стиха, то есть его распространение, чтение, репост.

Существенной кажется разница именно в необходимости существования кого-то третьего, как признающего. В случае ребёнка, это кажется менее обязательным, чем в случае стиха.

Есть важный момент, касающийся того, что и в случае стихотворения, вроде бы может быть достаточно только двоих. То есть автор может признать свое собственное произведение и даже поставить лайк самому себе. Но убедительность этого действия опровергается тем, что автор, очень редко способен воздержаться от предъявления своего произведения другому. Конечно есть и исключения.

Способен ли родитель быть достаточно удовлетворён признанием себя как автора только со стороны ребёнка? Тоже сложный вопрос, ведь так часто встречаются случаи, когда родитель, буквально насильно выставляет своё произведение на подиум или сцену.

Так или иначе, ребёнок с какого-то момента способен стоять самостоятельно и лайкать не только автора, но и самого себя. Его наслаждение самим собой вызывает наслаждение родителя. Может ли стих наслаждаться самим собой? Или он может только желать?

Для автора, который активно сопротивляется этому, предположительно существующему желанию создания живого, в случае того, если он в своём сопротивлении, выбирает решение этой проблемы через создание стиха, возникает огромная трудность.

Его задача — сделать так, чтобы стих мог стоять сам. То есть сделать живым то, что таковым не является, с определённой точки зрения. Предположительно это возможно. И именно достижение такого результата, является тем, что способно удовлетворить это авторское желание.

12

Есть ещё один интересный момент, связанный с вопросом мужского и женского, так как говоря о ребёнке, сложно миновать то, из чего он возникает.

Если допустить наличие желания создания живого, которое укоренено в плоти, то в случае мужского, кажется, что это желание удовлетворяется в момент эякуляции. Тело мужчины не способно убедиться в том, произошло ли оплодотворение или нет, но как свидетельствует удовлетворение, следующее за эякуляцией, можно предположить, что тело мужчины, скорее предпочитает обмануться, убедив себя, что оплодотворение произошло. Осознание обмана приходит к мужчине лишь спустя время, а может и никогда.

Женское тело существует иначе. Оно всегда знает, даже до того, как это узнаёт сознание, что оплодотворение совершилось или не совершилось. Следовательно, и обман оно ощущает мгновенно, то есть даже не успевая обмануться. Возможно только во время самого акта.

Как это может быть применимо к вопросу создания стиха?

Возможно, что мужчина, намного больше времени существуя обманутым, способен и сильнее обманываться в том, что его желание создания произведения, автономно от создания ребёнка. Так как эякулировав, он может находиться в уверенности, что желание создания живого уже удовлетворено. Но желать творить он не перестаёт.

Мужчина считает, что желание творения и желание рождения разные, по причине того, что желание рождения удовлетворяется им через эякуляцию. Удовлетворение от произведения он ощущает в теле, как иное.

В случае женщины, дело обстоит иначе. Женщина знает, что это удовлетворение в теле, оргазм, и так связан с иным. Женское наслаждение автономно от оплодотворения. Оно не обязательно для этого процесса, в отличие от мужского. Мужчина не может эякулировать, без оргазма, но конечно и тут бывают исключения.

Отказываясь от рождения, и концентрируясь на творении, женщина, может быть, стремиться обрести наслаждение, подобное мужскому. Совпадение наслаждения и рождения. Но оставаясь неудовлетворённой в желании рождения, она и яснее понимает, какая ответственность ложится на её творчество. Произведение должно стать живым. Может быть с этим связанно, чуть чаще встречающееся у женщин неудовлетворённость от собственного творчества. Быть может, заявление о частоте этой неуверенности и поспешно. Может мужчина просто реже заявляет о своей неудовлетворённости.

Творя, мужчина, думающий, что желания рождения и творения разные, стремиться обрести женское наслаждение, которое их и различает. То есть он мечтает об оргазме без эякуляции.

Женщина, творя, стремиться обрести мужское наслаждение, подобное тождественности. То есть слить воедино оргазм и эякуляцию (письмо).

Всё это открытые вопросы.

Так или иначе, хотелось бы думать, что удовлетворение желания рождения не останавливает человека в желании творить, а следовательно они различны, но в то же время, хорошо известно, что императив любого желания — это принцип «ещё». А значит, что родив, человек может желать творить из–за того, что всё ещё желает родить, родить ещё раз.

Но может быть и так, что к желанию родить, человек приходит тогда, когда у него не получается поставить на ноги собственное произведение. И тогда, он начинает искать сходное в этих желаниях, то есть думать, что удовлетворения от них имеют один и тот же вкус.

Кажется вовсе не важным, исходят ли желания творения и рождения из одного, или они исходят из разного. Важным кажется то, что мысль человека, так или иначе, находит некое напряжения между ними. И выбор относительно ответа на этот вопрос, связаны они или нет, сказывается на том, как человек проживает свою жизнь как автор. Как автор ребёнка, автор стиха или автор и того и иного.

13

Нечто подсказывает, что стихотворение никогда не врёт.

Как это?

Так же, как миф, который рассказывая небылицы, на самом деле длит, тянет за собой матрицы человеческих судеб.

Стих это то, что даёт срезы потоков истины, наших бессознательных желаний.

Усилие поэта, это вовремя сжать рот, чтобы оборвать поток речи. За закрытыми зубами речь проносится, как в медитации в голове поэта, пропустив часть, он вновь открывает рот и, сказанное становится следующей строкой.

Верно ли, что поэт, помимо иного, является и психоаналитиком и анализантом самого себя?

Важно то, с каким вниманием он подходит к тем мгновениям, когда ему необходимо замолчать.

О чем умалчивает поэт?

Он молчит о том, где может соврать. Так как ложь не вмещается в стих. То есть поэт замалчивает прозу.

Поэт записывает правду своего желания, и от этого всё впечатанное в стих, становится реальностью, быть может из более «тонкой» материи.

Тонкая истина.

Стих не врёт, потому что не имеет критерия истинности. Он не обещает, не претендует, не информирует. Он рассказывает именно о том, как небывало, но став в стихе, стало.

Там где поэт делает паузу, разрыв строки он переступает границу.

Та трудность, возникающая в мире, имеющая в себе неразрешимость, пустую ячейку, в стихе разрешается именно трансгрессией.

Физик не знает, как оказаться одному и тому же объекту в двух местах одновременно. Поэт знает — это рифма. Нужно просто оставить белые пятна белыми, сконцентрировавшись на желаемом.

Желание это рифма.

Желание это подобие.

Рифма, путь к запредельным уподоблениям.

Неизвестное, что мешает физику совершить переход, устраняется поэтом при помощи прыжка.

С одной строки на другую.

Поэт минует обоснования предъявляемого им желания. Он говорит: я так хочу.

Здесь не имеет значение то, будут ли совпадать законы грамматики с моим замыслом или нет.

Стиху не о чем врать.

Может и от того, что его авторство и адресат подвижны и ситуация высказывания изменяется, но, в отличии от «общих слов», само содержание стиха может быть свободно от контекста. Его проговаривание не является требованием или отчётом.

Честность стиха не сообщает о честности автора.

Честность — свойство поэтического.