Было холодно, как не бывало давно. Он очень долго ехал на арендованном мопеде и вдоволь насмотрелся на радужные ареолы, грязное желтое небо и пар, поднимающийся из труб отвесно вверх. Шел снег. Попадая в холодный жёсткий свет он вспыхивал и падал на шоссе, где таял все медленнее.

Мужчина был одет совсем легко но, видимо, в спортивном костюме яркого цвета никакого холода не чувствовал. Он поставил мопед на пустую и последнюю на этой дороге стоянку у небольшой речки и приложил к нему кредитку. Мопед разразился благодарностью и прочел краткое нравоучение про нормы безопасности и инфекции. Дарвин (это было его имя) горько усмехнулся и разломал кредитку несколько раз своими голыми пальцами, а куски выбросил в реку. После этого он накинул капюшон и пошел в сторону холма.

Фонари здесь были, хотя многие не работали или были согнуты и светили вбок, на отбрасывающие странные тени деревья. Но Дарвину было не до того, чтобы бояться призраков. Он напевал какую-то свою собственную песню на неведомом языке и шел по застывшей грязи во тьму. У основания холма он остановился, оглянулся, убедился что никого вокруг по-прежнему нет и закурил сигарету. Потом дважды цокнул языком налево, отчего его правый зрачок стал раздаваться вширь, пока не стал огромным и шестиугольным. Цокнул направо — и из него ударил холодный синий цвет, которым он начал водить из стороны в сторону, выбирая себе путь.

***

В лесу снег лежал сплошным ковром, отчего к морозу прибавилась и войлочная тишина. Птицы замолчали, показались первые звёзды, полная луна и картина стала совсем неуютной. Дарвин почувствовал, что сейчас начнёт вспоминать, и потому запел бодрее, а потом и вовсе забрался на старый клён. Сделал он это легко, как белка, и сел, упершись ногами в две крупные ветки. В кармане его олимпийки нашлась пачка детского сока с сиреневым динозавром, который одобрительно выставил большой палец. Дарвин выпил и аккуратно свернул пакет рулоном и положил обратно. На горизонте был виден маленький коттедж со светящимся окном. Дарвин решил отдохнуть, оперся, улыбаясь, подбородком о ветки и замечтался.

Ему было спокойно и хорошо здесь, в морозном темном лесу. В его жизни был момент, когда чувство холода исчезло из его жизни, вместе с чувством страха, остатками семьи и глазом. Ни о чем из этого Дарвин не жалел и был уверен, что взамен всего этого, ненужного ему (кроме глаза, глаз было теперь действительно жалко) он тогда приобрел себя. Он помнил тот майский, очень странный день и побитые морозом белые цветки магнолий — в этом мертвом виде они пахли только сильнее. Дарвин чувствовал переломы и знал точно, сколько ему придется пройти. И не хотел идти, хотел пригреться на земле и уснуть…

Дарвин очнулся от того, что окошко погасло и соскользнул вниз.

***

— Да, да, проверили… никаких разговоров по мобильному телефону… по простому мобильному телефону… я уже тридцать восемь лет мисс Кочановски, не надо мной… ладно, лады, ага… да, они со мной все время, совершенно постоянно. Добрейшей ночи.

Мисс Кочановски в светлом платьице без рукавов зябко поднимала дряблые плечи. В доме было нестерпимо натоплено и включены все до последней лампочки, даже в стенном шкафу. Внизу двое взопревших телохранителей играли в пинг-понг. Хорошо хоть, что стол для этого нашелся. Дарвин смотрел на все это с другой ветки.

***

Дарвин подошел к концу своей довольно тонкой ветки, балансируя руками. Он сошел с нее в тот момент, когда она со свистом выгнулась назад. Дарвин знал, что у такого дома на крыше должен быть щиток. Действительно, вот и он, обмотанный прошлогодней гирляндой. Дарвин нащупал на своем браслете толстый карабин, зацепил его за дверцу и резко дернул. Дверца смеялась и тихо отпала.

Мариэль в это время со страдальческим видом вжималась в угол большого дивана. Она надеялась как всегда, надрожаться от «этого нестерпимого холода», жалости к себе, наконец, и забыться сном. На стене продолжала свои очаровательные ужимки бессмертная Бетти Буп. Мисс кивала в такт двигающемуся в углу маленькому таперу.

Дарвин в это время вылепил небольшого опрятного снеговичка и посадил его сверху на щиток. У него были даже маленькие глазки. Сразу после этого он щелкнул пальцами, из–за чего его правый зрачок погас, но тут же загорелся холодным серым светом. Теперь в нем дрожал узкий яркий штрих, который стал вращаться. Дарвин посмотрел на грязную дорогую черепицу.

