Повесть. Молитва. Покаяние. Эта книга — не о людях и даже не о времени. Она — о чувстве, возникшем еще до появления человека, чувстве, пришедшем к нам от Бога. Люди лишь наследуют ему. Подвиги и унижения, насилие и покорность — все, чтобы ни делал человек, прямо или косвенно, возникая причиной или становясь следствием, вытекая или втекая, соприкасается с завистью, черной или белой, грозной или безобидной, но с завистью, видящей и завидующей.

Подобно жгучей крапиве на дне оврага, притаилась зависть в глубинах души. Пока молодая, крапива не жжет, но старея и наливаясь соком, она покрывается жгучими волосками и терзает, и терзает живое. Так и человек: полный сил и энергии, смотрящий только вперед и уверенный, что все задуманное сбудется, он не обращает внимание на легкие уколы зависти, принимая их за стимул к движению. Но, повзрослев и разочаровавшись, лишившись своих прекрасных иллюзий, он оглядывается вокруг, видит и начинает завидовать (ведь недаром слове «завидовать» слышится «видеть»).

Почему же человек завидует? Какие соки наполняют жалящие стебли зависти?

Подобно крапиве, разросшейся на дне оврага, зависть безобидна до поры до времени. Иди по тропинке, не залезай в кусты, не пытайся перемахнуть через ручей, и никогда на твоей коже не забугрятся ожоги горькой крапивы. Только попав на дно оврага, в царство шершавых листьев, ты почувствуешь жгучие уколы.

А ведь если вдуматься, зависть не возникает сама по себе. Человек начинает завидовать лишь в определенных условиях. Вот и в этой повести зависть проснулась только тогда, когда Николай Кавалеров очутился на пружинистом диване в квартире Андрея Петровича Бабичева. Ведь, произнося свою прекрасную речь, свой гимн красоте и уродству, он не завидовал той мерзкой толпе, перед которой метал бисер, роняя алмазы своих метафор на липкий пол мрачной пивнушки. Он был оскорблен их грубыми шуточками, он их ненавидел, но он не завидовал.

Выброшенный из пивной, Николай был подобран директором треста пищевой промышленности А.П. Бабичевым и водружен на пустующий диван в гостиной бабичевской квартиры. И вот здесь, попав в совершенно другие, быть может, досель невиданные им условия, он, наблюдая, стал сравнивать. «За что?» — спрашивал он себя, — «почему этот жирный обрюзгший боров, уверенный и непоколебимый, как мамонт в эпоху плейстоцена, почему он — хозяин жизни? Почему этот тупой, бесчувственный зверь имеет все: славу, почет, уважение, а я, мечтатель и поэт, должен быть подобран им у канализационного люка?»

Но уже в самом вопросе кроется разгадка — ключ к той странной эпохе, когда старое отмирало, ничего не успев передать новому, а новое, разрушив основание, пыталось на пустом месте создать что-то из ряда вон выходящее, грандиозное.

Символом этой эпохи в повести является «Четвертак» — огромный комбинат, который должен заменить кухни и освободить хозяек от изнуряющей кухонной вахты. А строителем этого символа встает Андрей Петрович Бабичев.

Да, новой эпохе нужны напористые, не задумывающиеся, даже бесчувственные строители — борцы. Молодежь новой эпохи: спортивные, стройные, сильные, со светлыми, немножко навыкате глазами юноши и девушки, такие как Володя Макаров, уже в свои восемнадцать лет известный вратарь футбольной команды. И конечно же в него, не раздумывая, бесстрашно бросающегося за мячом, влюбляются стройноногие юные девушки. А поэты: «Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев», — остаются одни, в стороне от «спортивного» вихря любви.

Но, умирая, старое все–таки пыталось остаться в душах людей. Чувствами, забытыми и ненужными, не толкающими на яростную борьбу, протискивалось оно в закостенелые души новых строителей, которые всеми силами старались не пустить их в себя. «Я превратился в машину», — хвалится Володя Макаров — «если еще не превратился, то хочу превратиться… Я хочу быть машиной… Хочу стать гордым от работы, гордым — потому что работаю. Чтобы быть равнодушным, понимаешь ли, ко всему, что не „работа“!»

В повести, разделение на старое, «отжившее», и новое, строящее, проявилось в борьбе двух братьев, Ивана и Андрея Бабичевых. Андрей — «новый», прошедший каторгу и войну, стоит у руля и руководит строительством. Это ведь под его началом вывели новый дешевый сорт колбасы — тоже своеобразный символ эпохи. Иван — философ и поэт —опустившийся интеллигент старой закалки. В противовес грандиозным строительным планам брата он создал фантастическую машину, в которой собрал все забытые чувства минувшей эпохи. Иван дал ей нежное имя «Офелия». Его мечта — которая, он верил, воплотится — чтобы «Офелия» разрушила здание «Четвертака». Тоже действие-символ: «Офелия» — символ старого — разрушает «Четвертак» — символ нового. Он называет это «заговором чувств» — последним парадом чувств перед их исчезновением. Подушка, которая часто возникает в руках Ивана — символ домашнего уюта, семейных традиций — оранжереи, в которой произрастали все те чувства, которые сейчас оказались лишними.

И вот перед нами два лагеря: Андрей Бабичев — хозяйственник и Володя Макаров — футболист, и Иван Бабичев — теоретик и мечтатель и Николай Кавалеров — поэт и… завистник. Они стоят друг против друга, а между ними — судья и пророк — грядущая эпоха и… Валя — дочь Ивана, сбежавшая от него к подруге, поскольку не могла ужиться с этим «пережитком прошлого». И конечно же Валя, как и вся эпоха, выбирает Андрея Петровича и Володю, а Иван и Коля, раздавленные, погружаются в усыпляющие — не утешающие — перины пожилой вдовы Прокопович.

Но вернемся к зависти. До того, как Николай попал в дом к Бабичеву, он конечно же встречался с представителями новой жизни. Но, не сравнивая их с собой, он, быть может, и ненавидел их, но еще не завидовал. Несомненно, что попав в квартиру Андрея Петровича, он был благодарен ему, но, наблюдая за хозяином, за этим недалеким, но самодовольным типом, сравнивая и не понимая, он снова и снова задавался вопросом, почему он, а не я. И завидовал… Он завидовал его популярности, его внушительности, даже его отношениям с вещами. Он видел и хотел приобщиться к тому «высшему свету», в котором обитал Бабичев. Но, увы, эпоха отвергла его.

Но что значит «эпоха отвергла»? Кто такая эпоха, и как она может отвергнуть?

Этот аспект можно рассматривать более широко. В любом обществе, в любой иерархии человек творческий (homo creans) всегда стоит ниже человека исполняющего (homo executans). Иногда это вызывает презрение, иногда — зависть. Но хочется спросить, почему? Почему человек мыслящий менее угоден обществу, чем человек исполняющий — «машина» в Володином понимании. А ответ, в общем-то, предельно прост. Большинство составляет общество. Общество определяет правила поведения, мораль и т.д. Закон и сила на стороне общества. Они помогают ему удерживать членов общества в заданных рамках. А теперь вопрос: кто составляет большинство? Поэты? Художники? Музыканты? Нет, представитель большинства — обыкновенный homo vulgaris (человек простой), иногда мыслящий, но с неохотой, зато с охотой поглощающий и испражняющийся. Вот он-то и есть общество. Именно он создает законы и руководит страной. Именно он — один из многих — призван решать и судить. И естественно, что никогда он не поставит себя ниже «какого-то там писаки или мазилы». Зачем, ведь они только мешают: что-то там придумывают, сочиняют, тогда как надо просто действовать. И поэтому мыслящий человек оказывается белой вороной в толпе полулюдей — полумашин.

Но ведь не у каждого такое неравноправие вызывает зависть. Есть же люди, которые отделяют себя от общества, уходят из мира. А не уловка ли это? Не хитрый ли это ход, сдерживающий унижение до мелкой зависти? Уйти от раздражителя, чтобы не раздражаться. Ведь завистник обитает в той же плоскости, что и те, кому он завидует. У него те же ценности, что и у остальных, с той лишь разницей, что последние их имеют, а он — нет.