Мисс Кочановски в этот момент удалось, наконец, почувствовать тепло и она начала с гудением повторять свою любимую мантру.

— Я сейчас в Тае, кругом ничего кроме того и тех, что мне нравится и что мне нужно. Кругом лишь обходительные, любезные ко мне люди, приятные напитки, теплое солнышко. Море плещется потихоньку с тем, чтобы умиротворить и убаюкать меня. Вот подходит ко мне капитан прекрасного судна в белоснежном кителе… он хочет чтобы я…

И в этот самый момент в ее окно что-то звучно шлёпнуло и прилипло к стеклу.

Мариэль вскочила с дрожью, как в горячке, и начала жадно дышать.

— Черт бы тебя взял вообще, опять мне столько страдать. — взвыла дама. Она подошла к окну и уже безо всякого удивления увидела трефовую десятку. В этом момент по окну потекло что-то красное, что пускало обильный пар. Это произвело на мисс Кочановски куда худшее впечатление.

— Нет, нет, нет, не было этого, этого не случилось, это была не я, никогда — кричала она в потолок.

Второй телохранитель уже некоторое время наблюдал это из проема двери, задумавшись и замерев. Его коллега тем временем был уже на крыше.

— Георгий Азорян, вы нарушаете право частной собственности и наносите вред… пока не знаю чему именно. Что вы тут делаете?

— Нет, меня зовут Дарвин и я тут леплю снеговика! — Дарвин показал на мокрый щиток — о, да вы не собираетесь на него отвлекаться. Вы — молодец!

— Я совершенно не против того, чтобы нас тут закоротило. Если меня в этом не обвинят. Наша мисс использует все отопительные возможности этого… Это какая-то развитая многолетними тренировками…

Телохранитель понял, что говорит совсем не то, что следует.

— … я вынужден просить вас…

— Нет спасибо. — сказал Дарвин, кашлянул и одел темные очки с одним стекло. От этого его чудо-глаз стал бить мощными вспышками стробоскопа. Охранник ухватился за мирно пускающую пар трубу, не без причин опасаясь поскользнуться.

Голос нарушителя зазвучал громко и со страшным металлическим усилением. Его услышали даже на соседней лыжной базе.

— Миссис Кочановски… мисс Кочановски! я прошу прощения, именно мисс Кочановски… в ироничной форме имеет дело ровно с тем, что позволяла себе в отношении ближнего своего годами. Ей лучше бы проявить некоторую обучаемость, потому что у меня уже кончаются трефовые карты.

Тут он замолк. На крыше появился второй телохранитель и помог первому встать. На крыше они были уже одни. Тут щиток наконец зашипел, уронил в лужу две искры и начал пускать дым. Мгновенно стало абсолютно темно и может быть благодаря этому слышно, что внутри по-прежнему страдальчески голосит мисс Кочановски.

***

Магнолии ещё не успели завянуть, но были мертвы. Эта мысль заставила Дарвина осесть на месте, прямо на дорогу. Ему не хотелось больше двигаться и говорить. Но он заговорил, вслух и бодро, вспоминая то, что прочитал накануне.

— Первым научную гипотезу возникновение жизни предложил прославленный британский натуралист Чарльз Дарвин. Он сделал это не в какой-то из своих великих книг, а мимоходом, очень кратко, в письме к своему другу ботанику Джозефу Хукеру. Он пишет: «Часто говорят, что и в настоящее время есть все те условия для возникновения живых организмов, какие могли быть прежде. Но если бы (и это «если бы» с большой буквы!) мы действительно сумели отыскать какой-нибудь теплый маленький прудик, содержащий в растворенном виде все необходимые аммонийные и фосфорные соли, в присутствии света, тепла, электричества и т.д. и в этом водоеме в результате химических реакций образовалось бы соединение белковой природы, которое могло постепенно усложняться, то в наши дни такое вещество мгновенно поглотили или усвоили бы, что невозможно до возникновения живых существ.»

Он все шел и цитировал чрезвычайно близко к тексту. Мысль о чем-то теплом и насыщенном первобытной жизнью показалась Дарвину очень привлекательной, и он продолжил ковылять, не чуя ног. Поднимался ветер, теплый, не как вчера, и где-то вдали было слышно море и прибой.

Он по-прежнему видел, с улыбкой, эту древнюю фантастическую картину, все более живо, с большими подробностями: вулканом вдалеке, размытой потоком влажной глиной и рябью на глади теплого прудика Дарвина.