Здесь уместно сравнение Ивана Бабичева и Николая Кавалерова. Первый, хоть и находится в точно таком же положении, совершенно не обращает внимание на выдвижение брата. Лишь однажды, да и то, юродствуя, он возопил к Андрею Петровичу, призывая его посадить с собой рядом в машину. «Ты вождь, но и я вождь также», — кричал Иван — «король пошляков», как он сам себя именовал. Да, хоть и пошляков, но король — вождь, смотрящий на всех с высоты. И с той высоты видна ему была вся эта ненужная и бесцельная возня муравьев, называющих себя людьми. И поэтому их ценности уже не были ценностями для него. Он не мог завидовать, не видя чему. Он просто жил, говорил и делал то, что считал интересным и занимательным.

Тоже, кстати сказать, весьма интересный образ. Выдумщику и проказнику, в детстве ему часто доставалось от сурового отца, у которого совершенно отсутствовало чувство юмора. Иван, вроде бы, закончил Политехнический университет в Петербурге и когда-то работал инженером в городе Николаеве. Но был ли он на самом деле инженером, сказать трудно, т.к. в последние годы он зарабатывал, рисуя в пивных портреты всех желающих. Жизнерадостный и веселый, он не пугался приближения старости, и лишь иногда жалобы слетали с его уст, но даже «жалобы эти были слишком светлы, по всей вероятности, даже малоискренни — риторического характера жалобы». Он любил «проповедовать» в пивных. Король пошляков, взобравшись на стол, провозглашал, что старый мир уже отжил, что те ценности, что когда-то были незыблемы, теперь рушатся. «Но перед смертью», — ликовал он, — «чувства старого мира, собравшись вместе, еще споют свою прощальную лебединую песнь». Но даже к своим призывам Иван Петрович не относился серьезно. Просто он очень любил поговорить, особенно в подпитии.

В пьяном чаду проповедовал я
Прописные истины мира.
Был мне скипетром грубый сосуд из стекла,
Хвост селедки — подобием лиры.

Единственной его болью и трагедией — его страданием — была дочь Валентина. Милая, очаровательная и сердобольная девушка, она, попав под влияние «машины» А.П. Бабичева и «машины» В. Макарова, вняв их резонным замечаниям и двигаясь, подгоняемая ветром эпохи, убежала из дома, предав отца. Несмотря на все старания, на мольбы Ивана Петровича, жалея и плача, не могла она вернуться в отчий дом. Ведь и Валя — в этот век обесчеловечивания — готовилась стать машиной, пусть не столь совершенной как ее покровители, но все–таки машиной.

И вот, оставшись один в толпе пьяных безучастных слушателей, смеющихся его шуткам, но не понимающих «смехача», он неожиданно встречает Николая Кавалерова, который нашел в нем учителя и наставника. Иван же Петрович увидел в Кавалерове не только верного последователя и приемника, но и носителя ярко выраженного чувства уходящей эпохи — зависти.

Продолжая завидовать и ненавидеть, будучи не в силах с этим бороться, Николай делает самый разумный в его положении шаг: написав злобное, брызжущее желчью письмо Андрею Петровичу Бабичеву, он уходит из его квартиры. Но, о мелкая зависть опустившейся души! — он возвращается, чтобы на коленях вымолить прощение. Не может он забыть блеска и славы Бабичева, не покидают его воспаленную голову воспоминания о почтении и уважении людей к этому титану. Да, он хочет быть таким же! Хотя, нет, не быть, а получать все такое же, оставаясь самим собой. Он не понимает или не хочет понять, что для того, чтобы быть в ореоле славы в этой стране, нужно стать бесчувственной рациональной машиной.

Однако нельзя сказать, что Андрей Петрович, да и Володя, есть суть бесчувственности. Да, они рациональны и логичны. Да, они действуют четко и точно. Но, все–таки, к вящей радости Ивана Петровича, даже в этих, на сто процентов новых людях, обнаруживаются задатки (или остатки?) чувств. Так, Бабичев проявил жалость, подобрав Кавалерова — жалость сильного к слабому. Да и его привязанность к Володе Макарову больше похожа на любовь отца к сыну, чем на товарищеский союз. А сам Володя — машина из машин — не влюблен ли он в Валю? А, любовь?! Что за мещанство! И тем не менее, он сентиментален — по-новому, по-строительски, но сентиментален: Володя первый раз поцелует Валю на открытии «Четвертака».

А Кавалеров оказался на улице. Зависть, переросшая в нетерпимую ненависть (как это обычно и бывает), вышвырнула его из теплого и светлого жилища. Проиграл ли он? Николай надеется, что нет. Зато теперь он уже не завидует. Ненависть и жажда отмщения полностью заслонили в нем чувство зависти. Он видит, что «заговор чувств» провалился и клянется Ивану Петровичу убить его брата.

Да, великий заговор, в котором должны были принять участие все чувства, провалился. Но провалился он не потому, что этих чувств больше нет. Они остались: и любовь, и преданность, и нежность — они все остались, только не для таких как Иван и Николай. «…Все осталось, Валя… Только не для нас, а нам осталась только зависть и зависть… Выколи мне глаза, Валя, я хочу ослепнуть…» — как раненный зверь возопил Иван Петрович и… пошел пить пиво. Зависть, до сей поры не знакомая ему, вдруг проснулась в его душе, и он, чтобы не унизить себя, был вынужден смириться и остаться с тем, с чем ему суждено было жить. А жизнь его, как это обычно случается, ограничивалась стенами пивной.

Почему же талантливый, тонко чувствующий человек, попав в жесткие дарвиновские условия, обречен на вымирание? Он не привык драться. Бороться — честно, красиво — это для него. Дискуссии, идеологические споры, интеллектуальные дуэли — это его стихия. Но джунгли, где выживает сильнейший… Почему никто еще не вывел закон, по которому выживает умнейший?

Почему поэт лежит в больнице со сломанной челюстью, а не мучается от бессонницы, что не смог записать видение?

Почему художник должен красить заборы в парке вместо того, чтобы создавать прекрасные картины?

Почему?

Почему толпа, огромная, многотысячная толпа рукоплещет футболисту, забившему гол, но обходит недоумением скульптуру уставшего спортсмена?

Лишь один ответ — толпа. Кровожадная и бездумная, она движется туда, где теплей, где дешевле, где легче. Спустившись с деревьев, это стадо до сих пор не утратило звериных привычек: силен — вожак, слаб — умрешь.

И, естественно, человек с его субтильным гением не выживет в таких условиях — он обречен на уничтожение. И таким уничтожением, моральным уничтожением, было для Ивана Бабичева сознание своей абсолютной непричастности к миру. Он ушел в вино и мягкие перины вдовы Прокопович.

Эта Анечка Прокопович словно мягкое тихое болото, в которое на последней стадии своего падения опускается человек. Лишившись мужа, который оставил ей в наследство невероятную по своей величине и безвкусице кровать, выигранную в лотерее, она сохранила «вкус» к жизни и, при первом же удобном случае, затащила Кавалерова под свое одеяло.

Старая, толстая, распущенная, она уже давно потеряла женскую привлекательность, но зато сохранила по-женски примитивный ум. Когда Кавалерову негде было ночевать, она с радостью раскрыла ему свои объятья. Потом, продолжая бороться, он ушел от нее, но, проиграв, опять вернулся к «своей Анечке».

А Кавалеров все–таки проиграл. Да по-другому и не могло быть. Естественно, он не убил Андрея Петровича, не совершил тот злодейский поступок, за который его восковая фигура могла бы стоять в паноптикуме, и люди, проходя мимо и вспоминая кое-какие рассказы, может быть, легенды, перешептывались бы: «Ах, это тот, что жил в знаменитое время, всех ненавидел и всем завидовал, хвастал, заносился, был томим великими планами, хотел многое сделать и ничего не делал — и кончил тем, что совершил отвратительное, гнусное преступление…» Нет, не совершил он убийство, даже этого не смог он сделать! И, побитый и униженный, вернулся к вдове в ее тихо зеленеющий, тихо распространяющий зловоние «раек», где и встретил своего учителя и соратника.

Как это символично! Обуреваемые огромными и великими планами, два этих человека, взлетев в одни и те же выси, упали на одно и то же место. Теперь они будут делить мадам Прокопович и пить дешевое кислое вино: «Пейте. За равнодушие! Ура! За Анечку! И сегодня, кстати… слушайте: я сообщу вам приятное… сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой. Ура!»

Да, равнодушие, вино и плотские наслаждения — вот удел падших! И нет уже зависти, нет уже ненависти — равнодушие, вязкое бесчувственное равнодушие обволакивает душу.

Что же заставило Олешу написать эту повесть? Ведь он говорил, что этот труд — результат всей его сознательной юности. Какие впечатления и переживания собрал и запечатлел он в строках своего произведения?

Юрий Олеша — красноармеец, агитатор и советский журналист — представил перед читателем самую ужасную сцену того времени — борьбу эпох. Этот раскол, который отторгал сына от отца, брата от брата, любимого от любимой, был не просто заметен во всех сферах жизни, но выпирал, вопия, из каждой щели и норы. Не только политики, но и деятели литературы и искусства должны были приобщаться к новому, возможно и странному для них, но неизбежному образу жизни. Многие эмигрировали; те, кто остался, пытались пристроить, прилепить себя к огромному сараю новой жизни. Некоторым удалось, но большинство оказалось за бортом. Однако, они не смирялись, пытаясь доказать свое право на существование — они сражались. Это и привело к борьбе эпох — старой, отжившей, и новой, передовой.

Юрий Олеша уловил скрежет шпаг этого поединка и невероятно живописно, музыкально и талантливо воссоздал этот зловещий звук в своей повести.

Как он сам когда-то говорил, главное в произведении — мысль, содержание. Он нашел тему, которая точно соответствовала его переживаниям. Старые чувства, обреченные на вымирание, вызывают симпатии писателя. Какие образные и неожиданные метафоры вкладывает он в уста Кавалерова. Какие невероятные и удивительные мысли высказывает Иван Петрович Бабичев. Красивая, интересная жизнь могла бы быть у этих людей, но они обречены. И, видя это, Олеша, сожалея и сочувствую, вынужден уничтожить их.

Юрий Карлович говорил, что писатель обычно составляет план повествования, но вдруг происходит бунт персонажей, и они сами, своей жизнью в произведении, изменяют сюжетную линию, а иногда — и всю его идею. К сожалению, здесь это не могло произойти. Изображая реальную ситуацию и реальную расстановку сил, автор был обречен закончить существование героев так и никак иначе. Да и не мог он в Советском Союзе написать повесть, заканчивающуюся поражением «строителей социализма». Просто не мог!

Однако форма, в которую Олеша облек эту трагедию, форма самого произведения просто заставляет восхищаться талантом писателя. Точно, живописно и изящно рисует он портреты своих героев. Даже его «положительный герой» Андрей Петрович Бабичев получает эпитет колбасника, не ругательный, как было подумали некоторые советские критики, а эпитет, который, по словам Олеши, служит лишь тому, чтобы образ не получился совсем пресным, чтобы он вышел более живописным.

Юрий Карлович отмечал, что если человек знает, о чем он хочет сказать, он всегда находит великолепные выражения. И, действительно, мириады неожиданных сравнений и красочных эпитетов, струясь по страницам книги, мягкой волной красоты освежают душу эстетичного читателя. Красота — вот что главное в творчестве Олеши. Не социальные и духовные проблемы (хотя и они немаловажны), не борьба миров, а красота поэтического слова писателя остается после того, как закрываешь последнюю страницу книги. Но и конечно же немного горечи и стыда за ту страну, в которой приходится жить.